Я вдруг подумал, что день, неделю назад сказал бы так сам. Сделалось больно и стыдно, заныли костяшки.
- А про девятое?
- Девятое? Вроде бы воскресенье, выходной день. Сейчас проверю, - отец полез в планшет. - Девятое, девятое...
- Ничего там нет, - сказал я.
- Ты прав, - кивнул отец. - Ничего. День рождения Брейгеля и какого-то египтолога. Картера.
- Так вот, девятого, - я, поднимаясь, отодвинул стул, - девятого, чтоб ты знал, Гитлера победили мы! Мы!
Меня вынесло из кухни.
- Костя! - крикнул отец.
Но я отмахнулся от него, едва не выломал дверь в свою комнату, в тумане обиды на отца и вообще на весь мир поворачивая ручку не в ту сторону. Рухнул на диван, воткнулся носом в подушку.
Надо, надо что-то придумать, чтобы все узнали и поняли! Иначе как? Кто я буду, если оставлю все как есть?
- Костя!
В голосе отца прозвучали необычные визгливые нотки. Я обернулся. Щеки у отца были багровые, а губы дрожали вместе с двойным подбородком. Он стоял, держась за косяк, но так и не решившись ступить в комнату.
- Сын, ты эту ерунду брось! - заговорил он, волнуясь. Палец, наставленный на меня, плясал. - Что значит "мы"? Что значит "победили"? Где ты нахватался такой чуши?
- Это не чушь, - сказал я.
- Я запрещаю...
- Пап.
- Ты наказан! - взвизгнул отец и выключил свет.
Через два дня мы собрались после лекций в маленьком дворике у пивного кафе.
Там стояли три скамейки с квадратными крохотными столиками под дугами, на которых обычно растягивали тенты от дождя. На одной угнездились какие-то малолетки и, забравшись с ногами на спинку, дебильной стаей гоняли по кругу две двухлитровые пластиковые "сиськи" самого дешевого пива.
Пиво называлось "Крутышка".
Оттуда шел мат и гогот, и две девчонки, которые в стае держались наравне со всеми, давали себя лапать.
Я подумал, что с отцовской точки зрения именно это и зовется жизнью. Жалко, что у меня ломка стереотипов и мироощущения.
Взрослею.
Мы взяли по бокалу светлого "Славного", и только Леха, выпендриваясь, купил себе баночного темного.
- Ребята, - сказал я, - надо на девятое тоже что-нибудь устроить. Предлагаю с красным флагом пройти по площади перед мэрией.
- Повяжут, - отозвался Семка.
- Почему?
- Несанкционированная акция. Вообще-то до двух лет тюрьмы.
- Ни хрена себе демократия, - присвистнул Саня.
- Так мы же без лозунгов и не в поддержку чего-то, - сказал я. - Площадь после восьмого пустая будет. Кружок по ней сделаем. Под музыку.
- И зачем? - спросил Игорь. - Кто хоть что-то из этого поймет? Посчитают, что проспали восьмое и выперлись.
- Ага, - кивнул Семка, - скажут, придурки какие-то. Хорошо еще, если по "хулиганке" пройдем, когда арестуют.
- И что тогда? - спросил я.
Скамейка с малолетками загоготала громче обычного - кто-то там, перебрав "Крутышки", грохнулся с нее оземь.
У девчонок были короткие юбки. Трусы свои они светили вовсю.
- Может, по школам пойти? - предложил Саня, которому тоже были видны худые девчоночьи ноги. - Собрать где-нибудь в спортзале, провести урок истории, настоящей истории...
- Кто тебе даст?
Мы молча выпили.
- Может, Петр Игнатьевич что подскажет? - сказал я.
- Давайте его не впутывать, - запротестовал Игорь. - Он же сказал, что все это опасно.
- Можно завести блог, - сказал Леха.
- Ага, открой, - ухмыльнулся Семка, - под настоящими именем и фамилией, чтобы спецслужбы провайдера не беспокоили.
- Я вообще не понимаю, чего мы боимся? - посмотрел на меня Саня. - Будто мы что-то противозаконное замышляем!
- А ты подумай, почему этого праздника сейчас нет, - сказал я.
- Ну и что? Что-то я об официальном запрете ничего не слышал.
- Вот это-то и настораживает.
Малолетки стали брызгаться из "сиськи". Несколько пивных капель попали Семке на рукав.
- Эй, молодежь! - обернулся он. - Харэ уже!
- Мы не нарочно! - крикнул какой-то длинный, вихрастый парень. - Оно само!
Стая разродилась визгами, словно услышала что-то уморительно смешное. Кто-то кому-то из "сиськи" плеснул в лицо.
- Серый, сука!
- Оно само!
Началось пихание, один другого через третьи руки схватил за грудки, потом драчуны упали за скамейку, чуть не свалив остальных.
- Получи!
- Да пошел ты!
За спинами, задницами, ногами стаи разглядеть что-либо было сложно. Дрыгались подошвы белых кроссовок.
- Уроды, - прокомментировал Саня.
- И все же надо спросить Петра Игнатьевича, - сказал я. - Без впутываний.
Мы допили пиво.
Серый получил по морде, и малолетки неожиданно быстро расползлись. Пустые "сиськи" остались лежать под скамейкой.
- Четыре литра ввосьмером, - сказал Леха. - Это по пол-литра на каждого.
- Наше будущее, - сказал я.
- Ага, чтоб я сдох.
- Костя, - с болью в голосе произнес Игорь, - вот нахрен им Девятое? Им и без него в кайф. Что мы будем ради этих...
- Еще неизвестно, что мы будем.
- Партизанить будем! - округляя глаза, хриплым голосом проговорил Саня.
- Против кого? - спросил Семка.
- Против всех!
- Ага, - сказал я, - схроны с петардами, тайники с флажками. И перебежками от дома к дому. Ночью!
- Ну, давайте сделаем какой-нибудь просветительский кружок.
- Друг друга просвещать будем? Ладно, - вздохнул я, - закругляемся.
Петр Игнатьевич появился, когда я уже решил уходить.
- А, Костя, - в голосе скользнула опаска. - Ты по делу?
В руках его был тощий магазинный пакет.
Шелестела листва. Седые волосы от ветра стояли у Петра Игнатьевича торчком.
- Здравствуйте. Мне посоветоваться, - сказал я, поднимаясь с облюбованной скамейки перед подъездом.
- Если недолго, что ж.
Мы вместе вошли в дом.
- Как твоя учеба? - спросил Петр Игнатьевич, показав на ухо - подслушивают.
- Ничего. В июне - экзамены.
- Ну, еще два месяца! Успеешь подготовиться.
Мы поднялись на третий этаж. Петр Игнатьевич звякнул ключами. Несколько секунд - и дверь открылась в узкую прихожую, наполовину желтую от света из кухонного окна.
- Проходи.
Я вошел, вытерев ноги о коврик. Петр Игнатьевич закрыл дверь, снял легкий плащ, сменил ботинки на тапочки. Замерев с пальцем у губ, он подождал звуков с лестничной площадки, потом махнул мне рукой.
Мы перебрались на кухню.
- Соседи, - виновато произнес Петр Игнатьевич, выкладывая на стол помидоры и пластиковый контейнер для яиц. - Я им давно не нравлюсь.
- Почему?
- Имел глупость однажды вступить в спор по поводу общего прошлого. Люди с удивительной быстротой отказываются от собственной памяти, если она идет вразрез с официальной позицией власти. В сущности, их можно понять. Но иногда понимание не спасает от желания открыть им глаза. В общем, я теперь для них то ли маргинал, то ли сумасшедший. А может и террорист. Яичницу с помидорами будешь?
- Нет, - сказал я, - я поел.
Петр Игнатьевич кивнул.
- Хорошо, - он убрал продукты в холодильник. - Так с чем ты пришел?
- Мы с ребятами хотим что-нибудь сделать на девятое мая.
Петр Игнатьевич сел. Руки его принялись разглаживать и без того гладкую скатерть.
- Я думал об этом. Прикидывал. Еще когда думал что-то в ком-то пробудить. Как раз до спора с соседями.
- А мы? - спросил я.
Петр Игнатьевич улыбнулся.
- Вы - славные ребята. Но сколько вас на весь город?
- Ну, попробовать-то можно.
- Это не игра, Костя. Далеко не игра. Скажи мне, какой самый важный инструмент находится в руках у власти?
- Полиция, - ответил я. - Аппарат подавления.
- Нет.
- Ресурсы. Денежные и человеческие.
- Нет, - качнул головой Петр Игнатьевич. - Самый важный инструмент - это монополия на информацию. А информация формирует твое мировоззрение, управляет твоими эмоциями и подталкивает тебя к определенным действиям. Вывод: бить надо по ней.
