— Ладно, пошли отсюда! — кивнул нам Волков-Сухоруков, потирая ушибленный лоб. И тоже добавил: — Пусть делают что хотят. Но не делают ничего противозаконного. Я им не позволю этого!

Видно, удар по лбу пепельницей все же оказался достаточно сильным. Мы вновь очутились в коридоре.

— Радует одно, — выразил общую мысль Георгий, — по крайней мере, мы не обнаружили тут трупов.

— Да, на покойников они были похожи мало, — согласился я. — Слишком энергично себя вели. Ну что, двинулись к Тарасевичу?

Снова гуськом мы спустились на второй этаж. Неловко потолкались перед дверью в комнату к физику. Изнутри не доносилось ни звука. Никто из нас не решался войти первым.

— Давайте-ка вы, Бижуцкий! — предложил Волков-Сухоруков. — Вы все равно всюду суете свой длинный нос.

Борис Брунович вздохнул и открыл дверь. В комнате горел ночник. Мы вошли в помещение. Евгений Львович сидел за столом спиной к нам и что-то торопливо писал в дерматиновой тетрадке. Ему даже яркий свет был не нужен — работал он механически, спеша зафиксировать свои мысли. В кровати под одеялом лежала Зара Магометовна Ахмеджакова. Она спала, тихо посапывая.

— Кх-х-х!.. — кашлянул Волков-Сухоруков и постучал сандаловой тростью по полу.

— Не мешайте! — откликнулся физик, даже не повернув головы. — Еще пара минут.

Мы стали терпеливо ждать. «Пара минут» затягивалась на все десять. Наконец Левонидзе не выдержал.

— Ну и что мы тут торчим? — спросил он у нас. — Это же сумасшедший, одержимый просто! Незачем ему было убивать актрису. А трубку действительно подбросили.

Тарасевич захлопнул тетрадь. Удовлетворенно хмыкнул.

— А? Что вы говорите? — он повернулся к нам. — Где вы нашли мою трубку? Я ее еще днем посеял.

— Вот она, — сказал Волков-Сухоруков, возвращая курительную принадлежность хозяину. — А вот и ваша палка. Голову, часом, нигде не теряли?

— Голова на месте, — похлопал себя по затылку физик — Она миллионы стоит. Но не продается. Однако, господа, зачем изволили явиться? Не хотите ли чаю? У меня есть японский, особой крепости.

— Уж не от Сатоси ли? — проворчал Волков-Сухоруков.

— От императора Хирохито! — весело отозвался Тарасевич. — Или выпить желаете? Есть бренди. Дама не помешает, она спит. — И он взглянул в сторону кровати.

— Нет уж. Пойдем, пожалуй, — произнес Левонидзе. — Все и так ясно. Вопросов пока нет.

Мы снова выбрались в коридор. Ночная «рыбалка» оказалась неудачной. Если не считать «попавший в сети» труп актрисы. А вот убийцу обнаружить опять не удалось. Да и существует ли он вообще? — я уже начал сомневаться в этом. А Волков-Сухоруков вдруг ядовито заметил:

— Вам на ворота клиники не мешало бы повесить красный фонарь. Вполне соответствует.

Остаток ночи прошел более-менее спокойно. Но спать я так уже и не ложился. Какой уж тут сон, когда в клинике два трупа! Того и гляди, третий появится. Бодрствовали и Волков-Сухоруков с Левонидзе. Я слышал, как они вышагивают под окнами Загородного Дома и совещаются. Сам я переходил из одного помещения в другое, не находя себе места. Было тревожно, неуютно и муторно; продолжала побаливать голова. В такие минуты порой рождаются гениальные мысли. И я подумал: «Книга, в которой заключены все тайны, есть сам человек. Он — сущность сущностей, так как является подобием божества». А потом вспомнил, что нечто подобное уже говорил в шестнадцатом веке саксонский протестант-философ Яков Бёме. Но не слишком огорчился, потому что Бёме уже давно умер, а я продолжаю двигаться и развивать его мысль. Что доказывает лишь повторяемость всего в людской истории и в жизни отдельно взятого человека, но и безусловное движение вперед. К чему? Возможно, к тому, что человек и человечество с течением времени получает от Господа все больше божественных полномочий? Или наоборот? Идет ретрансляция задач от дьявола и уже его функции делегируются людям? Как же прочесть до конца эту «Книгу тайн» или хотя бы увидеть ту страницу, на которой вписано твое имя? Но эта книга сродни моим обманчивым зеркалам-окнам: тебе надо встать по другую их сторону, чтобы увидеть самого себя. И попытаться прочесть, разгадать загадочные письмена.

Я бродил по своему Загородному Дому и терзался вопросами. Что представляют из себя люди, которые здесь волею судеб находятся, которые собрались тут вроде бы совершенно случайно, но и не без высшего промысла? Какие «поручения и полномочия» нам всем даны, какие роли розданы? Где он, автор пьесы, режиссер спектакля-мистерии? Есть ли невидимый суфлер, подсказывающий текст, имеются ли сами зрители «в зале»? Что ждет в финале этой трагикомедии, когда наконец опустится занавес? Ответов у меня не было.

Уже наступило утро. Загородный Дом оживал, просыпался. Заработала мокрой шваброй приходящая из деревни уборщица. Загремели кастрюлями на кухне, туда только что подвезли свежие продукты. Выбежал на пробежку в кимоно Сатоси, поклонился мне, сложив у груди ладони. Я в ответ — тоже. Вышел в парк на «грибную охоту» Антон Андронович Стоячий, зевая во весь рот. Красивым баском запел из своего окна Каллистрат. Что-то язвительное раздраженно крикнула ему из другого окна Ахмеджакова. А из третьего — продолжал звучать богатырский храп Олжаса, возвратившегося неизвестно когда из покуда безмолвного табора. Остальные мои гости и клиенты, очевидно, продолжали спать.

Однако я ошибся. В это прекрасное, теплое солнечное утро многие решили встать рано. Спустившись вниз, я увидел в солярии уже основательно проультрафиолетовавшегося Париса-Гамаюнова, а в бассейне — двух плавающих наяд — Харимади и Стахову. Они помахали мне своими «ластами», приглашая присоединиться. Я вежливо отказался, сославшись на то, что вода для меня недостаточно разбавлена синильной кислотой. Русалки обрызгали меня, рассмеялись и нырнули. В бильярдной, куда я также не преминул заглянуть, занимался своим любимым делом Бижуцкий: гонял шары, в полном одиночестве. Тарасевича я еще раньше заприметил среди толщи книг в библиотеке. А где Гох? Словно в ответ на мои мысли, из холла донеслись музыкальные аккорды. Там стоял рояль. Леонид Маркович разминал пальчики.

Открыв дверь в спортзал, я увидел Мишеля Зубавина, который изо всех сил долбил боксерскую грушу.

Остановившись после серии резких ударов, вертолетчик поглядел на меня и вдруг предложил:

— Не хотите ли в спарринг-партнеры? Я бью не больно. Аккурат в челюсть.

— Можно, — подумав, согласился я.

Боксом я занимался довольно долго, реакция у меня хорошая. Надев перчатки на липучке, я встал против него в стойку. Весовые категории у нас были примерно одинаковые, да и рост равный. Но Мишель Зубавин был значительно моложе меня, лет на десять.

— Скоро Шиманский подъедет, — сказал он, маневрируя и подскакивая на месте. — Вы готовы к встрече?

— А как же! Сейчас вот только к цыганам сбегаю, закажу хор, — ответил я, уклоняясь корпусом от первого встречного удара левой. — Военный оркестр уже ждет за воротами.

— Я имею в виду другое!

Мы пока что обменивались легкими проверочными ударами. Определяли силу друг друга. Танцевали на ринге.

— А что же вы имели в виду, господин Зубавин? Кстати, почему вас зовут Мишель, а не Миша? Или это дань моде?

— Нет, мой предок, француз, остался в России после Бородина.

Он сделал выпад правой, но я отбил и попробовал провести боковой свинг. Не получилось. Он ушел в сторону.

— В плен, что ли, попал? — спросил я. — Или дезертировал?

— Полюбил русские просторы, — отозвался Зубавин. — Загадочную русскую душу. С тех пор каждому старшему сыну в нашей семье дают его имя. А вообще-то я — маркиз де Зубави. Правнук славных гасконских мушкетеров.

— Врете вы все! — сказал я и нанес хук правой. Пробил его защиту.

Пилот качнулся, но устоял на ногах.

— Молодца! — похвалил он. — Но я ведь с вами не о своей родословной хотел поговорить. А о том, что интересует господина Шиманского.

— Что же его интересует?

— Вы сами прекрасно знаете.