— Я… я не убивал ее… это не я…
— Что случилось? — тоже шепотом спросил я. — Где Ползункова?
— Там! — Георгий махнул рукой и сторону грота. И добавил: — Я оттащил ее вниз… еще глубже, в пещеру… в катакомбы…
Мне пришлось снова потрясти его, чтобы он окончательно пришел в чувство.
— Говори, — произнес я. — Все как было.
Здесь, на дорожке между кактусами, оставаться было неразумно, опасно — я повлек Георгия за собой к гроту. Мне надо было увидеть все своими глазами. По пути он стал рассказывать:
— Я хотел лишь убедить ее в глупости этой затеи — приют для бездомных кошек! В стране столько нищих, куска хлеба не имеют, а она… Церетели! Но поверь, Саша, у меня даже в мыслях не было ее убивать!
— Ты успел с ней поговорить?
— Нет. Когда я вышел из дома, меня остановила Харченко, пристала с какой-то ерундой: дескать, пусть закажут в фильмотеке ее старые ленты, она хочет устроить общий кинопросмотр — для всех, будто кто-то так и жаждет видеть ее рожу с экрана — вживую-то уже надоела!
«Это она ради Гамаюнова старается», — подумал я, продолжая внимательно слушать сбивчивый рассказ Левонидзе.
— Едва я от нее отвязался — попался «под ноги» Гох, этому, видите ли, нужен новый рояль, у прежнего клавиши фальшивят, рассохлись. Вот прямо вынь и положь! Все бросай и беги в музыкальный магазин! Вот ур-роды, как ты с ними только управляешься?
— Потому я и психиатр, а ты хозяйственник и следак.
«А еще, возможно, и убийца», — мелькнула у меня мысль.
— Я потерял, наверное, полчаса, — продолжил Георгий; мы уже подошли к гроту. Площадка перед ним была вся затоптана. — Ко мне по дороге прицепился Бижуцкий со своей дурацкой историей, которую он так никому и не может дорассказать. Я его прогнал, а когда вошел в грот, то… увидел ее. Она сидела на скамейке, но была вся в крови. Горло перерезано. От уха до уха. Голова еле держалась. О черт! Уж чего только я в жизни не видел, но это… Не для слабонервных.
Мы вошли в грот — я первый, Левонидзе за мной. Скамейка теперь была пуста. Но на ней, на земле и на каменной стене — следы крови. В глаза бросалась и надпись, сделанная также кровью на низком потолке грота: «Врата ада», а от нее вела жирная стрелка по направлению к лазу. Вход в катакомбы, которые бог знает где кончаются, может быть, в центре Земли, действительно у порога преисподней.
— Я испугался, — промолвил Георгий, поймав мой вопросительный взгляд. — Помочь ей было уже ничем нельзя, а на меня, сам понимаешь, пало бы первое подозрение. Все знают, весь обслуживающий персонал, как я к ней относился! Терпеть не мог. Да еще это завещание! Ты же сам стал бы меня обвинять. Не пойму, что на меня в тот момент нашло. Я потащил ее вниз, через лаз, в катакомбы. Решил спрятать в каком-нибудь соляном штреке.
— И спрятал?
— Да. Что же теперь будет? Что делать?
Я молчал, поскольку сказать мне было просто нечего. Самые разные мысли крутились у меня в голове. Главное — лжет Левонидзе или говорит правду? А если все так и было, как он говорит, то кто же убийца?
— Я не убивал, — вновь повторил мой помощник.
— У тебя есть фонарик? — спросил, наконец, я, нащупав в кармане спички. — Полезли, покажешь мне, где ты спрятал тело.
Когда мы спустя какое-то время выбрались из мрачных, сырых катакомб и покинули грот, ослепленные ярким Солнечным светом, то окружающий мир, показался мне в сравнении с подземельем подлинным раем. По крайней мере, вдохнул я чистый свежий воздух с огромным облегчением. Откуда-то издалека доносились звуки бубна и надрывный плач гитар.
— Ну, и что скажешь? — хмуро спросил Левонидзе. — Думаешь, это дело рук цыган?
— Я пока вообще ничего не думаю, — отозвался я. — Никаких предположений у меня нет. И совершенно не представляю, что теперь делать. Но факт остается фактом: Ползункова убита. И произошло это в нашей клинике. Репутация Загородного Дома погибла окончательно. Однако в любом случае оставлять там, в соляном штреке, труп нельзя, не по-человечески.
— Что же ты предлагаешь — вытащить его и отнести в. дом? Да меня сразу же Волков-Сухоруков и арестует. А заодно, может быть, и тебя. А когда вскроется завещание, то для суда все станет яснее ясного: прямой мотив зарезать ее имелся только у нас. Ну, ты, возможно, еще и отвертишься, а вот я… Меня точно посадят. Все улики против. — И он поглядел на свои испачканные в крови руки.
— Тебе, прежде всего, не мешало бы помыться, — сказал я. Впрочем, сам я сейчас выглядел нисколько не лучше. Тоже измазался, пока мы блуждали по катакомбам, а потом осматривали тело.
Я не криминалист и никаких выводов от увиденного сделать не мог. Но мне, как врачу, было понятно, что убили Ползункову острым длинным предметом, скорее всего, армейским ножом, в сердце, а потом перерезали горло, причем убийца в это время находился сзади, поэтому кровь из артерии выплеснулась на стену и землю, а не на него. Так режут баранов, чтобы не запачкаться. Все говорило в защиту Георгия. Действительно, зачем ему, если это он совершил столь хладнокровное и профессиональное убийство, тащить труп куда-то в катакомбы, заведомо зная, что весь измажется кровью жертвы? Глупо. Если только в этот момент на него не нашло помутнение рассудка. Левонидзе в это время, как оказалось, думал о том же.
— Убийца зарезал ее, как свинью, — грубо сказал он. — И спокойненько удалился. Даже не оставив никаких следов. Это — мастер своего дела. Говорю тебе, как бывший следователь прокуратуры. Ушел, а нам оставил расхлебывать.
— Ты забыл о надписи, — произнес я. — «Врата ада». И стрелка, указывающая на лаз в катакомбы. Зачем это?
Левонидзе пожал плечами.
— Ненормальный, одно могу сказать, — отозвался он. — Маньяк. Кто-то из наших пациентов. Или этот загадочный Бафомет, которого с фонарем и лупой ищет Василий.
— Да, Волков-Сухоруков может порадоваться, — заметил я. — Его теория, что Бафомет здесь, прячется где-то в клинике, почти подтвердилась. А ты обратил внимание на то, что у Ползунковой на руке не было часов?
— Золотой «ролекс»? Да, верно. И дорогих жемчужных бус тоже.
— И сережек с изумрудами.
— А ты глазастый! — похвалил меня Левонидзе. — Выходит, ограбление? Ее украшения стоят приличных денег. Любой бродяга польстится. Те же цыгане. Они все — воры.
— Дались тебе эти ромалы! Они сейчас плясками заняты, с самого утра. Некогда лазить через заборы. Тем более же убивать. Да и других бродяг тут нету.
— А Каллистрат? Он же бомж. С темным прошлым.
— Он бомж интеллигентный, бывший профессор, марксист-философ. На злодея ничуть не смахивает. А ты уже начинаешь искать и обвинять кого попало.
— А что остается делать? Убийца здесь, где-то среди нас, в клинике.
В этом я был с ним полностью согласен.
— Мы должны сами найти его, — сказал я. — Сегодня суббота, завтра воскресенье, у нас в запасе есть один день. Если к понедельнику не управимся, то придется сообщать в милицию.
Левонидзе молча кивнул головой. Соблюдая предосторожность, стараясь никому не попасться на глаза, мы обошли вдоль забора территорию клиники и вышли к хозяйственным постройкам, через которые можно было пройти в Дом. Затем разошлись по комнатам, чтобы помыться и переодеться. Не знаю, как у Георгия, но у меня на Душе было очень скверно.
Приведя себя в порядок, я заперся в кабинете-лаборатории, чтобы в тишине обмозговать происшедшее. До обеда оставалось еще некоторое время. Несмотря на бессонную ночь, я сконцентрировался и заставил себя думать спокойно, просчитывая все возможные варианты. О какой усталости могла идти речь, когда в сотне метров отсюда, под землей, лежал труп несчастной миллионерши? Единственное, что меня немного утешало, — Церетели останется без очередного грандиозного заказа на монументальное изваяние Принцессы. Ничего, ему работы хватит.
Итак, первым делом необходимо было самым тщательным образом просмотреть медицинские показатели по всем без исключения нынешним пациентам в клинике. К моему удивлению, компьютер не работал. Кто-то умудрился вывести его из строя. Мало того что «полетела» вся система видеослежения, так теперь еще и это! «Просто какой-то диверсант орудует», — подумал я. Это уже выглядело весьма и весьма странно, если не сказать больше. Что следует ждать дальше? Отключат электроэнергию, перебьют телефонный кабель? Чувствовалось, что Загородный Дом сжимают в какое-то кольцо, душат в смертельных объятиях. Берут в осаду по всем правилам военного искусства.
