- Раз ты позвал нас, значит, уже знаешь, что делать, - Гурий был человеком проницательным, остро думающим, ловящим потаенную мысль на лету и в делах дипломатических не уступал изощренным грекам. В свое время не кто иной, как Асмуд, привел его к молодому князю, и тот взял его на службу. Всех остальных подбирал сам Гурий. И вот они стоят четверо и пытаются разгадать, зачем понадобились все сразу.

- То-то, князь, - стал вспоминать Гурий, - думал я, почему жертвенный костер не вознесся к небу, а пылал понизу. И смрад и горечь дыма душили людей, заставляя их плакать.

- Значит, ты был на берегу Истры и видел все?

- А как же! Это Перунов день. У нас в Ладоге жрец, кстати, дед Манфред, наказывал приносить в жертву цветы, хвою, чужеземные миро, ладан, ветки сандала и фрукты...

- А что вершил Видибож?

- После заклания предателей он бросил в Истру младенца, прося у Черномора счастливого возвращения.

- Он уже тогда думал о возвращении, а не о победе?

- Я тебе скажу, князь, Видибож не просто жрец, он ведается с черными силами, иногда во благо, иногда на беду.

- Ладно, присаживайтесь, - сказал Святослав, видя, что они стоят полусогнувшись, - вот вытяните лавку из-под стола. Боги нам уже не помощники. Полагаться и ждать от них милости бессмысленно. Будем сами думать, как уходить. Уводить, - повторил он, - а не бежать!

- Как же так? - метался по шатру император Цимисхий, бросая резкие слова своим военачальникам. - Нам помогали боги, святые, сама природа, став на нашу сторону, разила русов, а мы не смогли победить этих варваров... Не смогли за их спинами ворваться в Доростол и завершить бой великой победой. Объясните, как же так? Ведь мы чуть-чуть не проиграли битву, чуть не погибли, и нас спасла божественная сила, и мы не смогли воспользоваться ею, - император перекрестился. - Объясните, Склир, Вурц, Лев! Объясните! Разве мы никогда не завершали такие прорывы захватом валов, а потом взятием города?

Склир еле поднялся на дрожащих от напряжения ногах и с осуждением непонятно кого, то ли себя, то ли императора, то ли всех, молвил:

- Базилевс, мы виноваты, потому как не узнали, не проверили, не учли, что перед валами русы выкопали глубокие рвы и прикрыли их дерном, хворостом, сеном. Мы виноваты. А кто в этой битве не виноват? Один Господь Бог, который сделал все, чтобы мы победили.

Варда Склир еле держался и просто рухнул на стул. Молчали все: друнгарии, полководцы, сотники, они ничего вразумительного сказать не могли. Они еще не пришли в себя, они были уставшими, голодными, и каждый думал только об одном - повалиться и спать, спать, спать.

Цимисхий понял, что сейчас бесполезно разговаривать с кем-либо, а тем более искать виновного. Он сам чувствовал, как все мешалось в его голове, как медленно распускалась пружина напряжения внутри него и медленно покидал страх поражения, разгрома войск. Наконец в отчаянии он махнул рукой и показал на выход.

- Соберемся в конце дня, - павшим голосом сказал он и опустился на походный трон. Через несколько минут уснул не раздеваясь. Никто не посмел его разбудить.

Проснулся он далеко за полдень. Военачальники уже стояли у шатра, вполголоса переговариваясь. Умываясь, Цимисхий приказал накрыть обильный стол и откупорить бочонок самого дорогого мальтийского вина. Переоделся в обычные царские одежды и позвал военачальников. Они были настроены на серьезный разбор битвы, и каждый готовил для себя оправдательные объяснения. Но не успел Цимисхий сказать и слова, как распахнулся полог шатра, и вошел дежурный по лагерю:

- Базилевс, - с поклоном сказал он, - в лагерь прибыли послы от русов и требуют встречи с тобой.

Бокал с вином, который он жаждал выпить, прежде чем начать разговор с военачальниками, так и замер в его руке. Почему-то он внимательно стал разглядывать лица военачальников, но не заметил никаких изменений в их лицах, похожих на то, что всколыхнулось в его душе. Он поставил бокал на место и поднялся. Показав на Варда Склира и Михаила Вурца, сказал:

- Вы остаетесь, а всем выйти!

Послы вошли в шатер и поклонились низко, как подобает в таких случаях, по-русски, чуть не коснувшись рукой, пола.

- Долгая лета императору Византии Иоанну Цимисхию! Великий, князь Руси Святослав предлагает императору мир и любовь, как было постановлено в прошлые времена. Если император желает того же, то пусть пошлет своих послов в Доростол для написания хартии о мире.

Лицо Цимисхия преобразилось. Все, что накопилось в душе его, все, что противоречило и противоборствовало, как-то само собой стало укладываться в пирамиду, на вершине которой оказался он, только что думавший о своем поражении и счастливо избежавший его. А так как он был человеком самолюбивым, пылким, целеустремленным, мирное предложение врага, которого он уже всерьез стал бояться, давало возможность решить вопросы войны дипломатическим путем. И эта уже новая возможность укладывалась в четкую линию внутреннего торжества. Он широко улыбнулся, может быть, в первый раз во время войны:

- Я всегда предлагал Великому князю мир. И сейчас очень рад снова вернуться к переговорам. Потому завтра же мои послы прибудут в Доростол, - ответил император и отпустил послов Святослава.

И как только послы ушли и снова наполнился шатер императора военачальниками, он торжествующе воскликнул:

- Вы что, так ничего и не поняли? Я завтра возвращаю империи не только Фракию, но и всю Мисию и всю Македонию. Нет больше никакого Болгарского царства. Есть только Византия - великая Римская империя!

Лев Диакон с восторгом пишет: «Иоанн с радостью согласился. Он всегда мир предпочитал войне, потому что ему

было известно, сколько первый сохраняет народы и сколько много вторая истребляет людей».

Поистине лукавый царедворец!

Дипломатическое посольство к Святославу состояло из пяти человек. Возглавлял его опытнейший дипломат епископ Евхаитский Феофил. Он учился в Магнаврской школе, там же, где Кирилл и Мефодий, но жизненная стезя его оказалась много сложнее и разнообразнее, связанная с постоянными поездками в разные страны, потому как он знал хорошо не только богословие, но был и прекрасным оратором, владеющим семью языками: арабским, печенежским, славянским, латинским, арамейским, армянским и, естественно, итальянским и греческим. Наравне с церковными делами он считался государственным чиновником, который по заданию императора возглавлял дипломатические миссии. Начал он свою карьеру со времен Константина Багрянородного в его кружке ученых, а когда Цимисхий стал императором и очищал свое окружение от сторонников Никифора Фоки, он, узнав о деятельности Феофила, который непосредственно уговорил печенегов напасть на Киев, заметил: «Он честно служил империи и мне будет служить так же». «Это был человек небольшого роста, с приятным, располагающим к беседе лицом, постоянно улыбчив, но дьявольски ловкий. Он мог так организовать мысль, придав ей двойное, тройное значение, что противник догадывался об этом спустя какое-то время. Его дипломатические успехи можно было бы сравнить с победами в решающих сражениях. В посольство был включен и Лев Диакон, биограф императора Цимисхия.

Греки привезли с собой богатые дары, что следовало воспринимать как доброжелательное отношение императора к мирному договору. Русскую сторону возглавлял сам Святослав с ларниками во главе с Гурием. Они тщательно готовились к встрече с греками, предварительно внимательно изучив договор 944 года с Византией. Черновой вариант предложений Святослава был готов, его и обсуждали греки, делая свои поправки и внося свои предложения. Ответный визит русских послов состоялся на следующий день. Император Цимисхий предложил русским послам изложить свои предложения. Послы от лица Святослава заявили: «Тако глаголет князь наш: хочу имети любовь со царем греческим совершенную прочая вся лета». Учитывая предложения греческой стороны, Гурий зачитал текст от имени Святослава, где перечислялись следующие пункты: