Исход борьбы неопределёнен».

Английское донесение о восстании Болотникова.

Князь Григорий Шаховской метался в растерянности, получая отчаянные письма Болотникова с призывом к государю Димитрию Ивановичу. Он отлично понимал, что Михаил Молчанов не может появиться в Путивле, где тут же будет разоблачён как обманщик. Не поздоровится, конечно, и ему, воеводе, уверявшему путивльцев, что он действовал по воле государя.

Неожиданно ему пришла в голову гениальная мысль вовлечь в авантюру так называемого «царевича Петра». «Царевич» объявился на Волге ещё в бытность на престоле Димитрия. Сказывал, что-деи он сын Фёдора Ивановича и что он был укрыт от бояр, и в частности от правителя Бориса Годунова, не желавших, чтобы государь имел наследника. В эту сказку никто не поверил, но тем не менее Димитрий пригласил «племянника» быть в Москве, желая использовать волжских казаков в будущей войне. Убийство государя спутало карты «царевича», и, обойдя царских воевод у Казани, он отошёл назад и затем от Саратова повернул на Дон и далее — на Северный Донец. Здесь его нашло письмо Шаховского, приглашавшее «царевича Петра Фёдоровича» в Путивль. Князь-авантюрист, оказавшись в безвыходном положении, щедро пообещал авантюристу-казаку российский престол в случае, коль Димитрий Иванович так и не объявится.

Увидев «царевича» воочию, путивльский воевода пожалел об опрометчивом обещании: уж очень неотёсан был этот малый, и лицо, и речь, и манеры выдавали в нём неграмотного мужика. Единственное, что роднило «Петра Фёдоровича» с «дедушкой» Иваном Грозным, так это неумеренная жестокость и ненависть к боярам. Пока шёл к Путивлю, зверски расправлялся с оказавшими ему сопротивление воеводами в Царёве-Борисове и Ливнах. Взгляд его свинцовых небольших глаз был столь угрюм и свиреп, что даже Шаховскому, бывшему отнюдь не робкого десятка, стало не по себе.

Однако, приняв на себя важный вид, он властно сказал тут же оробевшему бродяге:

   — Пусть твои казачки пока погуляют по городу, а мы с тобой погутарим.

Оставшись один на один, столько же властно приказал:

   — А теперь выкладывай, кто ты и откуда, только начистоту. Про то, что ты царевич Пётр, все наслышаны, да никто не верит, потому что не знаешь, чего врать. Ну, это дело поправимое, я научу. А сейчас давай рассказывай, откуда ты и кто твои родители.

   — Родился я в Муроме. Мать моя, Ульяна, была замужем за торговым человеком, звали его Тихоном. Потом мать ушла к одному посадскому, Ивану Коровину. Так что незаконнорождённый я, прозвали Илейкой.

   — Значит, Илейка Коровин, — проговорил медленно князь, запоминая. — Ну, а дальше?

   — Пока отец был жив, жили хорошо. Да он рано умер, мать в монастырь наш Воскресенский постриглась, а я остался сиротой, ходил по найму. Потом в Нижнем Новгороде сидельцем в лавке был у одного куща, ездил даже в Москву за товаром. Потом по Волге плавал, от Нижнего до Астрахани, кормовым казаком. Бывало, до Астрахани наймусь, там зазимую, торговлишкой пробавляясь, а весной пристану к какому-нибудь купцу, плыву с ним до Казани. Обычно стряпал на судне или другое выполнял, что хозяин велит. Так года три проплавал, надоело. Пошёл в военное звание. В Казани нанялся заместо племянника стрелецкого пятидесятника, ходил в поход в Тарки, против Шамхала. А как в Астрахань вернулись, подружился с казаками Нагибою и Намёткою, через них и вошёл в казачий круг.

   — А как царевичем стал? — полюбопытствовал Шаховской.

   — А очень просто, можно сказать, смехом!

   — Как это?

   — Узнали наши терские казаки, что донские, пристав к царевичу Димитрию, хорошо нажились. Собрались человек триста в поход, избрали атаманом лихого казака Фёдора Нагибу. Стали совет держать, куда податься, чтоб тоже поживиться. Кто предлагает турецкие суда на Куре громить, кто — идти в услужение к шаху казильбашскому. А атаман говорит: «Вот если бы у нас свой царевич был, плыли бы все волжские города хорошо пограбить! Назвали бы его Петром и сказали, что он сын покойного Фёдора Ивановича».

Выдумка казакам понравилась. Стали гадать, кого в царевичи назначить. По возрасту только два годных оказалось — я и Митька, сын астраханского стрельца. Митька отказываться стал, потому как в Москве ни разу не бывал. Ну, а я, когда в Нижнем жил, ездил в Москву и жил там с Рождества до Петрова дни у подьячего Дементия Тимофеева, у церкви Святого Володимера на Садах. Ну, казаки и решили — быть мне царевичем Петром. А дале ты знаешь...

   — Теперь всё, что ты мне рассказал, забудь навеки! — сказал Шаховской. — Слушай меня внимательно и запоминай хорошенько, чтобы потом не путал.

Князь сосредоточенно сморщил лоб, ещё раз продумывая историю про злоключения несчастного царевича, потом торжественно, даже чуть нараспев, как обычно рассказывают сказки, начал:

   — Значит, так: жена царя Фёдора Иоанновича, то есть твоя мама, по имени Ирина, доводилась родной сестрой Борису Годунову и очень его боялась, потому что Борис ещё при Фёдоре метил на царство. Смекаешь? Пришло время ей родить. И родила она сына Петра, то бишь тебя. Но чтоб Борис не извёл младенца-наследника, она подменила тебя девочкою, сказала, будто родила дочь, которая вскоре померла, а тебя отдала на воспитание...

Шаховской поморгал, придумывая, кого бы назвать половчее, и продолжил:

   — ...дьяку Андрею Щелкалову (запоминай) и на попечение князя Мстиславского. Царевич, значит, ты, жил у жены Щелкалова за её собственного сына полтора года, а потом отдали Григорию Васильевичу Годунову, родственнику Бориса, который тоже знал тайну. У него ты жил ещё два года, а потом он отправил тебя в монастырь... Сказывай, что монастырь недалеко от Владимира, на Клязьме, к игумену, который выучил тебя грамоте.

«Царевич» с восторгом смотрел на князя:

   — Складно сказываешь, будто по писаному.

   — Запоминай, запоминай лучше! — с напускной серьёзностью сказал князь, довольный похвалой.

   — Когда, значит, ты грамоте обучился, игумен о том Григорию Васильевичу Годунову отписал. А тот возьми и помре! А родные его сказали: «У сродственника нашего никакого сына не было, не знаем, откуда взялся этот мальчик». И тогда игумен обратился к Борису, и тот приказал прислать тебя к нему. Когда везли, ты от слуг узнал, что тебе грозит что-то недоброе, убежал с дороги и прибился к князю Барятинскому, а уж от него ушёл к донским казакам...

   — К терским, — поправил его «царевич».

   — Ладно, пусть к терским казакам, где ты и объявился своему дяде, государю Димитрию Ивановичу. Государь послал к тебе дьяка Третьякова-Юрлова с грамотой, звал тебя к Москве. Но пока ты шёл в Москву с казаками, бояре учинили заговор. Всё запомнил? Смотри не перепутай. Теперь, раз ты царевич, тебе нужна боярская дума.

   — Ненавижу бояр! — взревел «Пётр». — Димитрий их пожалел, а они его порешили.

   — Димитрий жив! — строго одёрнул его Шаховской.

   — Ну, всё равно, трон отняли. И отец мой боярам мирволил! — войдя в роль, горячился «царевич».

   — Ишь, смышлёный! — порадовался за ученика Шаховской, но тут же поучающе заметил: — Боярин боярину рознь. Если тебе крест целует, такого привечать надо. И дума нужна. Грамоты посылать будешь, как напишешь?

   — Как?

   — «Я, царевич Пётр Фёдорович, и мои думные бояре, князь Шаховской, князь Телятевский, князья Масальские и прочие, приговорили...» Смекаешь?

   — Ладно, тех, кто крест мне целовать будет, буду миловать, — неохотно согласился «царевич».

   — Сейчас обед будет званый в твою честь, — продолжал Шаховской, — я сяду рядом, смотри, как я буду есть, делай так же. Понял? Все должны поверить, что ты истинный царевич.

«Пётр» аж скрипнул зубами с досады, но делать нечего: коль назвался груздем, полезай в кузов. И когда во время обеда при виде внесённого окорока он привычно схватился за нож, чтоб отрезать себе побольше, а Шаховской тут же незаметно пнул его острым сапогом, «царевич» сдержался и послушно ждал, когда слуги положат самый лучший кусок на его блюдо.