Весьма сложный и принципиальный вопрос о месте, времени и обстоятельствах появления футарка, конечно, обрел в последние десятилетия ряд новых вариантов решения. Однако заметим, что практически ни один из них не является качественно новым: все основные версии — автохтонная, «греческая», «римская», «этрусско–североиталийская» — были сформулированы еще до Вебера. Представление о них дает блестящая монография Ричарда Л. Морриса «Руническая и Средиземноморская эпиграфика», вышедшая в Оденсе в 1988 г. Меняются акценты, появляются новые источники — по мнению выдающегося рунолога Э. Мольтке, процарапанная на фибуле из Дании, относимой ко II–I вв. до н. э., совокупность штрихов может быть рунической надписью, что сразу удревнит начало «археологической» рунологии не менее чем на два с половиной столетия. Однако вопрос о генезисе рун так окончательно и не решен — как и во времена Э. Вебера.

Словом, предлагаемая читателю книга обладает, среди прочих, неизбежно требуемым достоинством, наличие которого определяет ценность литературы подобного рода — она является не фактом историографического прошлого, но действенным инструментом познания, позволяющим начинающему исследователю окунуться в мир подлинно научного знания о рунах. В условиях очевидного дефицита подобных книг на отечественном рынке и неизбежного заполнения вакуума низкопробными поделками на тему «магии рун» не вызывает сомнения, что данное издание внесет свой вклад в борьбу за обретение истины.

Поскольку книга, как отмечалось выше, является одновременно и «фотографией эпохи», мы не считаем возможным изменять тональность, стилистику и содержание тех пассажей, которые относятся к современным автору реалиям жизни Германии. Их наличие в тексте неотделимо от сложной и многогранной истории жизни замечательного наследия германских народов — рунической письменности.

По словам шведского рейхс–антиквара конца XVII в. Олава Верелия, руническое письмо заслуживает «первого места в замечательном наследии наших предков». Не случайно слова эти произнес швед, ибо именно на его родине уже за сто лет до этого возникло научное занятие рунами, которое было связано с существующими в Швеции многочисленными камнями с руническими надписями, а также с живущими в народе воспоминаниями о последних ветвях рунического письма. В Германии, напротив, руны были полностью преданы забвению из–за культурного разрыва, который был обусловлен введением монастырского школьного образования после победы римско–католического христианства и заботой о латино–франкской смешанной культуре при императоре Карле I и его последователях в VIII и IX вв.[1] Дело в том, что руны были настолько глубоко связаны с древнегерманской партиархальной традицией, что римское духовенство в империи франков старалось искоренить любое воспоминание о них.

Из Швеции и Дании в XVII в. исходил импульс, заставивший немцев вновь вспомнить о рунах. Интерес к давно забытому национальному наследию охватил не только научные круги, но и широкие слои общества. Но, в то время как ученые в тиши кабинетов старались разгадать многочисленные загадки, связанные с рунами, а результаты их исследований до захвата власти национал–социалистическим движением становились достоянием широкой публики исключительно через посредство тесного круга специалистов, осознание немецким народом своих корней и собственных достижений вело все большее число немцев, чувствующих себя единым народом, к попыткам пробудить руны к новой жизни. Так, например, такие общественные организации, как «Перелетные птицы», дали толчок изготовлению украшений, в которых использовались германские священные знаки и руны. Там, где такое использование отрабатывалось стилистически точно, его следовало бы только приветствовать как выражение стремления вновь обрести древнее отеческое наследие.

Отрадным результатом такого обращения к рунам является то, что СС и Гитлерюгенд в качестве отличительного знака избрали себе старшую руну Солнца как символ всепобеждающей силы; что древняя Odals–руна выбрана символом верности до смерти; что аптеки используют раннюю Man–руну, и что эта руна во всевозрастающем объеме употребляется в качестве символа человеческой жизни при регистрации рождения, как и ее перевернутое изображение — при регистрации смерти[2].

Чем глубже немецкий народ проникается интересом к рунам, тем больше становится число тех, кто причастен к вопросам, связанным с научной рунологией. Хотелось бы, чтобы этой потребности послужило предлагаемое маленькое исследование о рунах.

Берлин — Шпандау, в Остермонде 1941 г. Эдмунд Вебер

От глагола rаипеп (шептать, нашептывать) на здравомыслящего человека нашего века техники веет таинственностью. Похожее чувство вызывает и слово «руны», которым обозначаются почтенного возраста письменные знаки наших германских предков. В народном восприятии эти знаки окружены чем–то особенным, чем–то захватывающим. Так было уже в древней Германии. Дело в том, что германское имя существительное «rипа», исторически связанное с «rаипеп» и «Rune» (руна), выступает в появившемся в VI в. н. э. готском переводе Библии в значении «тайна». В Евангелии от Марка, 4, 11 сказано: «Вам дано знать тайну (rипа) Царствия Божия». В run = «таинственность», «тайный совет» и в runa–wita = «тайный советчик» древнеанглийской песни «Беовульф» (около 700 г. н. э.), в rипа = «доверяю» или «тайное совещание» древнесаксонской песни «Хелианд» (около 830 г. н. э.), а также в древневерхненемецком giruni = «тайна» так или иначе содержится смысл слова «тайна». В величественной эддической песни «Прорицание вельвы» говорится: «[Встречаются асы и] …вспоминают о славных событьях и рунах древних великого бога (Fimbultýs fornar rúnar)» (Прорицание вёльвы, 60), где под rúnar подразумевается таинственная мудрость Одина.

Но, наряду с этим, одновременно со значением слова runa, приведенным готской библией, в Скандинавии встречается второе значение этого слова. На установленном в IV в. н. э. камне из Эйнанга в Норвегии написаны рунами слова: «…dagastiz runo faihido». Предварительное толкование, относящееся к 1938 г., гласит: «[Я Гу] — дагастис окрасил руны». Здесь «rúno», очевидно, означает «письменные знаки». Во франкском государстве Меровингов во второй половине VI в. н. э. епископ из Пуатье Венанций Фортунат шутливо предостерегал нерадивого в письме друга латинским дистихом:

В вольном переводе это двустишие может быть передано так:

Здесь слово runa тоже, несомненно, означает германские письменные знаки.

Объективно употребление рун в качестве букв в Рейнской области во времена сочинявшего латинские стихи епископа подтверждается серебряной застежкой–фибулой, которая была извлечена в 1873 г. из женского захоронения во Фрайлауберсхайме возле Кройцнаха, датируемой, с большой долей вероятности, VI в. и находящейся ныне в Центральном музее Майнца. На обратной стороне пластинки имеется двустрочная надпись, верхняя строчка которой читается: «Boso wraet[3] runa» и истолковывается так: «Бозо начертал руну». Единственное число слова руна при этом следует отнести ко всей надписи.