– Ты спросила, что я тут делаю.

Девочка беззвучно кивнула. Ничего не сказав, она ждала, что я продолжу.

– И я ответила, что ищу кота.

Снова кивок.

– Ты хочешь сказать, что ты… что ты нашла этого кота возле моего дома и забрала его с собой туда.

– Да.

Мое зрение помутнело и обострилось одновременно.

– А потом…

Девочка снова не закончила за меня предложение. В этот раз я и сама этого не сделала. Смотрела, как ее рука скользит по самому свежему кресту, как она ощупывает его верхушку. Потом мой взгляд опустился на землю под ее ногами, и я представила себе черно-белое тельце, погребенное под землей, представила, сколько всего ему пришлось вынести, прежде чем оно очутилось здесь. Я хочу забыть правду, хочу зажмуриться, но не осмеливаюсь этого сделать, так как передо мной сразу же предстанут чудовищные картины. Изувеченные тела, которые трепещут на ветру как кровавые паруса. Нет! Я с силой хлопаю себя по лицу, заставляю опустившиеся веки подняться и с упрямой надеждой смотрю на девочку. Это не может быть правдой.

– Я тебе не верю!

Какое-то время она молча стояла, не двигаясь, потом порылась в кармане и что-то оттуда достала. Ее рука протянулась к моей. Ладонь была сжата, что-то лежало там внутри. Я протянула ей свою ладонь, и она опустила на нее тонкий розовый предмет. Ошейник Тирита. Мой взгляд расфокусировался, мне показалось, что я мчусь куда-то вперед, хотя я сидела на месте. Как будто меня несло сквозь густой туман. Едва я убедилась, что голос более или менее вернулся ко мне, я снова заговорила.

– Его звали Тирит, – сказала я. – Он принадлежал четырехлетней девочке, которая очень его любила.

Почему-то кажется важным, чтобы тощая, колючая девица это знала. Что животное, которое она похитила и намеренно передала в кровожадные руки, имело имя и свою жизнь, что у него были друзья и что кто-то будет сокрушаться оттого, что его больше нет. Но, возможно, думаю я, глядя на неподвижную маску, в которую превратилось лицо девочки, такого рода рассказы для нее ничего не значат. Очевидно, ее трогают вещи совсем другого рода.

– Мы были связаны друг с другом, – добавила я. – Через кровь. Мою кровь.

Я не стала объяснять, что речь идет о том, как Тирит зализывал рану на моей ладони. Пусть девочка думает, что я сумасшедшая. Ее взгляд уперся в землю. Топор по-прежнему лежал во мху. Ближе к ней, чем ко мне. Она быстро подняла ногу и наступила на топор, потом подобрала его и просто засунула за пояс брюк.

– Слушай, – сказала она и сложила руки на груди. – Это Юрма сказал, что мы должны как-то отомстить.

Безрадостный смех вылетел из моего горла. Я сама слышала, что он звучит как смех сумасшедшего, но не могла сдержаться. Отомстить? Что за околесицу она несет?

– Он не в своем уме? Вы все не в своем уме? Что я вам такого сделала, можешь ты наконец объяснить?

Она закатила глаза, давая понять, что я напрасно прикидываюсь дурочкой. Потом отвернулась и закусила нижнюю губу.

– Я думала, Юрма быстро успокоится. И никого не будут наказывать. Я пыталась уговорить его забить на тебя, но он… когда у него такое состояние, не знаешь, чего от него ждать, он не видит берегов. Иногда мне кажется, что он даже способен…

Она замолчала и исподтишка взглянула на меня, как будто ей было неловко. Как будто она сказала слишком много.

Я посмотрела на нее, почти в отчаянии покачала головой.

– Я не понимаю. Я правда не знаю, о чем речь.

Девочка скептически оглядела меня, как будто я только что провалила экзамен. Она впервые, казалось, начала допускать, что я действительно ничего не понимаю, а не просто делаю вид. Она сделала глубокий вдох и с шумом выдохнула. Потом подошла к поваленному дереву и села на некотором расстоянии от меня. Хотя август еще не закончился, у нее на ногах были тяжелые кожаные ботинки. Носком ботинка она чертила на земле непонятные узоры.

– Лодка, – вздохнула она. – Речь, конечно же, о лодке.

Она испытующе взглянула на меня, но я снова помотала головой. Нет, я все еще не понимала.

– Наши лодки, – сказала девочка. – Это наши лодки.

Она говорила решительно, подчеркивала слово «наши». Я вспомнила про две лодки. Плоскодонка и грязно-белая шлюпка. Вспомнила окровавленное дно лодки, красный комок, лежащий с краю. Девочка продолжала говорить. Возможно, проблема были в том, что я уже несколько дней толком не спала и не ела. Может быть, виноваты были беременность и ее влияние на тело и душу. Или дело было в том, что в последние несколько дней я как безумная искала двух бесследно пропавших людей, но вместо того, чтобы найти их, уходила все дальше во мрак, проваливалась все глубже в болото.

Все это возможно, потому что мне было трудно уследить, куда ведут рассуждения девочки. А может быть, это была защитная реакция, сопротивление против озарения, которое вот-вот должно было осенить меня. Этого не может быть… Этого не должно быть… Удавалось уловить только отдельные куски ее речи. «В последний раз. Осталась. Исчезла. Нашли. На другой стороне острова. Юрма. Это сделала ты. Месть».

Где-то в отдалении я слышала грохот. Он надвигался и рос, так что в конце концов пришлось зажать уши руками. И все-таки он продолжался. Мир вокруг меня сотрясался. Это продолжалось так долго, что в конце концов я закричала. Кто-то взял меня за руки и осторожно отвел их в стороны. Приблизил свое лицо к моему и что-то мне говорил. Я не могла различить слов, но голос звучал неожиданно мягко. Наконец я поняла, что это та девочка, Грета, она села передо мной на корточки. Она нашептывала мне на ухо слова утешения и гладила по спине до тех пор, пока я наконец не успокоилась. До тех пор, пока шум наконец не заглох, пока крик не пересушил горло и не уморил тело. Теперь мы снова сидели рядом молча. Потом я повернулась к ней, увидела, как она поворачивается ко мне. И когда наши взгляды встретились, я начала рассказывать.

Когда рассказ наконец подошел к концу, когда вся правда излилась из меня, солнце уже стояло над верхушками деревьев и было тепло. Я стянула куртку через голову и вытерла пот со лба. Грета, вытащив топор из-за пояса, вернула его мне.

– Мне очень, очень тебя жалко, – сказала она. – Хотела бы я чем-то тебе помочь.

– Ты можешь, – ответила я. – Брось его. Сделай это сейчас, сразу же, пока не стало слишком поздно.

Она слабо улыбнулась.

– Ты будешь очень хорошей мамой.

Тут я снова услышала этот звук. Телефон. Он лежал в одном из карманов куртки. Кажется, в тысячный раз я шарила рукой по ткани, открывала молнии и кнопки, чтобы извлечь мобильный. Но в этот раз это ощущалось по-другому. Очевидно, я все знала с самого начала.

Я крепко прижала трубку к уху. Но в этот раз меня там встретила не гулкая тишина. Меня поприветствовал твердый, самоуверенный мужской голос:

– Привет, Грета, это Алекс. Соскучилась?

Тот вечер, когда мы поплыли на лодке. Я, сидя чуть позади тех двоих, неотрывно смотрела на тоненькие ножки Смиллы, выглядывающие из-под розового хлопкового платьица. Ножки, так переполненные жизнью, вмещавшие так много энергии, что им приходилось все время подпрыгивать – обычного размеренного шага было недостаточно. Почему-то эти ножки напомнили мне о фильме, который Алекс выбрал для совместного просмотра несколькими днями ранее. Это была история о педофиле-убийце, мрачный, жестокий и безжалостный триллер. Без сомнения, один из самых отвратительных фильмов, которые я видела в своей жизни. Когда наконец камера показала крупным планом две синевато-бледные, безжизненные ножки маленькой девочки, торчащие из-под кустов, я больше не могла сдерживать рвотные позывы. Побежала в ванную, где меня стошнило. Снова.

Когда я вернулась, Алекс по-прежнему внимательно смотрел фильм; он не обратил на меня внимания, когда я присела на самый краешек дивана. Тогда я еще не рассказала ему о ребенке. Отчасти думала, что все выйдет само собой: он заметит мою постоянную тошноту и сможет сложить два и два. Но этого не произошло. Он все узнал, только когда мы приехали в Морхем – только тогда я смогла собраться с силами, чтобы сообщить ему новость. Оставалось всего несколько часов до приезда Смиллы, несколько часов до того момента, когда я, лежа в кровати, приняла решение сохранить ребенка. И бросить Алекса.