В ее голосе определенно не было ничего враждебного, но по ее тону я поняла, что отвечать не имеет смысла. Она уже и так все знала.
– Это ваши корректные данные?
Она бесстрастно диктует мое полное имя и телефон. Данные, которые я оставила в полицейском участке. Как и номер мобильного телефона. Почти будто бы… Я сглотнула. Как будто в самой глубине души я хотела, чтобы меня раскрыли. Где-то на периферии сознания я почувствовала какое-то жжение, покалывание. Это была часть меня, но в то же время и нет. Мимо пронеслась еще одна машина, она недовольно посигналила, но я едва обратила на это внимание.
– Грета? – вопросительно сказала она. – Вы здесь? Данные сходятся?
Боль нарастала, становилась все заметней, она мерцала у меня перед глазами. Я заставила себя посмотреть на свой крепко сжатый кулак. Между пальцами и по костяшкам текла кровь. Я разжала кулак, раскрыла ладонь и увидела сережку. С длинной и острой швензой. Сейчас она глубоко воткнулась в ладонь.
Откуда-то издалека я слышу, как женщина-полицейский снова произносит мое имя. Мычу. Она набирает в легкие воздух. Мы обе готовимся к тому, что должно произойти. К словам, которые должны быть произнесены.
– Грета, согласно нашим документам, вы не замужем и у вас нет детей. У вас нет никаких мужа и дочери. И никогда не было.
18
Что уж там, нужно было сказать все как есть. Я была не такая, как остальные, другие люди всегда казались более нормальными и уравновешенными. Но, во всяком случае, я была достаточно развита, чтобы это осознавать. Периодически, в разных обстоятельствах моей жизни, я искала помощи у психотерапевтов. Каждый раз все развивалось по одному сценарию. Я терпела до последнего, доходила до той грани, когда вот-вот должна была сломаться. Тогда я искала контакты врача. Каждый раз это был новый психотерапевт. Я никогда не возвращалась к предыдущему.
Раз в неделю, иногда чаще я бросалась в потрепанное кресло, где целый рой безликих, несчастных душ сидел до меня и где другие такие же души должны были появиться после моего исчезновения. Комнаты были разные, но всегда выглядели одинаково. Мягкое понимающее лицо в кресле передо мной, коробка бумажных носовых платков на столике между нами. Мы начинали говорить. Говорили и говорили – конечно, в первую очередь ожидалось, что я буду рассказывать, буду прояснять и углублять. Развернусь внутрь самой себя.
С каждым новым психотерапевтом я надеялась, что вот сейчас, в этот раз, все будет по-другому. Надеялась, что человек, сидящий напротив меня, будет смелее, чем все предыдущие. Что он не удовлетворится вопросами о том, что случилось с моим отцом. Что у него будет достаточно мужества посмотреть мне прямо в глаза и сказать это вслух. Сказать, что он все понял, сказать правду. Сама я избегала правды. Кто-то другой должен был освободить меня от этого бремени. Но это так и не произошло.
Они держались несколько недель, иногда даже пару месяцев. Затем мы достигали болезненной точки или, точнее сказать, кружили вокруг нее, не двигаясь дальше.
Психотерапевт наклонялся вперед и задавал следующий вопрос: «А потом, что случилось потом?» – «Это ускользает от меня», – упрямилась я, и мягкое понимающее лицо становилось напряженным. Они откидывались назад, пробовали зайти с другого конца, задавали новые вопросы. «Как вы думаете о?..» «Что заставляет вас так?..» Только вопросы, всегда без выводов. И тогда я в последний раз оплачивала счет, сообщала, что теперь мне стало намного лучше, выскальзывала из приемной и никогда не возвращалась назад.
Только однажды меня попытались удержать. В буквальном смысле.
Это было много лет назад, еще до того, как я встретила Алекса. Это была белокурая женщина ненамного старше меня. Я несколько раз отмечала, что в ней есть что-то хрупкое, но в тот раз, когда я поднялась на ноги и сказала, что это наша последняя сессия, что я решила прекратить терапию, она взяла меня за запястье и удержала. Осторожно, но очень решительно.
– Если вы уйдете сейчас, вы уйдете, ничего о себе не узнав, вы будете ничуть не лучше вооружены для того, чтобы противостоять прошлому или будущему. В следующий раз, когда вы переживете какое-либо потрясение или столкнетесь с неожиданными трудностями, все повторится по тому же шаблону.
Она спокойно сидела в своем кресле. Взглянув на нее, я отметила, что на ней платье с коротким рукавом. Стояло лето, в комнате было тепло. И все-таки было в этом платье что-то, что привлекло мое внимание. Я нахмурила лоб.
– Кардиганы и пиджаки, – ответила я. – Раньше я видела вас только в одежде с длинными рукавами.
Она медленно покачала головой, как бы показывая, что мне не удастся ее отвлечь.
– Вам будет становиться все хуже и хуже, – продолжала она. – Вы рискуете потерять равновесие. При наихудшем сценарии ваше психическое состояние приведет к очень неприятным последствиям. И для вас, и для ваших близких.
Я могла выдернуть свою руку и убежать. Но я этого не сделала.
– Что вы имеете в виду? Что это за ужасы, которые я, по-вашему, натворю?
– В более раннем возрасте вы научились применять определенные стратегии во время кризисов. Вы воспроизводите те же стратегии во взрослом возрасте, даже когда они неэффективны.
– Да что такое с вами, психологами? Почему вы не можете говорить понятно?
– Хорошо, я буду выражаться простым языком. Думаю, что вы «натворите» то же, что «натворили» в детстве. Когда вы были в шоке, когда вы проходили через… жизненные испытания.
Что-то теплое струилось у меня под кожей, вокруг лба, под веками.
– Я буду лгать?
– Да. Или хуже.
Я смотрела на кровь, струящуюся между пальцами и вдоль запястья, и чувствовала, как вся рука пульсирует от боли и как ладонь прилипает к рулю. Я больше не понимала собственное поведение, не могла вспомнить, как рассуждала, когда устремилась в полицейский участок. Здесь и сейчас у меня не получалось породить ни одну связную мысль.
Кажется, последние остатки разума вытекали из меня вместе с кровью из раны на ладони. Неужели я полностью потеряю контроль? Вот так это ощущается – за несколько секунд до катастрофы? Эта белокурая психотерапевт, чью приемную я в конце концов покинула, что бы она сказала, увидев меня сейчас? «Ну вот, что я говорила?»
Дорога в Морхем, обратно домой. Не понимаю, как мне удалось туда добраться, но каким-то образом я продержалась весь путь, не свалившись в кювет и не столкнувшись с встречными машинами. Я нажимала на газ и на тормоз, включала поворотник и поворачивала точно так же, как если бы я была обычным водителем, с которым ничего не произошло.
Когда я наконец припарковалась на своем обычном месте, на гравийной площадке возле дома, кровь была повсюду. Она была размазана по рулю и по приборной панели, она окрасила рукава блузки и оставила пятна на светлых брюках. Но, во всяком случае, она уже перестала течь, рана начала запекаться. «У вас нет никакого мужа и дочери. И никогда не было». Я удивлялась собственной недальновидности. Следовало бы догадаться, что в полицию обращаться незачем. Надо было понять, что с этой ситуацией я должна справиться самостоятельно.
Я повернула ключ зажигания, и мотор затих. Посмотрела на дорогу через пассажирское окно. Той ночью здесь стояла другая машина, совсем рядом с моей. Она толком не припарковалась, мотор у нее все время оставался включен. Его монотонный гул звучал как басовая линия, на которую накладывались оживленные голоса, доносившиеся сквозь полуоткрытое окно. Оживленные? Нет, скорее, истеричные. Голоса? Нет, скорее, крики, стоны боли и гнева. Холодок пополз по моему телу. Не должна ли я беспокоиться? Тот, кто кричал, наверняка заметил номера моей машины. И возможно, несмотря на свое взвинченное состояние, запомнил эти буквы и цифры, эту специфическую комбинацию. Комбинацию, которая давала возможность меня идентифицировать.
Я протянула руку за сумкой, лежащей на соседнем сиденье, подобрала и сложила обратно вещи, которые выпали раньше. В руке тянуло и жгло, я поморщилась, с особой осторожностью взяла сережки. Кто-то, кто приехал и уехал. Я не спросила Алекса об этом ночном посещении, решила, что сама смогу сложить два и два и все понять. Теперь же чувствовала, как сомнение гложет меня изнутри. В чем я надеялась разобраться, если в последнее время была не в состоянии выстроить простейшую логическую цепочку?