И через несколько мгновений мама оказывалась побеждена, повержена. Я никогда не могла постичь, почему гнев покидал ее именно в этот момент. Почему так получалось, что она покорно отступала. Но так было всегда. Моя мать проводила все дни, помогая другим – главным образом женщинам – обрести собственную опору и противостоять вероломным супругам, подчас применявшим насилие. Все ее знакомые считали ее сильным, компетентным и надежным человеком. Никто не подозревал о том, что в своих четырех стенах она показывала себя с совершенно другой стороны. Никто, кроме меня. И Рут.

– Мама!

В нетерпении я подошла поближе и постучала по дверному косяку.

– Мама, ну когда мы уже поедем? Пошли скорее!

Мы сели на автобус до вокзала, откуда ходили поезда до бабушкиного города. Мама молчаливо сидела рядом со мной и смотрела на зелень за окном. Я пыталась рассказывать ей разные истории – как я покаталась на велосипеде или что недавно видела по телевизору, но было заметно, что она не в силах заинтересовать себя моими делами. В конце концов мне пришлось замолчать.

На вокзале мама посмотрела расписание и нахмурила лоб. Она что-то пробормотала о задержках и отменах, мы подкатили чемоданы к скамейке, опустились на нее и стали ждать. На этой скамейке мы просидели до самого вечера. Три раза наступало время отправления нашего поезда, и три раза мама приподнималась со скамейки, давала волю своему возмущению, но потом покорно садилась обратно. «Точно так же она ведет себя в ссорах с папой», – подумала я, но не сказала этого вслух.

Наконец объявили, что поезда в нужном нам южном направлении не будут ходить до конца дня из-за повреждения электрических кабелей. Нам вернули деньги и предложили забронировать билет на какой-нибудь из утренних поездов. На обратном пути мы были еще молчаливее, если такое вообще возможно. До самой нашей двери, когда мама вставила ключ в замок, она не проронила ни слова. Я заподозрила, что она вообще не хотела брать меня с собой к бабушке. Возможно, она предпочла бы поехать одна. Об этом я думала, когда мы вошли в квартиру. Но там мысли сразу же приняли другое направление.

В квартире было темно, и сперва мне показалось, что папы нет дома. Но потом послышался какой-то шум, возбужденный шепот и хихиканье. Я посмотрела на маму, увидела, как она замерла рядом со мной. Она тоже это слышала.

– Эй, – крикнула она в глубину квартиры. – Есть кто-нибудь дома?

Потом мама сделала вещь, столь нехарактерную для нее, что у меня встал ком в горле. Мама, которая так всегда боролась за чистоту и порядок, прошла в квартиру в обуви. Уже тогда я осознала, что случилось что-то плохое, очень плохое. Мамины ботинки стучали по паркету, приближаясь к гостиной. Через секунду что-то белое промелькнуло в другом конце квартиры. Обнаженная женщина пронеслась из гостиной в ванную. Я успела увидеть большой зад, круглый, как полная луна, прежде чем он исчез вместе со своей обладательницей. Дверь за ней захлопнулась, и я услышала, как она заперлась изнутри.

Мамина спина напряженно замерла. Сделав короткую паузу, мама снова двинулась в сторону гостиной и заглянула внутрь. Я по-прежнему стояла на коврике у двери и не могла видеть то, что она там увидела, но я ясно и отчетливо услышала слова, которые она произнесла:

– Ах ты сволочь.

Она забрала меня с собой к Рут. Чемоданы у нас уже были упакованы, и мама схватила их с собой, когда мы вылетели из квартиры. Никто не гнался за нами, никто не умолял вернуться обратно. Несмотря на то что идти было тяжело, мама шла не останавливаясь. Поездки на автобусе и долгое ожидание на станции утомили меня, и было трудно поспевать за ней. Кроме того, я хотела есть. Но хотя я просила маму несколько раз, она не замедлила шаг.

Как только Рут открыла дверь, мама разрыдалась. Привычным жестом хозяйка дома пригласила нас войти, мамино поведение ничуть не заставило ее потерять самообладание. Может быть, такое уже случалось раньше, просто я при этом не присутствовала. Рут провела нас в свое жилище, усадила маму за кухонный стол, а сама села рядом. Я осторожно оглядывалась, пытаясь найти себе какое-нибудь занятие, но вокруг были только книги, вязаные салфеточки и засохшие цветы. Вскоре я поняла, что Рут живет одна. Тут не было ни мужчин, ни детей, только Рут и две кошки.

Какое-то время я играла с ее питомцами, пока они не дали мне со всей очевидностью понять, что пресытились игрой. Тогда я вернулась на кухню к маме и Рут; они совместными усилиями разгружали посудомоечную машину.

– Но я все-таки не могу понять, – жалобно говорила мама. – Как он может? Как, черт возьми, он может?

Она протянула своей подруге несколько тарелок, которые та убрала в шкаф. Я заметила, что Рут выглядит немного скованной и в то же время решительной. Очевидно, она считала, что нам с мамой пора оставить ее в покое. Внезапно я ощутила огромную усталость. Уставшим было не только тело, а все мое существо. Я утомилась, и мне страшно надоело, что меня таскают туда-сюда.

– Мама, я хочу домой.

Она не ответила, даже не повернулась. Просто отмахнулась не глядя. Как будто пыталась отогнать назойливую муху. Обычно этого хватало, чтобы я замолчала и перестала приставать, но в этот раз что-то изменилось. Изменилось мое мышление, оно пошло какими-то новыми путями. Я посмотрела на маму, стоящую ко мне спиной. Я была ее дочерью, я устала и хотела есть, но ее, казалось, это нисколько не заботило. Ни в малейшей степени.

– Я хочу домой прямо сейчас! – повторила я громче и уверенней.

Она снова не обернулась, просто бросила что-то через плечо, давая понять, что мы останемся здесь еще на какое-то время. Потом она продолжила говорить, обращаясь к Рут. Я не знаю, что в этот момент произошло, но меня будто пронзило что-то, как острым копьем. Прежде чем я поняла, что делаю, я оказалось рядом с мамой и с силой дернула ее за свитер.

– Сейчас! – завопила я.

Рут сделала гримасу, которая, по всей видимости, должна была обозначать улыбку: слегка сочувственно изогнула уголки рта. Я снова закричала.

– Сейчас, сейчас, сейчас!

Когда мама наконец-то посмотрела на меня, ее лицо было суровым и решительным. Она хладнокровно высвободилась из моих рук.

– Слушай меня, Грета. Мы останемся здесь, пока я не скажу, что пора ехать, поняла?

И она снова повернулась ко мне спиной. Так случалось уже не раз, но теперь я не собиралась просто молча терпеть. Я заставлю маму слушать меня, добьюсь не меньшего, чем ее полное и безраздельное внимание. В первый раз, когда роковые слова выскользнули из меня, они прозвучали так тихо, что я сама едва их слышала. Тогда я набрала побольше воздуха и отчеканила их буква за буквой, чувствуя, как они с силой вылетают из груди:

– Сучья мандавошка!

Все замерло; казалось, даже время остановилось. Слова как будто еще звучали, они витали над нами под потолком. Только потом они стали реальностью. Мама и Рут замолчали так резко, будто кто-то нажал на выключатель. Потом я увидела, словно в замедленной съемке, как мама разворачивается ко мне. Увидела, как она замахивается, как ее рука рассекает воздух. И еще до того, как она достигла щеки, лицо словно обожгло яростное пламя.

Мы смотрели друг на друга, все трое, никто ничего не говорил. Рут закрыла рот рукой. Наконец мама охнула, опустилась передо мной на колени и крепко обняла. Должно быть, объятие длилось не больше пары секунд, но мне казалось, что прошла вечность, прежде чем мама отступила и восстановила расстояние между нами. Слова налетали одно на другое, они так торопливо сыпались из ее рта, что было трудно их разобрать.

– Милая Грета, я не хотела. Я просто обернулась, и вот… Ты ведь понимаешь, что я не хотела!

Она продолжала говорить, не давая мне возможности ответить. Она, естественно, не собиралась меня ударить, она просто была возмущена и резко повернулась, и так вышло, что я стояла как раз возле ее руки. Просто несчастное недоразумение. Спустя некоторое время ей удалось успокоить саму себя. Но тут в ее глазах появилось новое выражение, в голосе зазвучала новая нота: