Вскоре в лесу мы нашли тропинку и быстро пошли по ней по направлению к тёмным далёким горам. Мы молчали. Шли долго, всю ночь. Наконец, сели отдохнуть. Вдруг Джовани приподнялся на локте и прошептал: «Селение: собачий лай!» Действительно, прислушавшись, я услышал далёкий лай. Усталости как не бывало. Взвалив свои сумы, мы гуськом пошли в направлении лая. Через час ходьбы мы заметили, что наша тропинка разделилась на несколько боковых: ясный признак близкого жилья. Рассвет близился: светлая полоса появилась на востоке, вскоре стало ясно видно вокруг.

«Петух! Петух!» — радостно зашептал Джовани.

А несколько минут спустя я сказал: «Башня!»

Мы остановились, посовещались и решили послать Джовани на разведку, а сами залегли в густом кустарнике. Решено было ответить свистом иволги на такой же свист Джовани.

С наслаждением я закинул ноги на пень и вытянулся во весь рост на густой траве. Антонио нарезал сыру и хлеба. Давно я не ел с таким удовольствием. Прошло полчала. Мы услышали в кустах шуршание и тихий свист иволги. Я ответил.

— Ну, дело, кажется, в порядке, — сказал приблизившийся Джовани. — Большое кабертайское селение и с князем: дворец, церковь, две башни. Дайте поесть, — прибавил он, увидав еду, — я умираю от голода.

Рассвет уже пожаром пылал в холодном небе. Природа просыпалась: настоящая иволга просвистела где-то вблизи, дикие голуби заворковали. Недалеко ожесточённо залаяли собаки, и мы заметили сквозь листья, как по нашей тропинке проехал всадник, гнавший перед собой пару быков.

— Ну, едем! — сказал Чезаре. Мы вышли из лесу. На полугорьи перед нами в садах раскинулось селение: сотни с две домов, прижимаясь друг к другу, подымались на небольшую гору; ещё выше, на крутом отроге, белела маленькая церковь, а на площадке, чуть пониже, между двух башен, стояло каменное двухэтажное строение, обнесённое стеною. Ещё минута, неистовый лай, и стая громадных собак окружила нас.

Отступление нам было отрезано: из соседних домов показалось несколько мужчин; они подошли к нам, отогнали собак, с любопытством в упор осматривали нас. Это были стройные молодцы, худощавые, с тонкой талией, с широкими плечами, со смелым взглядом из-под пушистых шапок из бараньих кож; на них были шерстяные длинные кафтаны, раскрытые на груди; штаны суживались книзу и щиколотки уходили в раструбы сапог с мягкими подошвами; у всех были длинные кинжалы; у двух в руках были большие луки, а за плечами — колчаны со стрелами.

Я спросил: «Кабертай пши»? (Кабардинский князь?) и показал на каменный дом.

Ближайший кабертаец улыбнулся и кивнул утвердительно головою.

Мы направились к дому. За нами шла сначала группа, а затем уже целая толпа.

Там только что проснулись, и на огромном дворе десятка два женщин доили стадо коров. На шум вышел на балкон седобородый князь. Рядом стояли юноша и два воина.

Старик пытливо оглядел нас с головы до ног и громко спросил:

— Ференк? Рум[73]?

Чезаре ответил: «Ференк!» А затем прибавил по-гречески: «Говоришь по-гречески?»

Кабертай утвердительно кивнул головой и сказал:

— Мало-мало.

Чезаре, раздельно отчеканивая слова, кратко объяснил наш приход.

Старик внимательно слушал. Его выразительное бородатое лицо к концу речи Чезаре стало беспокойным.

Он что-то сказал стоявшему позади него юноше, по-видимому, сыну, и тот куда-то исчез.

— Гость — священное лицо. Ференки здесь пусть ничего не опасаются, — торжественно сказал князь на ломаном греческом языке.

По его приказанию, нас поместили в двух комнатах. Они были украшены коврами.

Через несколько минут юноша вернулся со старичком в длинной одежде. Это был грек-священник. Чезаре повторил ему с подробностями свой рассказ, и старик ушёл передавать его князю. Тем временем мы побывали в бане, нам дали чистое бельё и шерстяную горскую одежду, а нашу, запылённую, требовавшую починки, отдали для чистки рабыням.

В полдень мы были приглашены на обед. На обеде, кроме священника, присутствовало несколько соседей-князей. Обед прошёл оживлённо. Все интересовались нашими злоключениями. Ответы переводил священник. Гости по очереди стали выражать свои планы защиты. Хозяин наш всех выслушал и вывел такое заключение: собирать ополчение, женщин, скот, имущество, рабов отправить в самые дальние ущелья под прикрытием стариков и инвалидов, а всем воинам собираться на указанных местах. Немедленно же разослать гонцов к дальним соседям. Все одобрили слова старого князя, дружески прикасались к нашим плечам и приглашали к себе.

Поблагодарив старика за приём, мы возвратились в свои комнаты. Нас ожидали роскошные деревянные кровати с пуховиками и шёлковыми одеялами. Я посмотрел на материю: это была отличная китайская плотная шёлковая ткань, высоко у нас ценимая. «Вероятно, из Маджара», — сказал я. — Да, зеваем мы на Кавказе, — согласился со мною Джовани, когда я ему рассказал, что привозимые караванами из Азии ткани могли бы в Маджаре встречаться нашими купцами, а не только византийскими. Хорошо мы выспались: нас не будили.

— Джовани! Франческо! — крикнул Чезаре из своей комнаты. — А нам не мешало бы попросить у князя вооружения: вы как думаете на этот счёт?

— Конечно, — отозвался Пиларо, — нам не доставит трудности выбирать его: у меня на стене висит целый арсенал; вот отличные сабли, три кинжала, а в углу висит боевая одежда: шишаки с золотой арабской насечкой, три кольчуги, налокотники, поножи, луки, колчаны.

— Ну, братец, а у меня на стене висит — что бы ты думал? А, Джовани? Вот удивишься!

— Что? — крикнул Пиларо и зевнул.

— Наш генуэзский длинный меч!

— Да ну?!

— Да, вот и надпись: Genova[74] MECCL III. Обязательно его попрошу. Если останемся живы, обещаю десяток ему из Каффы[75] прислать… Ну, встаём: на дворе что-то шумят.

Я вскочил бодрый, весёлый, сытый.

Вошёл Антонио и принёс вычищенное, починенное рабынями наше платье.

— Что там за шум, старый хрыч? — спросил Чезаре у Антонио.

— Ночью нарочный прискакал. В лесах на Тереке бродят татары. Вещи укладывают, женщины плачут; много добра останется: не могут вывезти. Стада уже погнали в горы. Вон пыль!

Застёгивая уже вычищенный камзол, я подошёл к окну и пожалел, что я плохо рисую.

Всё большое селение гудело, как рой пчёл; наш двор был наполнен арбами, а они, в свою очередь, были уже нагружены княжеским добром. Чего тут только не было: горы подушек, шёлковых одеял; красные, зелёные, жёлтые, голубые женские костюмы, серебряные женские тиары, как у папы римского, кисея, сундуки с серебряной посудой, одеждой, сафьяновой обувью; вот носят оружие, вот выводят рослых коней, седлают их красивыми, отделанными серебром сёдлами. А князь стоит на балконе и спокойно, как капитан на каракке, командует. Вдруг я увидел привычную, но всегда угнетающую меня картину. Вывели из подвала группу рабов в пять человек, готовились их сковать друг с другом: кузнец раздувал мехом жаровню. Охотничьи собаки, думая, что собираются ехать на охоту, радостно прыгали и визжали. К ним присоединились неразумные ещё детишки. Вот один из них получил шлепок от тащившей корзину матери и заревел.

Нас вскоре пригласили к завтраку. Все были серьёзно настроены, но бодры, особенно трое сыновей князя: они так и горели желанием сразиться с «азийцами». Чувствовалось, что кабертай — боевые люди, Чезаре воспользовался общим настроением и сообщил о своём обещании хану Тохтамышу немедленно прислать из Генуи помощь в виде неизвестной ещё азийцам и кабертаям военной новинки — бомбард.

Князь вполне согласился с Чезаре, что последнему следует возможно скорее достигнуть Себастополиса. Он приказал дать нам лошадей и съестных припасов.

Мы горячо благодарили гостеприимного старика. После полудня мы выехали из ворот усадьбы и направились на северо-запад. Нас сопровождал до следующей резиденции кабертайского князя проводник — княжеский «уздень».