— Мне пора. Пойду поработаю. — Мужчина из видения прекратил толкать качели, вместе с Лейси подошел к длинному черному автомобилю и достал из багажника сиреневый велосипед.

— Я люблю тебя, папа. — Чмокнув его в щеку, Лейси подбежала к женщине и взяла ее за руку. Габриела ощутила тепло детских пальчиков, подрагивания руки, пока девочка махала вслед отцу.

Отец тоже помахал ей и улыбнулся. Его улыбка, такая нежная и любящая, в прошлый раз согрела сердце Габриелы. Но теперь, когда она видела все глазами этой женщины, она ее разозлила. Значит, женщина ненавидела отца девочки.

Вдруг Габриела увидела в руках незнакомки… засаленную веревку.

— А зачем она тебе? — спросила Лейси, подняв голову. В доверчивых глазах девочки застыло любопытство. Легкий ветерок играл ее золотисто-каштановыми локонами. Отец ее к этому времени уже исчез из поля зрения. Женщина резко схватила девочку за руки и начала обматывать запястья веревкой, затягивая ее все туже и туже.

Габриела изнемогала. Ей чудилось, будто она сама затягивает эту веревку, но она знала, что все уже произошло и она не в силах ничего изменить.

— Что ты делаешь? — захныкала девочка, пытаясь вырваться. — Что ты со мной делаешь?

Теперь Габриела превратилась в Лейси. В запястья ее больно врезалась веревка. Отчаянно закричав, она вскочила с кресла.

Гордон стоял у раковины, по локоть опустив руки в мыльную воду. Он обернулся на крик, и Габриела упала в его объятия.

— Это женщина! Она похитила девочку!

— Тсс, успокойся. — Гордон погладил ее по голове и плечам мокрыми руками. — Я тебя не понимаю.

— Я думала, что Лоренс похитил ее из торгового центра. — Габриела облизала губы. Сердце ее было готово выпрыгнуть из груди. — Но Лейси связала какая-то женщина и потом уже привела ее к Лоренсу. И она хорошо знает и девочку, и ее отца.

Лоб Гордона прорезала глубокая морщина. Он внимательно смотрел Габриеле в глаза. Локтями она прижималась к его талии, но запястья ее безжизненно свисали по сторонам.

— Габи, что у тебя с руками?

Она посмотрела на него с отчаянием. Голос ее дрожал от готовых пролиться слез.

— Веревки такие тугие…

Гордон сидел рядом с ней на переднем сиденье «шевроле». Габриела настояла на том, что им лучше взять ее машину — так будет менее подозрительно. И теперь он был вполне с ней согласен: действительно, раз взглянув на них, никто не удостаивал их вторым взглядом.

Лоренс был дома. Должно быть, сидел, развалясь и задрав ноги, в своем кресле-качалке, пристроив на необъятном животе банку с пивом и настроив телевизор на футбольный матч.

Габриела дремала. Кисти ее рук безвольно лежали на коленях. В этой позе она провела довольно долгое время.

Гордон поморщился. За этот день он несколько раз пытался подловить ее, но она ни разу не попалась в ловушку. Ее взгляд, когда она говорила ему про веревки, мог любого убедить в ее искренности. Ни в чьих глазах еще не доводилось ему видеть такого выворачивающего душу страха. У него просто сердце разрывалось.

И все же он не поддался. Ведь Эванс был абсолютно уверен в том, что Габриела мошенница. Он клялся, что если бы Шелтон не послушал эту лжетелепатку, то…

Ладно, что толку переживать трагедию вновь и вновь? Гордон до боли в пальцах сжал руль. Во рту появился горький привкус.

За те двенадцать лет, что они были партнерами, Эванс ни разу не ошибся. Если он говорил, что кто-то виновен, так оно и было. Все его подозрения всегда оправдывались. Разве не он схватил убийцу Рейнера? И не он спас Гордону жизнь, когда ей угрожала опасность в связи с делом о разводе Симменсов? Симменс хотел вернуть компрометирующие фотографии, которые его жена отдала Гордону на хранение. И ради этого шел даже на убийство. Разве не в плече Эванса засела тогда пуля, направленная в сердце Гордона?

Список этот можно было продолжать и продолжать. Вспомнилась вечеринка у Гарри Дэвиса. Тогда Эванс силком вытащил Гордона из машины Билла Джонсона. Гордон был зол как черт и даже подрался с Эвансом, но тот был сильнее. Если бы дело происходило через пару лет, когда Гордон уже поднакачал мускулы и научился драться, то, чем черт не шутит, может, он и одолел бы Эванса — и погиб. Ведь Эванс утверждал, что Билл слишком пьян, чтобы вести машину. И оказался прав.

С того дня, как умер Рейнер, Эванс сделался для Гордона больше чем другом. Он стал его главной опорой в жизни и даже, хотя был старше Гордона всего на шесть лет, вторым отцом. Он ни в чем не стеснял младшего друга, предоставляя ему полную свободу действий, но по первому же зову, не раздумывая, бросался на помощь.

Раздавленный горьким чувством утраты, Гордон заглянул в зеркальце заднего вида и снова уставился в окно. И почему теперь все стало таким смутным, неясным? Почему теперь так трудно делить мир на черное и белое? Ведь Эванс обладал безошибочной интуицией — и подозревал Габриелу в мошенничестве.

Беда в том, что и Гордон обладал интуицией. И он-то как раз теперь уже ни в чем не был уверен.

Габриела что-то пробормотала во сне. Не удержавшись, он ласково погладил ее по голове. И как Эванс мог заподозрить в мошенничестве девушку, столь похожую на ангела?

Лаская пальцем мочку ее уха, он вдруг задумался. Приходилось признать, что перед ним встала серьезнейшая проблема. Ему следовало бы ненавидеть Габриелу, свирепеть при одном взгляде на нее — из-за Эванса. Иначе получается, что он предает память друга. И он старался — Господь видит, как искренне он старался, — возненавидеть ее, но тщетно.

Правда, он ее и не любил. Любовь просто не могла вырасти на почве взаимного недоверия, недомолвок и подозрений. Тогда что же он чувствовал? Одного лишь физического влечения недостаточно для того, чтобы так глубоко поразить его сердце. Быть может, вожделение приобрело неожиданную эмоциональную окраску и потому кажется чем-то большим?

Гордон снова покосился на девушку. Длинные ноги, великолепные белокурые локоны, очаровательное личико. Он ведь всегда питал склонность к длинноногим блондинкам, особенно интеллектуальным, у которых не ветер в голове гуляет. Чем дольше он обдумывал эту мысль, тем больше убеждался: да, так оно и есть. Это всего лишь вожделение. А его переживания по поводу Эванса придали возникшему чувству особый эмоциональный оттенок — только и всего.

Машина плавно катилась по шоссе. Габриела заставила себя открыть глаза. Она по-прежнему не ощущала онемевших кистей рук и не могла даже шевельнуть ими. Застонав, она оперлась на локти и выпрямилась на сиденье.

— Привет. — Гордон включил сигнал поворота.

Была уже ночь. Мерцавшие на приборной доске огоньки отбрасывали на лицо Гордона зеленоватые отблески, но даже эта причудливая игра теней и бликов не портила его.

— Где мы?

— На пути ко мне.

Колесо попало в рытвину, машина подпрыгнула. Желудок Габриелы вдруг пронзила острая боль, и тело покрылось холодным потом.

— Останови машину.

— Не могу. Мы на мосту.

— Останови машину! Пожалуйста! — Она привалилась к окну. Холод. Головокружение. Тошнота.

Свернув на полосу безопасности, Гордон затормозил.

— Что с тобой?

— Мне плохо. — Она задыхалась. — Открой окно.

Гордон поспешно повернул ручку с ее стороны. Лязгнули металлические шарниры, дверца приоткрылась, и Габриела чуть не вывалилась наружу. В лицо ей ударил свежий воздух.

— О Боже, Боже! — простонала она.

Желудок ее сжался. Она едва успела высунуться и опереться о раскрытую дверцу, как у нее началась неукротимая рвота.

— Ну как, отпустило? — спросил Гордон, когда приступ кончился.

Она еще не могла отдышаться, в голове у нее по-прежнему плавал туман.

— Вот, глотни. — Он поднес к ее губам колпачок от термоса с травяным чаем.

Она замотала головой. Холодная жидкость только смочила ей губы. Боясь, что ее снова начнет тошнить, она попыталась отвернуться. Но Гордон крепко держал ее.

— Это тебе поможет. Ну выпей, малышка, один глоточек.

«Малышка». Сколько нежности и сострадания в его голосе! Чтобы услышать это еще раз, она согласилась бы босиком пройти по раскаленным углям. С трудом она заставила себя отпить.