— Габи?

Молчание.

Он осторожно приоткрыл дверь. Девушка сидела на кровати, поджав под себя ноги. На ней была длинная фланелевая ночная рубашка, такая выцветшая, словно сто лет провалялась в комоде. Лицо ее застыло, превратилось в напряженную маску, а щеки стали белее молока.

— Габи? — Гордон подошел ближе, но она не шелохнулась. Поставив молоко на ночной столик, он присел на краешек кровати и ласково коснулся ее руки. — Габи, постарайся не думать о случившемся. Тебе сейчас необходимо успокоиться.

Казалось, в душе ее что-то надломилось.

— Но я не могу не думать об этом! — В глазах ее застыли отчаяние и боль. — Это сильнее меня!

— Я сообщил о взломе. Завтра тебе надо будет написать заявление. — Она ничего не ответила, и он погладил ее по плечу. Мягкая фланель ласкала пальцы. — Не бойся.

— Я не могу не бояться. — Зрачки ее сузились и потемнели. — Но еще больше я злюсь. Ко мне в дом вломились, Лейси похитили. Мы обе стали жертвами. Это несправедливо, Гордон. Такого не должно быть. — Ее голос окреп. — Лейси не может бороться, не может постоять за себя. Но я могу. И буду. За нас обеих.

Радуясь, что она понемногу приходит в себя, Гордон ободряюще пожал ей руку.

— Когда возвращается мужество, начинаешь думать о мести, да?

— Меня саму это удивляет. — Габриела посмотрела ему в глаза. — У любого из нас есть свои пороки. Но мне давно уже следовало бы знать, что существует немало абсолютно порочных людей, у которых в душе нет ничего святого. — Едва заметные морщинки на ее лице подтверждали, что она пережила много разочарований. Она невесело рассмеялась. — Что поделаешь, я медленно учусь. — Взгляд ее, твердый и испытующий, скрестился со взглядом Гордона. — И каждый раз нечестность застает меня врасплох. А тебя?

Неужели ей все известно? Холодок пробежал у Гордона по позвоночнику, во рту появился горьковатый привкус. Неужели она сумела вычислить его связь с Эвансом? Не зная, что сказать, он ответил вопросом на вопрос:

— Тебя часто обманывали?

— Сколько раз! — Она глубоко вздохнула и отвела глаза. — Как только узнавали, что я могу видеть, так сразу же начинали изобретать способы использовать меня, обычно с целью раздобыть денег. — Она отпила молока. — Поэтому тетя Нэнси и отвезла меня к доктору Хоффман.

Значит, Габриела ничего не знает. Значит, это тетя Нэнси, а не мать захотела разбогатеть таким образом. Интересно, мог ли Эванс перепутать их? Может, это тетя Нэнси была любовницей Шелтона? Возможно…

Руки Габриелы дрожали уже не так сильно, и Гордона это радовало.

— Сколько лет тебе было, когда впервые использовали твой дар?

— Семь. — Она отхлебнула еще молока. — Мой отец был заядлым игроком. Само собой, вся семья знала о моих способностях, хотя мама всячески внушала мне, что все это ерунда. Как-то вечером отец взял меня с собой на скачки. Я указала победителя. — Уголки ее губ изогнулись в печальной полуулыбке. — С тех пор мы его не видели.

Она снова потерла ногу в том самом месте, что и раньше. Гордон нахмурился.

— Значит, лошадь победила?

— Ну да.

— Тогда почему твой отец не вернулся хотя бы для того, чтобы и дальше узнавать победителей?

Габриела уныло покачала головой.

— Мама запретила ему даже приближаться ко мне. Он несколько раз звонил. Как-то даже я сама ответила. — Она печально смотрела в окно. — Но мама отобрала у меня трубку и сказала ему, чтобы больше не звонил.

У Гордона оборвалось сердце. С одной стороны, отец девочки был вправе общаться с ней. А с другой — мать, конечно, правильно поступила, не позволив ему использовать ребенка в своих интересах. Рассказ Габриелы многое объяснял. Неудивительно, что теперь она так боится довериться ему, довериться вообще какому-нибудь мужчине.

— И мать во всем винила тебя, да?

— И да, и нет. — Габриела снова откинулась на подушки. — Не то чтобы она обвиняла меня в ее разрыве с отцом, но я постоянно чувствовала свою вину. — Она прикусила губу. — Если бы у меня не было этого дара, ей бы не пришлось прогонять его.

— И она никогда не позволяла тебе забыть об этом, так?

Габриела не ответила, даже не посмотрела на него. Ей и не надо было отвечать, он и сам все понял. В нем разгорелся гнев на ее мать. Сколько раз Габриеле пришлось расплачиваться за одно и то же! Сколько раз ей пришлось выносить попреки, недомолвки и обвиняющие намеки! Он понял, что она до сих пор испытывает чувство вины, поэтому и посылает матери половину своего заработка.

— Габи, это не твоя вина, — сказал он твердо. — Это не ты разлучила отца с матерью.

Габриела вскинула брови.

— Ты что, психолог? Говоришь точь-в-точь как доктор Ида Хоффман.

Представив себе эту миниатюрную женщину, раз за разом отказывавшуюся отвечать на его расспросы о Габриеле, Гордон решительно запротестовал:

— Нет, я просто более или менее знаю человеческую натуру. Но это ничего не меняет. Твоей вины в том не было.

— Так мне уже говорили. Но мама могла бы с этим поспорить. — Габриела натянула на колени одеяло. — А потом видения стали появляться так часто, что мне не удавалось их истолковывать. А мама изображала страуса…

— Страуса?

— Зарывала голову в песок. И этим чуть не погубила меня. — Габриела прижала к груди подушку. — Знаешь, как лихорадочно работает детский мозг? Каково видеть всякие ужасы, которые не имеют к тебе ни малейшего отношения?

— Нет, не знаю. — Наклонившись, он оперся локтем о колено. Девица все-таки была первоклассной актрисой. Подумать только, послание на двери потрясло ее до глубины души, но она собрала всю волю в кулак и продолжает гнуть свою линию. И до чего убедительно! Точнее, было бы убедительно, не знай он всей правды. — Но, думаю, не слишком весело.

— Вот именно.

— Значит, ты поехала к доктору Хоффман?

Струи холодного воздуха из кондиционера колыхали кружевные занавески на окне и чуть вздували начавшие подсыхать волосы Габриелы, мягкими прядями обрамлявшие ее лицо. У Гордона потеплело в груди — девушка была так прелестна!

— Тетя Нэнси меня отвезла. Погаси верхний свет, пожалуйста! — Она зажгла ночник. Комнату залило теплое розовое сияние. — Само собой, она сказала маме, что мы идем в кино. Но она знала, что, если мне не помогут придать смысл всему, что я видела, беды не миновать.

Оказывается, подивился Гордон, тетя Нэнси познакомила Габриелу с Шелтоном вовсе не ради денег. Нахмурившись, он выключил верхний свет.

— Каждому следовало бы обзавестись такой тетушкой Нэнси.

— Да, пожалуй. Хотя чай она готовит прескверный. Такой слабый, что через него можно газету читать.

Морщины на его лице разгладились. Он снова посмотрел на девушку с нежностью. Улыбка, звучавшая в его голосе, грела ему Душу.

— А теперь ты расскажи о себе. — Она откинула волосы с лица. — У тебя была своя тетушка Нэнси?

В свете ночника волосы ее казались золотыми.

— Нет, хотя моя матушка очень похожа на нее. Она и сейчас не менее заботлива, чем в то время, когда я был совсем мальчишкой. «Никогда не полагайся на первое впечатление» — вот ее рецепт счастливой жизни.

Гордон подошел к окну. В ветвях деревьев играл легкий ветерок. Подстриженная лужайка была залита лунным светом. Чтобы добиться правды, надо самому быть искренним. А ему так хотелось — нет, было необходимо! — добиться правды от Габриелы.

— У матушки есть целый набор доморощенных философских изречений на все случаи жизни. У Рейнера тоже был.

— Почему ты называешь его по имени?

Гордон пожал плечами.

— Мы были скорее друзьями, а не отцом и сыном. — Он поскреб висок и улыбнулся. — Рейнер был немного странный. Он любил семью, но… как бы это сказать, не хотел, чтобы мы его сильно любили.

— Может, он предчувствовал, что рано покинет вас, и боялся, что вы будете сильно страдать?

— Может быть. — Гордона словно озарило: именно поэтому Рейнер разрешал им доходить лишь до какой-то определенной границы в их отношениях, а дальше не пускал. Гордон улыбнулся: — Ты что, психолог?