— Пожалуйста, сэр. Мы должны ехать. Сейчас!

Я уже на заднем сидении его машины, все ещё держу его дочь. Не хочу кричать на него, но боюсь, что она умрёт на моих руках. Наклонившись к её лицу, наблюдаю за её дыханием. Мне нужно убедиться, что она не перестанет дышать. Не прекращай дышать, Лили. Не прекращай дышать. Я держу тебя. Не умирай на мне. Быстро осматриваю её изодранное тело сверху до низу. Она теряет много крови. Я нежно держу её за руку в надежде, что это принесёт ей частичку комфорта. И тут замечаю, что два её ногтя сорваны. Иисус Христос! Я смотрю на её лицо. Просто смотрю на её лицо, потому что не хочу видеть больше, и не хочу не видеть её лица. Я просто хочу посмотреть на её лицо и пожелать ей жить. Просто жить. Ты должна жить.

Купер заплакал навзрыд, упираясь локтями в колени, его руки сжимали затылок:

— Я не могу. Больше не могу, — он взвыл.

Я была тоже полностью раздавлена.

— Я тоже не могу, — прошептала я, умоляюще глядя на доктора Коннелли. — Пожалуйста. Хватит на сегодня.

Сделав попытку вытереть слезы, Купер встал и потянулся к моей руке. Никогда не видела его плачущим, и потому сейчас его вид разрывает мне сердце. Он обнял меня и прижался лицом к моей шее. Он тихо всхлипнул, и я инстинктивно прижала его крепче, так как что-то подсказывало мне, что он нуждался в этом. Ему необходимо было обнять меня, а мне нужно было, чтобы он обнимал меня. Ему нужно было поплакать, и мне нужно было позволить ему это. Он притянул меня ближе, и его рыдания стали громче. Все его тело тряслось от боли, которая исходила из него. Слёзы свободно текли из моих глаз рекой, но эти слёзы были из-за Купера, а не из-за себя. Эти слёзы, которые лились сейчас, были из-за боли и мучений, которые он испытывал. Его глубокие, острые раны были более болезненные, чем мои собственные. Его агония была моей агонией. Его печаль была моей печалью. Его боль была моей болью.

После долгого молчания доктор Коннелли, наконец, заговорила. Она закрыла блокнот, который лежал на её колене, и села на край стула.

— Купер, — сказала она успокаивающе. — Здорово, наконец-то, это выпустить. На это потребовалось много времени, не так ли?

Он не ответил, просто продолжал издавать низкие, судорожные всхлипы. Я осталась стоять на месте, мои ноги тряслись. Я до сих пор была в своих мыслях, всё ещё хотела сбежать. Хотела убежать быстро и далеко, но до сих пор стояла на месте. Я делала это ещё потому, что мой выбор — обнимать мужчину, которому принадлежало моё сердце, который хватался за меня, словно я была его единственным спасательным кругом. А он, несомненно, был моим. Я сумела удержать всё в себе, кроме вздохов, которые делала. Болезненных вздохов. Ведь Купер был моим воздухом, а мой воздух был поглощён горем. Так что, да, дышать было почти невыносимо. Это всё равно, что пытаться дышать огнём. Это обжигало всё внутри. Я поборола ещё одно желание сбежать — сбежать от глубокого горя, которое мне пришлось испытывать.

— Ничего страшного, — сказала доктор Коннелли. Она встала, чтобы передать мне коробку с салфетками, которая стояла на краю её стола. — Чувства исцеляют, и вам обоим предстоит очень длительное лечение. Эти эмоции хороши тем, что они позволяют излечить от тех эмоциональных ран, которые вы так долго носили в себе. Известно вам или нет, но они присутствовали у вас. И теперь, когда мы рассматриваем эти раны, то можем начать работу по их излечению. Маленькими шажками. Раны на коже не заживают за ночь, также и этими. Это путь, и мы пройдём его. Мы не можем изменить то, что случилось с нами или с кем-то, о ком мы очень заботимся, но мы можем изменить то, как справляемся с этим. Этим мы и занимаемся сейчас. Это хорошо.

Перед уходом доктор Коннелли дала нам номер своего мобильного:

— В случае, если вам нужно будет поговорить, — сказала она. — Увидимся на следующей неделе. Но если я понадоблюсь раньше — звоните.

Дверь лифта открылась, и мы вошли вместе, рука об руку. Когда она закрылась, Купер придвинулся ко мне и обнял обеими руками, сильными и оберегающими. Низким тембром он начал напевать песню Энрике Иглесиаса «Hero» (Примеч. Название песни переводится как «Герой». Она начинается словами «Позволь мне быть твоим героем»). Я затаила дыхание. Потерялась в его словах, потерялась в его теплом дыхании рядом с моим ухом, потерялась в медленном танце наших тел, решивших жить собственной жизнью. Я была полностью потеряна — в нём.

Двери лифта открылась, и вошли два человека. Купер сделал вид, что не заметил их, и продолжал петь, и мы покачивались в такт мелодии. Мы двигались в лифте, как будто исполняли медленный танец. Не имело значения, где мы были в тот момент, потому что место, где мы должны быть — это рядом друг с другом. Ещё недавно я была бы слишком смущена, чтобы сделать что-то подобное на публике. Но сейчас мне было всё равно. Нам нужен был момент, и мы воспользовались им. Припев ещё раз... «Я могу быть твоим героем, детка. Я могу поцелуем прогнать твою боль. Я всегда буду рядом с тобой. Ты умеешь удивлять».

Лифт остановился между этажами, и двери открылись. Никто не зашёл, а те двое остались внутри вместе с нами. Ощущение остановки и начала движения между этажами вызвало лёгкое головокружение, но опять же, это чувство могло быть вызвано и тем, что властелин моего сердца исполнял мне серенаду после того, как плакал в моих объятиях.

Купер пел мне, пока мы обнимались. Не уверена, сколько времени лифт простоял, но когда он зазвенел, и двери открылись ещё раз, кто-то кашлянул.

— Это первый этаж. Будете выходить?

Купер взял меня за руку, и мы обернулись к говорившему. В лифте с нами оказались дама и маленький ребёнок. Я посмотрела вниз, женщина держала ребёнка за руку. Оба были тихими с того момента, как зашли в лифт. Я уже было собралась извиниться, но вместо этого улыбнулась:

— Да, спасибо.

Мы вышли, и дама сказала:

— Думаю, это самое милое, что я когда-либо видела, — она обернулась и посмотрела на мальчика, стоящего рядом с ней. — Вот, на что похожа любовь, — сказала она ему, указывая на нас. Улыбка растянулась по всему лицу мальчика, а Купер протянул руку и взъерошил ему волосы. Я на самом деле не знала, что сказать, поэтому любезно улыбнулась обоим.

— Ты очень хороший певец, — сказал мальчик, глядя на Купера с восхищением.

— Спасибо, маленький мужчина. Это твоя мама?

— Да, — ответил мальчик, глядя на неё.

Купер улыбнулся им обоим:

— Заботься о своей маме. Она у тебя единственная, — он ещё раз взъерошил мальчику волосы, и мы повернулись, чтобы уйти.

Мы услышали, как малыш сказал:

— Буду. Обещаю, — и его голос стих за закрывающимися дверями лифта.

Купер не обернулся назад, но я увидела, как уголки его рта приподнялись вверх, когда он открывал двери для меня.

— После тебя, любимая.

Мы оба были выжаты как лимон после сеанса терапии. К тому времени, как добрались до дома Купера, ни один из нас не смог собраться с силами, чтобы сделать что-либо, кроме как лечь спать.

— Останься со мной сегодня вечером, — сказал Купер. — Я не могу спать без тебя.

Мы не говорили больше о том, что произошло на сеансе терапии. Думаю, мы оба были эмоционально подавлены и разрушены, как два наркомана от скачка адреналина. Наверное, я проспала три или четыре часа и проснулась от звука проливного дождя за окном. В доме раздавались раскаты грома. Я посмотрела на Купера, который по-прежнему крепко спал, и наблюдала, как вздымается и опускается его грудь. Я перевернулась и уставилась в потолок, думая обо всём и в тоже время ни о чём. Мои мысли были настолько запутаны, что это было похоже на попытку распутать цепи.