По виду и характеру Эдмунд — противоположность Лазара. Но они ведь родственники, и это не случайность! Один — продолжение другого, вместе они образуют линию, которая тянется от меня к тебе, от Лазара к Эдмунду, от меня к моему мужу, от вас — Ролана и Эдмунда — к небу, словно «Бесконечная колонна» Бранкузи. Ее фотография, сделанная Лазаром в 1938 году в Тыргу-Жиу и извлеченная из-под матраса нашими котятами, — единственная память о моем втором муже. И символ любви, связующей людей и поколения.

Роло, милый! Сын, всю жизнь цепляющийся за материнскую юбку, подобен «орлу», вплавленному в «решку»: это лишь эскиз самого себя; нереализуемый проект.

Ты должен доказать Эдмунду свою любовь! Перестать прятаться от мира. Это мое завещание.

Будь здоров, сынок!

Твоя старая maman

Мишель Фуко. "История безумия".

Карманное издание (Париж, 1964).

Фото Эдмона Берга

Yuki I, 504 West 110, NY, NY 10025: 5 мая 1979

Уважаемому господину профессору Ролану Барту Коллеж де Франс

Уважаемый господин профессор, помните ли Вы меня, уважаемый господин профессор? Я была ассистенткой милой госпожи профессор Огава. Я предъявила милой госпоже профессор ужасные обвинения. Вы наверняка догадались: письмо писал человек не в своем уме. Ум вернулся к этому человеку. Его преследуют воспоминания об ужасном поступке. Я рассказала о нем моей дорогой госпоже доктор. Она сказала мне: напиши уважаемому господину профессору, открой правду.

Правда такова: ужасное письмо продиктовано призраками. Я страдаю этим давно: с перерывами, начиная с двенадцати лет. Первая галлюцинация случилась у меня в апреле. Расцвели вишни. Ветер насиловал цветы: отрывал от них лепестки. Они трепетали в воздухе, кровоточили. Кровь капала на землю. Меня пронзила боль: что-то лопнуло в животе. Хлынула кровь. Подо мной образовался красный пруд.

От крови поднимался пар. Красный туман застилал глаза. Весь мир был залит кровавым потопом. Меня охватило красное безумие. Я разодрала кимоно в клочья. Валялась в пруду. Не помню, что было дальше. Я проснулась в белой комнате. Рядом со мной сидела мама. Глаза у нее были все в красных прожилках. Я поняла: это ее делишки.

Галлюцинации прекратились. Но остались внутри: притаились в серых клетках. В состоянии гибернации. Меня считали «нормальной». Я сама себя — тоже. Теперь я знаю: душа моя была инкубатором. Болезнь вызревала в ней. Готовилась взорваться. Первым делом меня охватила мания преследования.

Кого любишь больше всего, того подозреваешь в худшем. Такова болезнь — объясняет моя дорогая госпожа доктор. Инкубация продолжалась восемнадцать лет. Эти годы я потратила не зря. Лицей окончила с отличием. Экзамен в Токийский университет сдала в числе пяти лучших. Среди них я была единственной девушкой. Стала образцовой студенткой. Перешагнула через курс. Стала ассистенткой госпожи профессор Огава. Получила премию ректора за магистерскую работу. Опубликовала ее. Теперь мне стыдно. Тема была связана с мамой. Я напридумывала: у мамы ментальность гейши. Теперь я знаю: я всем обязана своей преданной маме.

Милой госпоже профессор было известно о трех моих «А»: анорексии, абнегации, агрессии. Желая помочь маме, милая госпожа профессор меня опекала. Обедала вместе со мной. Готовила ужин, ходила за покупками. Мыла и одевала. Без милой госпожи профессор я была бы черт знает кем: в драном оранжевом комбинезоне, в опорках из тряпья. Я без памяти влюбилась в милую госпожу профессор. Засыпала ее любовными письмами.

Милая госпожа профессор добилась больших успехов в науке. Приобрела международную известность. Посредственные сотрудники ей завидовали. Распускали слухи: будто она латентная лесбиянка. В этой лжи я и погрязла. Из любви проклюнулась ненависть. Из ненависти вывелись галлюцинации. Милая госпожа профессор обернулась Ужасной Тоши. Она просачивалась в замочную скважину. Насиловала меня во сне. Обещала: уж я тебя отдеру.

Я написала вам, уважаемый господин профессор, донос. Подделала на чеке подпись моей преданной мамы. Купила билет в Нью-Йорк. Прилетела. Не помню, что было дальше. От моей дорогой госпожи доктор знаю: на следующий день я распаковала чемоданы в Центральном парке. Разделась догола. Вынула тампон: из меня полилась кровь. Я каталась в ней. Орала. Сбежался народ. Кто-то вызвал полицию.

Очнулась я в больнице Белсайз. Привязанная к кровати. Рядом сидела моя дорогая госпожа доктор: американка японского происхождения. В блокноте она отыскала мамин телефон. Та рассказала ей: я появилась на свет недоношенной, с родовой травмой; единственный внебрачный ребенок. Отца не знала. Зато видела его в себе: за километр. У меня рост 190 см, фиалковые глаза, кудрявые каштановые волосы, длинный нос. Моя дорогая госпожа доктор считает: смешанная красота — самая привлекательная. Восточный разрез глаз прелестно контрастирует с фиалковым цветом.

В тринадцать лет я хотела выколоть себе глаза. Потерять себя из виду — дитя гейши и какого-то солдата. Мания свила во мне гнездо после первой менструации. Моя дорогая госпожа доктор говорит: менструация — гормональная революция. Я отвечаю: это — катастрофа.

После начала менструаций я начала расти как на дрожжах. Нос удлинился. Волосы посветлели, стали виться. Из меня вылезло заморское чудище. В наказание: за мамин грех. За что она продалась: за несколько пар капроновых чулок, за плитку шоколада? Так же гейша поступит и со мной. Вырастит из меня майко. Продаст в бордель.

Все это было измышлениями больной головы. Публичные дома закрыли американцы. Моя преданная мама была полной противоположностью гейши. Она родилась в Нагасаки. Во время войны училась в университете в Киото. Родители были христианами-буддистами. Вместе с младшим братом жили возле храма: в ста метрах от эпицентра. От их дома не осталось и щепки.

Моей будущей преданной маме было тогда девятнадцать лет. Она оказалась совершенно одна. Без средств к существованию. Через год забеременела. Могла сделать аборт. Могла отдать меня чужим людям, в приют. Теперь я это понимаю: благодаря моей дорогой госпоже доктор. Наконец я вижу перед собой мою преданную маму, какой она была на самом деле: вечно заваленная работой секретарша японо-американской адвокатской фирмы.

Моя преданная мама получала мало, постоянно подрабатывала. По воскресеньям печатала на машинке. По ночам вязала крючком. Всегда брала половину отпуска. Зато она дала мне образование: как мальчику из хорошей семьи. Я учила иностранные языки. Играла на скрипке и в теннис. Состояла в лыжном клубе. Моя преданная мама баловала меня. Я ненавидела ее за свою сломанную жизнь.

Мы жили в центре Токио: в районе художников, иностранцев. Никто меня не дискриминировал. В школе я была не единственной метиской. В моем классе училась получешка-полуяпонка. Я сидела за одной партой с дочкой соседей: литовских евреев. Когда началась война, им помог наш консул в Вильно: дальний родственник моей преданной мамы. Он многих тогда спас: выдавал транзитные визы для въезда в Китай. После войны ему за это досталось. Он был отправлен на пенсию: нищенскую. Зарабатывал уроками. Со мной занимался разговорной речью. Научил меня писать заявления и письма. Это ему я обязана хорошим французским.

После того как я сбежала из Токио, моя преданная мама умерла от сердечного приступа. Я пыталась покончить с собой. Меня спасли. Я много недель пролежала привязанная к кровати. Потом в летаргии. Ходила под себя. Меня кормили через капельницу. Вытащила меня моя дорогая госпожа доктор. Она сидела рядом со мной и шептала: «Мама знала о твоей болезни. Мама тебе простила. Ты встретишься с мамой на Островах счастья».

Я поверила моей дорогой госпоже доктор. Встала с постели. Потихоньку начала ходить, говорить. Прошел месяц, два. Один раз во время прогулки моя дорогая госпожа доктор спросила: «Хочешь познакомиться со своим отцом?» Я машинально кивнула.