Иногда я слишком много анализирую самого себя, вместо того чтобы все внимание посвятить внешним проявлениям. Извиняюсь.

Я: А, значит, у них нет причины возмущаться?

Агата: Да они там все задницы, в той деревне. Только и трясутся, как бы у них чего не пропало.

Шулич в том же стиле: Да. Одни материалисты.

Агата нерешительно: Ну, это я не знаю…

Шулич: Ну вот, например, дочка одного из тех, кто там внизу. Продавщица в одном магазине. Трясется, что при инвентаризации у нее не хватит товара, потому что недостачу должна будет покрыть из своего кармана. А у нее такая огромная зарплата. Только о деньгах она и думает.

Агата: Какая продавщица, а я тут при чем?

Шулич ничего не говорит, только что-то мычит себе в зубы.

Агата: Что, вы им верите, что я краду в магазине?

Шулич коротко засмеялся, но ничего не сказал.

Агата: Так вот, чтобы вы знали, я никогда ничего в магазинах не крала! А что, разве зарплаты не хватает всем, чтобы никто ничего не крал? А почему продают такие дорогие вещи? Кто это может купить? У меня только социальная выплата, но я не плачусь так, как та баба из магазина. Плюс детей у них нет, ни у одной.

Не знаю, какого черта Шуличу нужно было встревать, если сказать ему было нечего.

Агата: Там, в этом магазине, я вообще ничего не могу купить. Вы вообще знаете, сколько стоят пеленки?

Шулич: А сколько бензин на бензоколонке стоит, ты знаешь?

Я успокаивающим голосом: Я тебя спросил только для того, чтобы знать, понимаешь ли ты, почему вас не любят. Какие-то причины ведь должны у них быть для этого. С деньгами у деревенских тоже не шибко, чтобы ты не думала. И у меня в магазине не всегда хватает денег, чтобы купить себе все, что хочется.

Агата: Ты не в счет, у тебя карточка есть.

Я: Да? То есть, я уже не задница?

Агата несколько потерянно: Да что я знаю, кто вы.

На секунду у нее просочилось даже «вы», что-то совсем новое. Это она наверняка из тактических соображений; я-то знаю, что она смотрит на меня как на цивильного размазню, может быть чуть менее отталкивающего, чем остальные, но по сути все цивилисты для нее на одно лицо. Нет, меня она таким способом не проведет. И вообще, я один из тех, кто что-то дает, кто не испытывает такого панического страха за себя и за своих.

В Любляне, например, я всегда бездомным подаю. Ладно, не тем румынам, которые каждый сезон по методу Станиславского висят на костылях, выставляя их на всеобщее обозрение и перекрывая проход. А так, бездомным подаю, даже тем, кто, по всей вероятности, просто пьяница. Бог знает почему. А кто-то таким уж точно не подает. Кто-то таким, вообще никогда не подает, и, вероятно, таких большинство. А я вот — подаю. Черт его знает, почему. Может, откупиться, чтобы другие отмучились за меня. Может, потому что они для всех нас — пример и доказательство того, что можно жить и по-другому, без лишних фокусов, если так решить; так жить, будто тебя по-настоящему вообще ничего не волнует, и думать только о том, как бы получить порцию еды и глоток воды. Они будто приняли на себя бремя наших грехов. И за это мы должны быть им благодарны. Ну вот, снова демагогия, самая дешевая. Хватит.

Я: Никому не нравится, если его бьют или у него крадут. А вам бы понравилось, если бы у вас крали? Или если бы вас били?

Агата: Так у нас и крали! Дизельный агрегат у нас украли, когда мы в первый раз из дома в лес убежали, что, не слышали?

Смотрю на Шулича, но он уже потерял интерес к беседе, смотрит в огонь, который отражается в его глазах. Огонь затухает, скоро будет уголь, отличный для картошки. Агрегат у них украли — она сейчас все это будет вытаскивать! — ладно, оставим. Тот агрегат, который они сами наверняка у кого-то выкрали… Ладно, оставим.

Я: А что, если бы вас били?

Агата живо вскакивает: Да сколько раз уже били! Маринко каждый месяц битый ходит! А знаете, сколько раз его били в прошлом году летом? Впору в больницу посылать. Да еще кричали, что он — грязный цыган.

Я: Кто?

Агата: На празднике в Рыбнице. Он поругался с цыганами из Жельны.

Я: Цыгане его били, потому что он цыган?

Агата: Нет, потому что они поругались.

Я что-то не понимаю.

Я: А он написал заявление, что его били? Именно для того и существуют полицейские, чтобы не было таких драк.

Пауза.

Агата: Вот еще, скажете. В полицию бежать. Он же мужик.

Шулич неожиданно: А ту, пятнадцатилетнюю, он тоже изнасиловал, потому что мужик?

Агата умолкла. Ничего не ответила. Шулич нас обоих удивил, ведь все время казалось, что он не слушает.

Я: Кто? Маринко?

Шулич: А кто же еще, конечно он, с братом, с тем самым Францем, которому наш министр любит пожимать руку перед камерами. Потому как он такая разнесчастная жертва. Плюс еще один из Жельны у Кочевья. Может, кто-то из тех, кто твоего Маринко в прошлом году летом избил?

Отличный аргумент. Я этого действительно не знал. Вот тебе и Маринко! Тоже мне мужик.

Шулич: Конечно, он и сам был малолетка. Девчонку, несовершеннолетнюю, вытащили с праздника. А вы знаете, почему их на суде оправдали? Потому что их адвокат, важный господин из Любляны, доказал, что девчонка была просто пьяная и что ей все цыгане на одно лицо, она их не различает!

Агата по-прежнему молчит. Молчит, по-своему мне ее даже жалко. Неудачный момент, чтобы все это обсуждать. Может, это и правда, но ее муж сейчас в любом случае в тюрьме, она одна с ребенком, дом ее разрушен, трое ее развозят по округе, трое настолько компетентных защитников, что даже пятнадцати километров от Камна-Реки до Кочевья не смогли преодолеть. А сейчас — по сути дела, она в заложниках, вместе с нами… Она выказала желание сбежать от них… а эти, конечно, так легко не простят, понятно…

Осматриваюсь. Кто же скрывается в этом проклятом лесу?

Плюс еще муж — насильник. Но зато мужик!

Шулич: Да все ваши досье я наизусть знаю. Посмотрел специально. Да, правда: там внизу одни задницы. Они уже давно должны были твоему мужу и его братьям по морде надавать, а не выставляться перед камерами.

Агата в первый раз, похоже, занервничала. А этого за ней раньше не замечалось: ни при нашей первой встрече у разрушенного дома, ни перед разъяренной толпой.

Агата: Да почему на нас все время вешают? Изнасиловал, конечно, изнасиловал! Да с какой стати эти девчонки так зазнались — думают, они лучше наших? Он не идиот, делать такие вещи! Ерунда полная!

Ага, значит, неправда. Хорошо.

Агата: Почему все на нас всё валят? Потому что мы бедные. Потому что у нас ничего нет, ни воды, ни электричества, а эти деревенские хотят быть героями!

Шулич: Конечно, у вас ничего нет. Только почему тогда каждый год, когда у вас полицейская проверка, у вас находят целый склад украденных вещей.

Агата: Вы всё хотите на нас повесить, всё у нас находите, но ведь вещи можно просто подкинуть! А мы грибы собираем! Грибы и травы! Травы у моей мамы приезжают покупать даже из Италии и Венгрии! Из венгерского Гьёра приезжают! Этого ваши задницы не умеют, не так ли?

Откуда она сейчас этот Гьёр вытащила?

Шулич не отвлекаясь: А медные трубы, а памятники могильные с кладбищ и культурных центров — эти к вам приезжают забирать из Штирии, не так ли? Только знаешь, что мне больше всего понравилось?

Я: Хватит, не сейчас.

Молчание Шулича заставило замолчать и Агату, она сдерживается. Знаю, еще чуть-чуть — и она замкнется, зажмется. Слишком молода, не выдержит. Да и не нужно этого. Она должна просто понять, что он ее элементарно провоцирует. Ведь сама она как раз и хочет в сторону, убежать от этого образа жизни, она хочет стать такой, как все мы; зачем тогда ей вбивать в голову, что она то, что она есть? Это абсолютно контрпродуктивно. Агате этих провокаций сейчас совершенно не нужно слышать; я-то просто хотел узнать ее мнение. Оно действительно такое, негативно-стереотипное, но я хотел ее привести к другим выводам, и давление Шулича здесь не нужно. А он по-прежнему меня игнорирует, как и раньше.