Все эти вопли — назад! назад! — переросли в скандирование. Филипс в толпе улыбается до ушей; уже вижу, он нашел для себя новый припев, который потом будет использовать на публике. Сейчас, на этой волне народного возмущения, практически ничего больше нельзя сказать, в толпе слишком много эмоций. — Назад! Назад! — И что это они так здорово разобиделись? И что я в этой ситуации, черт возьми, должен им такое сказать, чтобы они успокоились? Не понимаю. Сейчас уже даже того круга дебатирующих вокруг Шулича не осталось, толпа сомкнулась, вокруг — стенка, сомкнутый рад тел. Скандирование наводит ужас, в сторону открытого окна просунулось несколько враждебных лиц. — Назад! Назад! — Шулич обернулся и посмотрел на нас — я сижу несколько сжато, стараюсь выглядеть достойно, у девицы уже давно отсутствующий вид, поправляя время от времени одеялко на ребенке. Шулич медленно поднимает стекло. Вопли уже стали невыносимыми, сконцентрироваться просто невозможно. Подъем стекла только больше раздражает толпу. А почему, собственно? Они же сами первые сделали так, что разговаривать стало невозможно. Шулич снова оборачивается, в надежде получить от меня какое-то важное указание. Потом оживился и Презель.

Презель: Ну что, шеф?

Это он мне. Это он мне говорит «шеф». И вдруг машина вздрогнула, качнулась, как будто в нее что-то ударило, хотя нельзя услышать ни одного звука, кроме этого непрекращающегося скандирования. Сконцентрироваться в этих условиях уже просто невозможно. Ведь я — шеф. Они же здесь полицейские, пусть они и обеспечат сохранность жизни и имущества, я, что ли, этому обучался? Вытаскивайте нас отсюда. О чем тут еще можно говорить? Оставьте меня в покое. Мне нужно сделать несколько звонков. В машину что-то ударяет уже с другой стороны, по-прежнему с выключенным звуком. Смотрю в ту сторону: лицо, что раньше ухмылялось, поднялось уже повыше и отдалилось, я больше вижу живот и бороду того парня, думаю: это, наверное, его руки — те, что лежат на крыше машины. Целый лес рук уперся в машину. С другой стороны снова, нас опять раскачивает. Они нас качают. Из динамиков раздается голос Худолинки: «Осторожно! Осторожно!» Они что, серьезно думают перевернуть машину на крышу? Ведь это было бы опасно и для тех, кто снаружи, видно же, что там полно юнцов, смеющихся и довольных на все сто. Разгоревшиеся глаза, покрасневшие лица, адреналин. Тут же дети, вы что, не понимаете. Мне стало тяжело дышать. Полицейские выглядят собранными, напряженными. А наша девица по-прежнему сохраняет отсутствующий вид, как будто ее это вовсе не касается, она наверняка к этим сценам привыкла. Мышцы в ногах свело судорогой, мне нужно хоть чуть-чуть расслабиться…

Меня охватил приступ дурацкого смеха, который заканчивается этим хрюкающим звуком из носа, что в глазах других делает из тебя либо симпатичного и искреннего человека, либо же полного дурака, причем в самый неподходящий момент, но тут я уже ничего не могу поделать, это получилось само собой. Оба полицейских — Презель за рулем и Шулич, исподлобья смотрящий в темноту, — неодобрительно обернулись. А что мне делать, истерика или нет, по-моему, нет, но адреналина уже с избытком, в общем, как посмотреть, довольно самоиронично.

Я оправдываясь: Ну, если подумать. — Эти крепкие словенские парни. Как это у них здорово получается. Раз, два, три.

Оп-ля, раз, и нас подняло в воздух. Немного покачало, потом в один момент машину развернуло на сто восемьдесят градусов, носом в сторону леса и поля, в сторону от домов. У меня аж глаза вылезли из орбит. Но Презель в один момент нажал на газ, все сразу отскочили, он еще раз до отказа нажал на газ, а потом, когда мы отъехали на солидную дистанцию, замедлил машину, все это не говоря ни слова. Потом мы просто некоторое время помолчали. По-видимому, каждый из нас был занят собственными мыслями, переваривая, что же такое приключилось с нами.

Мы уже не в Малых Грозах, мы возвращаемся обратно, в сторону Камна-Реки.

Шулича, мне кажется, немного трясет. Такой дурак, а еще хочет кого-то обвести вокруг пальца. Кажется, он бы не прочь закурить. Но ничего не поделаешь, в машине ребенок, пусть и спящий, так безмятежно, как будто ничего и не случилось. А на мой смех Шулич отреагировал осуждающим выражением лица. Как будто я дитя малое! Ладно, ну а почему он тогда не воспользовался пистолетом? Ну, я просто так, хотя догадываюсь: видимо, Шулич боялся, что деревенские парни отобрали бы у него пистолет в два счета, от большого ума начали бы палить в воздух, а потом ему пришлось бы долго объяснять в участке, как да почему у него не оказалось служебного пистолета.

Презель: Может, вам лучше позвонить кому, чтобы нам открыли дорогу.

Он ведет машину очень медленно, нам по-любому некуда ехать, еще чуть-чуть и мы снова доедем до первой баррикады, откуда нас отправили в сторону Малых Гроз. Да, еще чего, открыть дорогу.

Эта идея мне совсем не понравилась. Опять устраивать цирк с этой дорогой! Открыть дорогу. Это значит — нужны автомобили против массовых выступлений. Щиты и шлемы. Это значит даже… Исключено.

Это означает именно то, чего так не хотел министр, отправляя сюда именно меня, а не два грузовика со спецназом.

Я Агате: А здесь есть еще какая-нибудь дорога?

Агата вздрогнула плечами и смотрит вперед. Как будто ее это вообще не волнует. Я тоже посмотрел вперед и увидел, как впереди замигало что-то желтое.

Я показывая рукой: Смотрите, там!

Я нагнулся вперед: в темноте леса у дороги, вдали, в свете фар, что-то просвечивает. Дорога совершенно пуста; конечно, баррикады с обеих сторон. Но там, там было что-то мелкое, желтое, какая-то табличка с названием населенного пункта. Подъехав еще ближе, увидели, что в сторону съезжает новая гравиевая дорога. Такой небольшой, довольно бестолковый съезд. Презель тормозит, потом останавливается, иного выхода у нас нет. Табличка под фарами совсем маленькая, на ней написано: ЛЕСНАЯ ДОРОГА. ПРОЕЗД ПОД ЛИЧНУЮ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ.

Презель: А это не для нас. — Звоните в Любляну.

Я смотрю на эту табличку. Лесная дорога. Хорошо, но ведь эта дорога должна куда-то привезти, не так ли? С обеих сторон — холмы, и тот, что слева, еще не такой крутой. Очень даже может быть, что дорога с другой стороны куда-нибудь да приведет. А мне, если по-честному, уже по горло эти скандалы с крестьянами, которые гоняют тебя с колами куда хотят, а приедешь со спецназом, снова все недовольны.

Я: Что?

Киваю в сторону Агаты, которая тоже смотрит на табличку. Черт его знает, может она ее прочитать или нет.

Я: Ты знаешь, куда ведет эта дорога? Кто по ней ходит?

Агата вздыхает.

Агата: Мы по ней ходим.

Я вопросительно на нее смотрю, в конце концов она добавляет:

Агата: Наверху растут грибы.

Я: Я этому верю, но для сыроежек сейчас еще рано. С другой стороны холма можно спуститься?

Агата опять пожимает плечами.

Агата: Пешком да. — По дороге дойти можно. А вот если в машине — зависит от водителя.

Как здорово она это сказанула — мячик полетел напрямую в сторону Презеля. Того, кто предпочитает, чтобы ему главную дорогу открывали танками. Девчонка меня поражает. Я бы ей даже подмигнул, только не сейчас, это неуместно. Она олицетворяет проблему, а проблеме нельзя подмигивать. Но это она хорошо сказала.

Шулич: Вы это серьезно?

Я: Ну, я это так вижу: или мы едем в сторону крестьян, которые нас посылают туда-сюда, или мы их сами посылаем куда подальше, выбрав эту дорогу!

Шулич: Так мы их и пошлем. Там, в Кочевской Реке, есть хорошо подготовленные ребята, у них это без проблем получится. Две единицы бронетехники, и мы спокойно проедем.

Я: Нам не нужны новые стычки. Их и так было достаточно. Если бы это было то, чего хочет министр, он бы нас сюда не послал. — По-вашему, это правильно? Сначала неразбериха, потом скандал, нам троим потом придется отдуваться за всех. А сейчас еще здесь дожидаться бронетехнику? Переругиваясь с местными?