А в реальности — это я везу ее здесь и сейчас, непроглядной ночью, в сторону Кочевья, или нет, извиняюсь, в данный момент в сторону от Кочевья; на дворе весна, только вот они в этом году не будут сажать ни помидоров, ни перчика, ни картошечки, то есть в этом году им их не придется красть со здешних огородов, а придется с каких-то других. Да, других, а не в непосредственном соседстве от своей земли, а там, где кто-то другой записал, что земля — их собственность… Да что это я…

Да, к интеллектуальному цвету нации, похоже, я явно не принадлежу. Куда мне…

Мои размышления были прерваны самым грубым образом.

Если по-честному, после того, что мы пережили раньше, мысль о спокойной поездке по словенской провинции до Кочевья казалась слишком невероятной, чтобы быть правдой. За поросшими соснами холмами показались первые дома следующей деревни — видимо, это и были Малые Грозы, хотя табличка с названием осталась далеко позади, а у жителей, наверное, очень выросло их эго, раз они эту табличку зафигачили аж на середину Доленьского региона. И вот именно здесь в нас ударил сноп света, совершенно ослепительного после полной темноты, из которой мы выехали.

По всей дороге стояли люди. От первого шока мы оправились быстро, потому что рефлекторы не были направлены прямо на нас. Прожектора, правда, горят на полную мощность, освещая всю собравшуюся толпу, откуда их только понабрали, может, забрали все осветительные приборы из местного дома культуры. Свет направлен на небольшое сооружение типа сцены, различимое где-то слева. Около дороги, там, где маленький луг, стоит сцена. И вообще, люди кажутся более спокойными по сравнению с жителями прежней деревни, так сказать, более добронамеренными, как будто всё вместе — это чистая случайность, мы застали их в радостный момент.

Атмосфера, собственно, кажется вполне доброкачественной, за исключением того факта, что нашу дорогу перекрыло несколько машин, а перед ними в роли противотанковой защиты брошен какой-то разболтанный прицеп с лестницами.

Прожектора полоснули перекрестным светом прямо по лицу — конечно, сначала непроизвольно вздрагиваешь, это в любом случае. Особенно после того, что мы пережили раньше, хотя там была действительно экстремальная ситуация. Не психовать — это просто сцена. Это здесь не из-за тебя, думай своей головой, весь мир не вертится вокруг тебя. Плакаты. Вспомни. Может быть, жители просто собрались на выступление кочевского соловья Янеза Крамбергера-Филипса? Может, и нам позволить сфотографировать себя запанибрата с деревенской толпой, как видимое доказательство разрядки ситуации и успешного сосуществования государственных органов, семьи Шаркези и местных жителей? Стопроцентно, господин министр был бы очень даже доволен. Только зачем эта огромная телега через дорогу? Не будь идиотом, включи голову. А тут еще это — глаза у людей, увидевших нас, начинают подозрительно бегать. И тут вдруг в толпе вижу — с ума сойти — самого соловья Филипса, как будто с плаката сошел, и саму мисс Худолин, хоть у нее на голове и недостает тех наушников с микрофоном, какие она всегда носит в телевизоре.

А что, если на концерт пришло гораздо меньшее количество слушателей, чем ожидалось, и они перекрыли дорогу просто для того, чтобы захватить больше зрителей? А почему бы и нет. Такой арт-ивент по случаю культурного события, пародия на общее состояние в государстве? Внезапно машина резко остановилась, так что я лицом уткнулся в спинку сиденья передо мной; Презель вдруг ударил по тормозам, а я не пристегнулся. Ничего себе номер, а сам разъезжаю с двумя полицейскими в машине.

Вот кретины, какого черта они встали сразу за углом? А потом снова был бы страшный скандал, мол, полицейские жестоко покалечили мирные демонстрации… Это с учетом того, что и сами мы еле уцелели; интересно, что было бы, если бы вся эта масса увидела Агату рядом со мной… Но нет, это не сопроводительное мероприятие по случаю концерта, не арт-инсталляция и никакая не случайность… Когда они нас видят, им это явно не нравится. Они-то наверняка знают, почему они здесь. Потому что у меня в тот момент, когда я их вижу, возникает предательское чувство, какого черта я здесь делаю, почему здесь и сейчас именно я, а не кто-нибудь другой? Конечно потому, что, по-видимому, только я в состоянии со всем этим справиться. А ведь в первый раз мы совершенно незаметно проехали здесь! Никто вообще нас не видел! Хотя нет, кажется, совсем без внимания мы не остались и в первый раз.

Нет, конечно, я прекрасно знаю, почему я здесь; это просто шок, который возникает у человека в первый момент, от неожиданности. Потому что все это совершенно лишнее. Абсолютно лишнее, просто дебильная ситуация. Нет, местные жители, биологическое оружие Шаркези не для вас. Оно будет обезврежено в городских условиях. Да и куда бы мы ее устроили жить, к местному градоначальнику или к хозяину деревенской пивной? Пора собраться с мыслями: только ты способен с этим разобраться. Ты же знаешь, что эти вот, стоящие снаружи, вовсе не так глупы, как кажутся: в ином случае они просто не могли бы быть частью нашей национальной экономики. Это вообще-то совершенно обычные крестьяне, точно такие, у которых в Штирии вполне можно купить домашнего вина, рислинга какого-нибудь, или же домашнее тыквенное и подсолнечное масло; не знаю, что тут продают? Вы продайте, мы купим.

В один момент нас взяли в окружение. Филипс держится на втором плане и как-то неловко улыбается, Худолинка же хочет крови, она впереди, у машины, совсем рядом с Агатой. И прямо пожирает Агату глазами, хотя та вполне спокойна, мрачный взгляд прямо перед собой, в спинку переднего сиденья Шулича. И весь этот шум — из-за зеленой соплячки, которая, по сути, даже не знает, чего она хочет, она — большая важная причина всего этого карнавала; никто ей ничего не сказал — хотя сейчас все это знают. А мисс Худолин лично смотрит на нее как на воплощение дьявола во плоти. А еще и эти здесь, черт бы их побрал, что им всем здесь нужно, черт возьми, я даже думать не могу!

Жители деревни: Вон! Обратно!

Жители деревни: Разворачивайтесь! — Вон отсюда! Нечего вам тут делать!

Жители деревни: А нас спросили? В этой стране? Нас вообще спросили? Кто будет его соседом?

Окно открывает Шулич. В общем, это действительно его дело, на данном этапе это вопрос тактики, хотя мне почти неловко зато, что я несколько растерялся. Профессиональное наблюдение: окно должно быть открыто со стороны пассажира на переднем сиденье, шофер должен быть защищен. И что интересно: как только открывается окно, хотя во все окна смотрят люди, там, где открылся канал коммуникации, сразу возникло некое пустое пространство, люди отпрянули назад, как будто в страхе: власть — это власть, место для парламентских дебатов, никто туда не рвется, там — незаполненный круг. Достаточно большой. В котором стоит Худолинка, кстати, с микрофоном и беспроводными наушниками.

Шулич: Боже мой, да успокойтесь вы, мы просто проезжаем! Здесь дорога до Любляны.

Поверить не могу, но у Шулича вдруг появился какой-то дурацкий блеющий доленьский акцент, совершенно некстати, хотя я готов поклясться, что он родился где-то в Фужинах. По-сухобелокраньски, или с сухобелокраньским акцентом, как-то так, как писал первый словенский писатель Трубар… Что за ерунда! Режет уши это деревенское доленьское «уканье», и как будто все уже ждали, что он что-то такое и скажет, только вот они этих отговорок не принимают. А мисс Худолин лично наклонилась вперед и отвечает на чисто простом столичном разговорном:

Худолинка: Что, по этой дороге вы едете в Любляну?

Ее голос раздается в динамиках где-то около сцены, боже мой, у нее включен микрофон. Я смотрю на Агату. Она не шелохнется. Ее это вообще никак не волнует. Это мы ее сюда привезли, значит, это наша забота.

Жители деревни: Что, просто проезжаете? А что в прошлый раз ваши делали, в Куте? Что им там вообще было нужно? А? Там уже двадцать лет никого не было!