Пока мы добрались до родильного отделения, Иришка останавливалась переждать схватки трижды. Даже ничего не зная о самом процессе, я догадывался, что это слишком часто. Однако встретившая нас акушерка с видом всезнающего пингвина лишь кивнула и повела нас в комнату для ожидания. Ожидания! Подавив в себе желание бегать по кругу и вопить в истерике, я всё же уселся на стул и наблюдал за перетаптывающейся с ноги на ногу сестрой. После второй схватки уже в этой пресловутой комнате ожидания Иришка улеглась на кушетку и заявила, что будет рожать прямо здесь.

Вошедшая в этот момент акушерка спросила, когда отошли воды и, услышав, что это случилось всего полчаса назад, отмахнулась от Иринки, как от назойливой мухи:

— Первые роды в среднем длятся часов шестнадцать.

— Я сдохну прямо здесь, — выдохнула Иринка.

— От этого не умирают, — устало произнесла акушерка и вышла из комнаты, сказав, что принесёт какие-то инструменты. Или что-то другое — признаться, я не расслышал её слов: Иришка снова запыхтела, как паровоз.

— Очень больно?

Конечно же, я понимал, что задаю самый нелепый вопрос, который можно было задать. Но в тот момент мой мозг совершенно не функционировал, явно отказываясь воспринимать происходящее.

— Ага, — кивнула Иринка. — Представь, что тебе в задницу засунули бомбу, и она медленно взрывается. Очень-очень медленно.

Честно говоря, такое мне совершенно не хотелось представить. Хотя сомневаюсь, что мог бы сделать это, даже если бы захотел.

— Молодой человек, идите, попейте водички, — командным голосом произнесла акушерка, вернувшись в кабинет с каким-то прибором, и в моем мозгу нарисовалась мысль, что это аппарат для измерения схваток и именно за ним она и ходила.

Намереваясь спросить, почему мне нужно непременно попить водички именно сейчас, я заметил, как она стала натягивать резиновые перчатки, и решил, что на самом деле пришло время ретироваться… Правда далеко уйти мне не удалось: едва я успел пару раз глубоко вздохнуть, как дверь комнаты ожидания резко раскрылась, акушерка выскочила в коридор, схватила стоящее рядом кресло-каталку и снова заскочила в кабинет, практически сразу появившись снова, на этот раз с Иринкой в кресле.

Я бы спросил, что это значит и к чему такая спешка… если бы успел: Иринка схватила меня за руку, когда её провозили мимо, и потащила за собой. У двери в родильную палату ей пришлось меня отпустить, и я уже было вздохнул с облегчением, но в этот момент акушерка придержала закрывающуюся дверь.

— Вы заходите или нет, папаша?

— Я вообще-то не…

— Заходите или нет? — перебила она меня, не дав даже додумать мысль, не то что договорить.

— Заходи, — прошипела Иринка, а потом жалобно добавила: — Пожалуйста.

Оказавшись внутри, я могу думать только об одном: какого чёрта я здесь делаю и как меня угораздило сюда попасть? Но обратного хода не было, и главное было сейчас не мешаться, не стоять на пути, не очень заметно мандражировать и вообще не грохнуться в обморок от переизбытка чувств. От последнего я был не очень далёк…

Вокруг все бегали, суетились, что-то говорили. Мне вручили табурет и сказали не мешаться. Собственно, это был и мой план, проблемой было только одно: в отличие от акушерок, я понятия не имел, где именно я не буду мешаться. Поэтому и торчал посреди комнаты с табуретом в руках, и делал именно то, что меня попросили не делать — мешался. В итоге, меня усадили около кровати, на которую закинули — в прямом смысле этого слова — мою сестру, и сказали помогать ей дышать. Почему-то в свете происходящего это заявление звучало крайне забавно: я и сам не очень помнил, как нужно дышать. Вообще дышать, а не как-то там особым способом. Хотя я точно помнил, что Иришка смотрела видео, где это всё объясняли. И я тоже его видел.

Сейчас это не имело никакого значения, потому как я забыл всё напрочь. Да и не было времени вспоминать. После акушерки сказали, что это были самые стремительные роды за последние месяцы. Даже не знаю, хорошо это или нет. Для меня лично это было хорошо. Просто потому, что за то время, что мы находились в этой комнате — а это было не больше минут пятнадцати — я успел испытать все возможные эмоции и, кажется, слегка поседел.

Всё закончилось так же быстро, как и началось. Признаться, я представлял себе этот процесс совсем иначе. Так, как показывают в кино: с дикими криками, паникой, огромным количеством медперсонала, смахиванием пота со лба роженицы и переломами рук сидящего рядом. Всё было совсем иначе. Иришка за всё время не произнесла ни слова, только пыхтела, как паровоз, кивала на вопросы акушерок и в перерывах между пыхтением просила водички.

Пребывая в полной уверенности, что всё, показываемое в фильмах, нас еще ожидает, я был крайне удивлён и озадачен, когда на Иринкиной груди вдруг появился маленький розовый комочек, прикрытый полотенцем…

И их, эти комочки, в кино тоже показывают не такими, какие они появляются на свет. Малыш был похож на мелкого инопланетянина с длинными чёрными слипшимися волосиками, тонкими прорезями опухших глаз, сморщенными ручками с тонюсенькими синеватыми пальчиками… И вообще не похожим на тех розовощеких младенцев, как ангелы Боттичелли, какими их показывают на экранах телевизоров.

От этих мыслей меня отвлекла акушерка. Забрав ребенка, она унесла его к столу с огромной лампой над ним и, обращаясь ко мне, спросила:

— Папаша, ребенка мерять будете?

— Эм… Я вообще-то не папаша, — наконец-то выйдя из состояния ступора, ответил я.

— А кто? — не отрываясь от работы, поинтересовалась она.

— Дядя.

— Прекрасно! Племянника не хотите посмотреть?

Я вопросительно взглянул на Иринку, и она с вселенским блаженством на лице, широко улыбаясь, закивала:

— Иди-иди. Посмотри, он на китайчонка похож.

И это было правдой: малыш лежал на столе под лампой и смотрел на незнакомцев вокруг своими узкими глазками, и складывалось впечатление, что он обдумывает план по захвату мира — такое сосредоточенное выражение лица у него было… Акушерка что-то мерила, что-то записывала, а мы с мелким разглядывали друг друга. Хотя я сомневался, что он меня видит хорошо, и потому решил «поздороваться», прикоснувшись к нему. На ощупь он оказался еще более неожиданным: мягкий, бархатистый и очень тёплый. И с влажными ладошками. Он вцепился в мой палец так, что сложно было бы освободиться, если бы я захотел это сделать. Но я вовсе не хотел. И вообще, поймал себя на мысли, что улыбаюсь, как идиот. Мне кажется, мелкий тоже бы улыбнулся, если бы мог. Но он не мог… и вместо этого чихнул. Вернее, издал какой-то странный звук, больше похожий на фырканье кота.