Америка осознает, что изоляционистское прошлое осталось позади, что глобализация и резко выросшие американские интересы делают мировую роль Америки практически неизбежной. Появление в стране некоего американского Горбачева немыслимо. Как традиционный истеблишмент, так и мощное движение неоконсерваторов преследуют интернационалистские цели. И — ради своего внешнеполитического могущества — Америка нуждается в Европе, причем в открытой Европе. Только так Соединенные Штаты могут совладать в растущим миром Азии, где многое обещает борьбу: ядерный статус КНДР, неясность дальнейшей эволюции Японии, сепаратизм огромной Индонезии, террористическая инфильтрация Юго — Восточной Азии, спор между КНР и Тайванем. Главное: если будущее во многом определится ростом континентального Китая, а США будут продолжать свою ближневосточную увлеченность, то только кумулятивная мощь солидарной Европы может сохранить общее преобладание Запада в мире, где миллиарды людей живут в состоянии исключительной бедности. Обе политические партии в США и неоконсервативное движение ныне признают, что неразвитость, коррупция и правительственное насилие в бедных странах создают среду, порождающую столь пугающий американцев терроризм.
Явит ли Европа собой в будущем геополитического соперника или союзника США? Прежде американцы были убеждены, что европейская интеграция гарантирует возобладание в Брюсселе дружественных проатлантических элементов, ныне эта уверенность несколько увяла. После окончания «холодной войны» американцы предпочитают «углублению» интеграции ее «расширение», распространение на центральноевропейские и восточноевропейские страны. Вместо прежней «слепой поддержки» возникает обусловленная поддержка.
В дальнейшем на прежнее геополитическое везение американцам полагаться не следует, оно не вечно. Даже сугубо проатлантические круги признают, что «величайшей угрозой американской поддержке углубления европейской интеграции являются заявления европейских лидеров относительно того, что главной миссией Европы является создание контрбаланса мощи Америки»[334].
В Соединенных Штатах видят сложности интеграционного процесса, несомненные трудности гармонизации увеличившейся единой Европы. Америку определенно радует то обстоятельство, что военная интеграция ЕС затормозилась, а восточноевропейские государства оказались проатлантическими неофитами. Совокупные военные расходы в Европейском союзе составляют 432 долл. в год на человека; а в США — в три раза больше — 1271 долл.[335]. И в дальнейшем Вашингтон, вне всяких сомнений, будет использовать свое военное превосходство. Но США пока продолжают оказывать поддержку европейской интеграции, уже почти автоматически — и надеясь на новый атлантизм свежеприбывших членов интеграционного процесса, таких, как Польша, Венгрия и др. И все же: партнер или противовес? Не являемся ли мы свидетелями формирования нового, более агрессивного европеизма? Не станет ли союз с Америкой вовсе не обязательной альтернативой?
Надежды американцев покоятся на том, что США и ЕС вместе живут в «золотом миллиарде» и на порядок превосходят все другие регионы по уровню благосостояния и комфорта. Вместе им не страшны Япония и Китай. Эмбрион европейских сил быстрого развертывания замедлил свое развитие, что вызвало несомненное облегчение в США. Интеграция ослабила свой порыв тоже. Жесты Соланы, Паттена и других «спешащих» европейцев оказались фактически несоответствующими замедленному ритму европейской интеграции.
Отдавая дань реализму, следует отметить, что будущее американо–европейских отношений будет зависеть (в американском видении) от степени способности помочь Соединенным Штатам в продвижении своих имперских интересов. В Вашингтоне уже осознали, что они не могут рассчитывать на автоматическую солидарность европейских стран просто как выражение некой благодарности за «план Маршалла» и т. п.
Нельзя сказать, что в Соединенных Штатах не видят этой новой неприязни европейцев, особенно после Ирака. Влиятельный американский журнал пишет: «Редко бывает, чтобы европейское общественное мнение было столь монолитно негативным в отношении не только американской политики, но и американского характера, особенно представленного президентом Дж. Бушем–младшим»[336].
Но черный сентябрь усугубил американское своеволие и, соответственно, отличие во взглядах с европейцами. Основное отличие американского видения от европейского заключается в представлении о «неделимости» основных угроз, о глобальном характере опасности — откуда бы ни исходили угрозы — из Азии, Ближнего Востока или Европы. Прежние угрозы — со стороны Советского Союза — были согласованы и взаимоприемлемы; новые служат могучим разделяющим фактором. Стороны согласны, что средства массового поражения опасны, но там, где американцы явственно обеспокоены, европейцы не испытывают опасений. В широком смысле это понятно: европейцы не имеют глобальных обязательств, а Соединенные Штаты сознательно берут их на себя. США же зависят от представления своих потенциальных противников о готовности Вашингтона всеми доступными средствами защитить свои заграничные легионы. Европейцы, может быть, и опасаются создаваемого в других регионах ОМП, но спокойны до той поры, пока это оружие не угрожает непосредственно Европе.
Разительные перемены произошли в американском видении Европы. Вот основные моменты этого существенного изменения в мировидении.
1) Приоритет межатлантических отношений над всеми прочими, характерный для предшествующего полустолетия, изменился ввиду резко возросшей для США значимости Ближнего Востока и Восточной Азии. Поворот начался издалека: еще при президенте Буше–старшем проблема воссоединения Германии была самой приоритетной в мире 1989 года. Но уже в следующем году центр внимания сместился в район Кувейта, оккупированного Саддамом Хусейном. Глядя на Европу 1990‑х годов, американцы видели только югославский кошмар и неспособность европейцев выйти из него без американской помощи. Но революцию произвел Буш–младший, для которого не атлантический альянс, а битва с терроризмом стала центром внешнеполитического фокуса.
2) Новая стратегическая доктрина США («доктрина Буша») была ярчайшим отходом от главенствовавшей с 1947 г. «доктрины сдерживания». Теперь американцы грозили не только отдельным организациям, но и суверенным государствам в случае несогласия с ними — тезис, неприемлемый для большинства европейцев.
3) Америка провозгласила односторонность как свой заглавный принцип: отношение к Киотскому протоколу, к Договору о противоракетной обороне, к Гаагскому международному суду — тоже разрыв с принципами, главенствовавшими с 1947 г.
4) Подготовка и вторжение в Ирак в 2003 г. были проведены без малейших контактов с НАТО, с европейскими союзниками. Именно на этапе подготовки начался спор с Францией и Германией — новые существенные обстоятельства межатлантических отношений. Североатлантический союз был «отодвинут» в сторону и потерял значение центра координации межатлантических отношений. Именно на этом этапе министр обороны США Доналд Рамсфелд отделил «старую» Европу, ставшую непокорной, от «новой», более готовой следовать проамериканским курсом.
5) Американцы заявили, что теперь будут создавать «коалиции желающих», противопоставляя их неудобным старым блокам. Теперь Вашингтон не чувствовал нужды в уговаривании строптивых союзников, он развязал себе руки. И Европа увидела не «одного из своих», а своенравного гегемона.
6) Неоконсерваторы в Белом доме, Пентагоне и госдепартаменте отныне не считали нужным дипломатично скрывать свое возмущение «оголтелым антиамериканизмом» Франции, традиционной неприязнью голлизма, нежеланием Германии увеличить свой военный бюджет и посылать войска за пределы действия блока НАТО, неясным характером франко–германского союза.
