В конкретной практике главной целью антитеррористической борьбы стал Ирак, руководство которого стало изображаться как ничем не сдерживаемое, как находящееся на финальной стадии овладения ядерным оружием, как готовое поделиться этим оружием с террористами всех мастей. Война с диктатором Саддамом Хусейном завершилась (в отличие от мира) быстро, как это было в Афганистане. Ирак станет примерной демократией, весь арабский мир будет в конечном счете благодарить Соединенные Штаты. До 2003 г. Соединенные Штаты долгое время были безразличны к характеру ближневосточных режимов, но достаточно неожиданно Америка поверила в то, что «демократия может быть экспортным товаром», — иначе в чем смысл завоевания Афганистана и Ирака?

Оформившаяся доктрина «превентивной агрессии», помимо прочего, страшна тем, что превращает потенциального противника в неотвратимо реального. При этом государства — потенциальные члены антиамериканского союза невольно подталкиваются к формированию такого союза. И делают это быстрее и эффективнее из–за страха встретить американский удар в одиночку. Мир сделал на наших глазах огромный поворот. Цену этого поворота определит только будущее. Но уже сейчас можно видеть противодействие этому повороту в самых разных частях мира, в том числе и среди самых преданных прежде американских союзников. Переизбрание Буша, пишет брюссельская «Ле Суар», было «встречено в Западной Европе с яростью: ибо в Америке произошла своего рода анестезия в отношении презренной смеси интересов экономико–финансовых групп, слепого милитаризма, религиозного фундаментализма и неоконсервативной пропаганды»[173].

Империя — это форма правления, когда главенствующая страна определяет внешнюю и частично внутреннюю политику всех других стран. Республиканской администрации Дж. Буша–младшего не хотелось сразу расставлять акценты и однозначно называть свою политику имперской. Невозможно говорить об империи в классическом виде, эмфатически утверждает советница президента Буша по национальной безопасности Кондолиза Райс. «У Соединенных Штатов нет территориальных амбиций и нет желания контролировать другие народы». Подобным же образом и президент Буш открещивается от предлагаемого лозунга: «У нас нет территориальных амбиций, мы не стремимся создавать империю».

Примечательный уход от определения империи никак не разделяется теми, кто не считает зазорным называть явления своими именами, кто энергично и открыто обеспечивает идейную подоплеку односторонней политики. Для таких идеологов, как Чарльз Краутхаммер, для издателя неоконсервативной «Уикли стандард» Уильяма Кристола, для популярного ныне аналитика Роберта Кэгена и заместителя министра обороны Пола Вулфовица — в имперских орлах, в имперском влиянии, в самом слове империя нет ничего, что заставляло бы опускать глаза. Как написал редактор популярной «Уикли стандард» Уильям Кристол, «если кто–то желает сказать, что мы имперская держава, ну что ж, очень хорошо, мы имперская держава». Среди тех, кто все более свободно оперирует этим термином, есть и умудренные историки — к примеру, Джон Льюис Геддис: «Мы (США) — определенно империя, более чем империя, и у нас сейчас есть мировая роль».

В послесентябрьской Америке понятие «имперское мышление» сменило негативно–осуждающий знак на позитивно–конструктивный. И ныне даже такие умеренные и солидные издания, как «Уолл–стрит джорнэл» и «Нью — Йорк таймс», впервые за сто лет заговорили об империи, имперском мышлении, имперском бремени не с привычным либеральным осуждением, а как о реальном факте исторического бытия. Изменение правил политической корректности ощутили на себе редактора бесчисленных газет и журналов повсюду между двумя океанскими побережьями. Ведущие американские политологи триумфально возвестили, что «Соединенные Штаты вступили в XXI век величайшей благотворно воздействующей на глобальную систему силой, как страна несравненной мощи и процветания, как опора безопасности. Именно она будет руководить эволюцией мировой системы в эпоху огромных перемен».

Теоретики могут выступать за или против империи, но все они уже свободно пользуются этим термином — от политического правого фланга до левого, от Майкла Игнатьева и Пола Кеннеди до Макса Бута и Тома Доннели. Именно это и наиболее примечательно; все участники дебатов знают, о чем идет речь. И речь идет не о традиционных темах распространения влияния по всему миру. Речь совершенно определенно идет о принуждающей внешней политике, об использовании вооруженных сил США на глобальных просторах, на всех материках и на всех океанах.

Даже самые хладнокровные среди американских идеологов приходят к выводу, что «Соединенные Штаты занимают позицию превосходства — первые среди неравных — практически во всех сферах, включая военную, экономическую и дипломатическую. Ни одна страна не может сравниться с США во всех сферах могущества, и лишь некоторые страны могут конкурировать хотя бы в одной сфере».

И империя держит марку — держит войска в долине Рейна («чтобы замкнуть Германию в ограничительных структурах и не позволить разрушить существующий политический порядок на Европейском континенте»), на Окинаве («против возвращения Японии к практике 1930‑х гг.») и в Центральной Азии, контролирует Ближний Восток, умиротворяет Балканы и разрешает конфликты в Карибском бассейне и в Колумбии, в Тайваньском проливе и на Корейском полуострове. «Ни одна нация, — напомнил urbi et orbi президент Дж. Буш–младший, — не может себя чувствовать вне зоны действия подлинных и неизменных американских принципов свободы и справедливости. Эти принципы не обсуждаются, по их поводу не торгуются».

Взлет имперских орлов сделал классическую историю популярной наукой. Обращение к Римской и Британской империям за несколько месяцев стало захватывающим чтением, изучение латинского языка вошло в моду (даже «Гарри Поттер» переведен на латинский язык) и приобрело новый смысл. Буквально повсюду теперь в республиканской Америке можно найти статьи о положительном воздействии на мир Пакс Романум, подтекст чего не нужно никому расшифровывать: новая империя пришла в современный мир, и мир должен найти в ней признаки и условия прогресса. Парадокс эволюции американской демократии: Пакс Американа изживает (по крайней мере, для американцев) свой негативный подтекст.

Посетившие Вашингтон после сентября иностранцы в один голос указывают на новую ментальность страны, где главное общественное здание — Капитолий, где римские ассоциации сенат вызывает не только как термин, но и как архитектурное строение, где по одной оси расположены пантеон Линкольна, обелиск Вашингтона и ротонда Джефферсона. Менталитет «римских легионов» проник даже в Североатлантический союз (жалуются англичане) ради жестких односторонних, имперских действий. Вольно или невольно готовилась Америка к этому звездному часу своей исторической судьбы. Посмотрите на архитектуру основных зданий Вашингтона, обратите внимание на название государственных учреждений: сенат, верховный суд; не упустите факта колоссальных прерогатив принцепса, именуемого в данном случае президентом. Не упустите того факта, что, согласно американской конституции, внутреннее законодательство и конгресс стоят выше международного законодательства и международных институтов.

Создается «неоимперское» видение, оставляющее за Соединенными Штатами право определять в глобальном масштабе стандарт поведения, возникающие угрозы, необходимость использования силы и способ достижения справедливости. В такой проекции суверенность становится абсолютной для Америки, по мере того как она все более обуславливается для стран, которые бросают вызов стандартам внутреннего и внешнего поведения Вашингтона. Такое видение мира делает необходимым — по крайней мере, в глазах его приверженцев — оценивать новый и апокалиптический характер современных террористических угроз и обеспечивать беспрецедентное глобальное доминирование Америки. Эти радикальные стратегические идеи и импульсы, как это ни странно, могут изменить современный мировой порядок так, как того не смогло сделать окончание «холодной войны».