На второй день после «великого пожара» была сформирована боярская комиссия, приступившая к расследованию причин пожара. В воскресный день 26 июня бояре собрали народ на площади перед Успенским собором и начали спрашивать: «Кто зажигал Москву?» Чернь обвинила в поджоге Москвы Анну Глинскую «с детьми и людьми»: они будто бы вынимали сердца из людей и настоем кропили столицу и пр.[448] Боярский розыск имел неожиданный финал. Толпа вышла из повиновения и учинила расправу над боярином Ю. В. Глинским.
29 июня «чернь скопом» двинулась в Воробьево, требуя выдать на расправу бабку царя Анну Глинскую. И на этот раз действиями народа руководили лица, державшиеся в тени. Именно они послали на площадь городского палача (лицо, имевшее официальный пост). По «кличю» палача «поидоша многые люди черные к Воробьеву и с щиты и з сулицы, яко же к боеви обычай имяху»[449]. Иван IV «оузрев множество людей, оудивися и оужасеся».
Современники считали причиной беспорядков в Москве прежде всего злоупотребления властей, вызвавшие недовольство в народе. Как писал новгородский летописец, «в царствующем граде Москве оумножившися неправде и по всеи Росии от велмож, насилующих к всему миру и неправо судящих, но по мзде, и дани тяжкие…». Царь Иван, редактируя официальную летопись, уточнил, что особое негодование народа навлекли на себя бояре Глинские. «В те поры, — значится в приписке к летописи, — Глинские у государя в приближение (были. — Р. С.) и в жалование, а от людей их черным людем насилство и грабеж, они же (временщики. — Р. С.) их от того не унимаху»[450].
Полагают, что восстание 1547 г. было взрывом классовой борьбы и в нем участвовали посадские люди и холопы, а также обедневшие дети боярские[451]. Источники, однако, рисуют иную картину. По словам новгородской летописи, в мятеже участвовали «большие москвичи». Согласно московской летописи, столичная чернь «от великие скорби пожарные восколебашеся яко юроди» и вместе «детей боярских многих побиша». При редактировании летописи царь отметил, что народ избил «людей княже Юрьевых (Глинского. — Р. С.) безчислено» и «много же и детей боярских незнакомых побиша из Северы (Северской земли. — Р. С.), называючи их Глинского людьми»[452]. От народного гнева пострадали пришлые северские дети боярские. Столичные дворяне не понесли ущерба в дни восстания, возможно, потому, что многие из них сами участвовали в выступлении против Глинских. В источниках можно найти прямое указание на причастность бояр к уличным беспорядкам в Москве. По утверждению царя, «в совете» с чернью были бояре князья Ф. Шуйский и Ю. Ростовский, Г. Романов — Захарьин и И. П. Федоров[453].
Напуганные мятежом в столице и убийством одного из членов семьи, Глинские попытались бежать в Литву. В погоню за ними был послан боярин князь П. И. Шуйский. В последний момент М. В. Глинский ускользнул от преследователей и явился с повинной в Москву, где был арестован. Дума поспешила лишить его титула конюшего.
По мнению И. И. Смирнова, с падением Глинских наступил конец периоду боярского правления. А. А. Зимин считал, что в борьбе с Глинскими победило реакционное боярство в лице Шуйских и Ростовских, но «победа феодальной аристократии была временной и непрочной»[454]. В действительности последствия переворота сводились к тому, что место Глинских заняли Романовы, родня царицы Анастасии.
Представление, будто реформы в России провело дворянское правительство, образовавшееся после падения Глинских, страдает схематизмом. Первые преобразования были осуществлены чисто боярским правительством сразу после смерти Василия III. Сколь бы существенными ни были перемены в составе придворных верхов, не они определили ход и направление преобразований.
Москва завершила объединение русских земель в конце XV — начале XVI в. Управлять обширным государством с помощью архаических институтов и учреждений, сложившихся в мелких княжествах в период раздробленности, оказалось невозможно. Общерусский Судебник 1497 г. безнадежно устарел. С появлением поместий началась перестройка военно–служилой системы на новых основах.
Уже опекуны Ивана IV предприняли в 1539–1541 гг. попытку реформы суда. Продолжение судебной реформы в 1549 г. дало толчок последующим преобразованиям.
27 февраля 1549 г. Иван IV заявил боярам в присутствии митрополита и священного собора, что «до его царьского возраста от них (бояр. — Р. С.) и от их людей» детям боярским и христианам приходилось терпеть насилия («силы»), штрафы («продажи») и несправедливости («обиды великие») при решении дел о землях и холопах и других «многих дел». Царь грозил опалой и казнью тем, кто дальше будет чинить беззакония. Обсудив вопрос, Боярская дума предложила передать иски, возбужденные «детьми боярскими и христианами» против наместников–бояр и их слуг, в царский суд. Боярская челобитная легла в основу закона, утвержденного думой на другой день. Царь с боярами «уложил, что во всех городех Московской земли наместникам детей боярских не судити ни в чем, опричь душегубства и татьбы и розбоя с поличными»[455]. Отныне не боярский, а царский суд должен был судить детей боярских в наиболее важных для них тяжбах о землях.
В ходе реформы власти расширили компетенцию судебных приказов и приступили к разработке нового кодекса законов, который был введен в жизнь уже в июне 1550 г. Рука об руку с судебной реформой проводилась земская реформа. Некоторые государственные функции передавались земским старостам, выбранным местным населением[456].
Исходным пунктом преобразований явилась критика боярских злоупотреблений. Одобренная свыше, она способствовала пробуждению общественной мысли в России. Известный публицист середины XVI в. Иван Семенович Пересветов подал царю две челобитные с изложением обширной программы реформ[457]. Писатель противопоставлял идеальное «царство Магмет–салтана», процветавшее благодаря «воинникам», православному царству Константина, погибшему из–за ленивых и богатых вельмож. Публицист настоятельно советовал Ивану IV покончить с засильем вельмож при помощи «грозы».
Идеал Пересветова — военная монархия, организованная по образцу Османской империи. Основу ее могущества составляет военное сословие. Царь должен неустанно заботиться о благополучии дворян–воинников: «Мудр царь, что воинам сердце веселит — воинниками он силен и славен», «что царь- ская щедрость до воинников, то его и мудрость». Худший грех вельмож царя Константина тот, что «всегда богатыя о войне не мыслят, а мыслят о упокое», а главное, «вельможи его ленивыя богатыя не думают о войску». Греческие вельможи, утверждал Пересветов, погубили царя Константина, «укротили от воинства вражбою от ереси своея и ленивства ради лукавством своим». Для осуждения таких «чародеев и еретиков» не надо и «лица» (поличного, улик). Их надо «огнем жещи» и «лютой смерти» предавать. Пусть горят костры на пыточном дворе и льется кровь вельмож–еретиков, лишь бы славилось царское имя и в государстве его торжествовала правда. Такова логика рассуждений писателя–воинника. «Царь на царстве грозен и мудр, царство его ширеет, и имя его славно по всем землям»[458].
И. С. Пересветов выступает решительным противником рабства. Это, по мнению Я. С. Лурье и ряда других исследователей, сближало взгляды Пересветова с мировоззрением представителей реформационно–гуманистического движения[459]. Изложенный вывод вызывает сомнения. Какой смысл имели тирады публициста против рабства? Был ли Пересветов противником рабства и грядущего крепостничества, как полагал БД. Греков?[460] Подобное расширительное толкование едва ли правомерно. Каждый раз, когда Пересветов конкретизирует свои взгляды на «порабощение», обнаруживается, что писателя более всего заботила судьба «воинников», а точнее, «похолопленных» детей боярских.
