Искусство Дионисия служит конечной вехой периода, начало которому положило творчество Андрея Рублева. Главным достижением этого периода явилось обобщенно–идеализированное понимание образа совершенного человека.

Блистательная эпоха итальянского Возрождения оказала глубокое воздействие на всю Европу. Русь не была исключением. В конце XV в. казалось, что Россия, потеряв духовного пастыря в лице Византии, готова искать пути сближения с западно–христианским миром. Итальянский брак Ивана III и деятельность греков–униатов в Москве расширили связи с Западом. Однако низложение архиепископа Геннадия, покровительствовавшего «латинам», фактический разрыв русско–итальянских связей, суд над Максимом Греком положили конец наметившемуся повороту. «Флорентийская уния и падение Византии, — по мысли Г. Флоровского, — имели роковое значение для Руси: в решающий момент русского национального самоопределения византийская традиция прервалась, византийское наследие было оставлено и полузабыто; в этом отречении «от греков» — завязка и существо московского кризиса культуры»[430]. Почву для кризиса создал, по–видимому, не только разрыв с «греками», но и отказ от наметившегося поворота в сторону католического Запада. Торжество официальной церкви и самодержавных начал, утверждение идеи исключительности Москвы — «третьего Рима», последней мировой истинно христианской империи, способствовали изоляции России в то время, когда она остро нуждалась в развитии культурных и прочих связей со странами Западной Европы.

Иван III добился объединения великорусских земель в рамках единого государства. Но строй и облик этого государства окончательно определились лишь при его внуке Иване IV, получившем прозвище Грозный. Иван родился 25 августа 1530 г. Ко времени смерти отца ему исполнилось немногим более трех лет.

Последние дни Василия III подробно описаны в летописной «Повести», составленной очевидцем[431]. Повесть дает редкую возможность наблюдать изнутри за действием системы московского управления и составить представление о взаимоотношениях монарха и его знати.

Великий князь смертельно занемог в дни осенней охоты 1533 г. Предчувствуя близкую смерть, он тайно послал в Москву доверенных дьяков «по духовные грамоты отца своего и по свою, которую писал, едучи в Новгород и во Псков, а на Москве не повеле того сказывати митрополиту, ни бояром». Гонцы исполнили поручение втайне от братьев великого князя Юрия Дмитровского и Андрея Старицкого, от бояр, от князя Михаила Глинского и Елены Глинской. Василий III ездил в Новгород и Псков в 1510–1511 гг., митрополит Варлаам скрепил грамоту не ранее 1512 г., когда он занял митрополичий стол[432]. В первом браке у Василия III не было детей, и в течение 20 лет единственным наследником трона был брат монарха князь Юрий, получивший удел из рук отца. Последнее обстоятельство объясняет, почему заболевший монарх затребовал отцовскую духовную грамоту. Старые завещания могли быть использованы Юрием в своих интересах. Поэтому теперь Василий III пошел на беспрецедентный шаг. Он «слушав духовных, свою духовную велел сжечи»[433]. После сожжения документа монарх вместе с любимцем И. Ю. Шигоной — Поджогиным и двумя дьяками впервые стал обсуждать вопрос о том, «кого пустити в ту думу и приказати свой государев приказ». Некоторое время спустя больного доставили в столицу, и он вновь вернулся к вопросу о назначении душеприказчиков, без которых не мог составить завещание. В назначенный день «приеде к великому князю брат его князь Андрей Иванович и нача князь великий думати з бояры». Когда душеприказчики собрались, государь «приказа писати духовную грамоту». Повесть о смерти Василия III дает точный перечень лиц, приглашенных для совета и утверждения великокняжеского завещания. Обычно московские князья составляли духовную в присутствии 3–4 бояр. У грамоты Ивана III «сидели» трое бояр и казначей[434]. Так же поступил и Василий III. Он пригласил трех бояр: князя В. В. Шуйского, М. С. Воронцова и М. Ю. Захарьина и казначея, но присоединил к ним тверского дворецкого Шигону и двух ближних дьяков. Главным вопросом на совещании во дворце был вопрос, как утвердить на троне малолетнего наследника Ивана и «как строитися царству после его», т. е. после кончины великого князя[435].

Вопрос об обеспечении безопасности наследника и всей семьи побудил государя предложить ввести в круг душеприказчиков дядю великой княгини Михаила Глинского. Литовский выходец, Глинский вскоре по приезде в Россию лишился положения служилого князя и долгое время провел в московской тюрьме. В глазах московской аристократии он был человеком недостаточно знатным, а главное — не принадлежал к числу руководителей думы, из которых только и могли назначаться душеприказчики. Нарушение традиции, по–видимому, вызвало возражения бояр, но монарх «Глинского прибавил потому, поговоря з бояры, что он в родстве жене его…» Итогом обсуждения был компромисс. В число душеприказчиков был включен, помимо Глинского, брат Василия Шуйского Иван и родня Михаила Захарьина Михаил Тучков — Морозов.

Так образовалась «седьмочисленная» комиссия, своего рода прообраз знаменитой «семибоярщины» Смутного времени начала XVII в., которую возглавлял удельный князь боярин Ф. И. Мстиславский. В день составления завещания Василий III окончательно решил, кого «пустити в думу и приказати свой государев приказ». Обычное для духовных грамот выражение «приказать малолетнего сына» означало учреждение опеки над ним.

Было бы ошибкой думать, что цель Василия III состояла в том, чтобы отстранить от управления Боярскую думу и заменить ее опекунским (регентским) советом. Совет был не более чем одной из комиссий думы. Назначение членов совета не было результатом произвольного решения монарха.

В 1533 г. в состав думы входило примерно 11–12 бояр. Назначение Шуйских определялось тем, что добрая половина членов думы (двое Шуйских, двое Горбатых, А. А. Ростовский, а также в чине дворецкого И. И. Кубенский — Ярославский) представляла коренную суздальскую знать. Из старомосковских родов боярский чин имели трое Морозовых, Воронцов и Захарьин[436]. Становится понятным, почему Шуйским удалось ввести в регентский совет второго члена своей семьи и почему представительства в совете добились Морозовы. Опекунский совет был составлен из авторитетных бояр, представлявших наиболее могущественные аристократические кланы Боярской думы. Василий III непреднамеренно расширил совет с трех до шести бояр, что имело важные последствия. Опекунский совет получил возможность подменить думу в целом. Наличие главы Казенного приказа и двух других высших приказных позволяло совету решать финансовые, земельные и другие дела.

По давней традиции великий князь, покидая Москву, оставлял «царствующий град» в ведении боярской комиссии, в которую также входил казначей и другие чины. Опекунский совет и московская комиссия были высшими комиссиями Боярской думы, выполнявшими во многом сходные функции при малолетнем государе или при длительном отъезде монарха из столицы. Можно полагать, что предтечами «семибоярщины» начала XVII в. были в равной мере опекунский совет Василия III и московская боярская комиссия. Во второй половине XVI в. названная комиссия не менее десяти раз брала на себя управление «царствующим градом» в отсутствие государя. Численность ее колебалась. В шести случаях в ней было 7 бояр, в других — от 3 до 6 лиц[437].

В летописях, составленных при дворе царя Ивана, можно прочесть, что Василий III вручил скипетр жене Елене Глинской, сердце которой было исполнено «великого царского разума», что и позволило ей стать правительницей государства при малолетнем наследнике. Официальная летопись наделяла Глинскую правами законной преемницы великого князя[438]. Однако источники неофициального происхождения рисуют другую картину. Как сообщал псковский летописец, Василий III «приказа великое княжие сыну своему большому князю Ивану и нарече его сам при своем животе великим князем и приказа его беречи до пятнадцати лет своим боярам немногим»[439].