«Должно быть, была какая-то вечеринка, — сказал он себе. — Жаль, что я ничего не могу вспомнить».

Было какое-то очертание в мерцающей звездами темноте перед закрытыми глазами. Темное очертание на фоне тьмы. Её форма представляла собой правильный многогранник. На поверхности было что-то написано…

Когда ноги достаточно окрепли, чтобы не подломиться под его весом, он встал и дотронулся рукой до больного места на голове. Шишка, полученная при ударе об косяк, уже набухала, но это был просто синяк. Сделав еще один глубокий вздох, Крави открыл глаза.

Свет, подобно осколкам стекла, впился в глазные яблоки. Охнув, он часто заморгал и поднятой рукой заслонился от него прежде, чем смог с трудом сфокусироваться на отражении в зеркале.

Выглядел он хреново, так, словно только что встал с кровати после недельной лихорадки. Изо всех сил пытаясь вспомнить события прошлой ночи, он пристальнее всмотрелся в свое отражение. В уголке глаза он заметил нечто, выглядевшее как вытянутая слеза ржаво-коричневого цвета. Он дотронулся пальцем, и она отвалилась. Кровь?

Вокруг ноздрей тоже была запекшаяся кровь. Встревоженный, он повернул голову в сторону. Там её было еще больше — тонкая линия, бегущая от уха до нижней челюсти. Поворот головы в другую сторону. На мочке уха тоже была сухая кровь, выглядевшая как большой коричневый струп.

Что же, во имя Императора, произошло в особняке прошлой ночью? Может, произошла какая-то пьяная ссора? Крави помнил визг, давящий изнутри на череп, словно что-то пыталось пробить себе путь наружу сквозь его голову.

Там что-то было, в комнате. Не в святилище, а в одном из его флигелей. Для этого оттуда даже вынесли всю мебель. Монолит, вырезанный из цельного куска черного камня — многогранник. На его поверхности были отметки — фигуры, символы какие-то — которые едва можно было разобрать, потому что камень, пусть и сильно отполированный, практически не отражал свет свечей, расставленных по периметру комнаты. И там были все Покровители; Груменн приветливо кивнул ему с дальней стороны комнаты. Также были и граф, и Брек, но старого графсбератора Энджела он не припомнил. Рядом с графом был кто-то еще, кто-то незнакомый, с прищуренными глазами и противной усмешкой на тонких губах.

Крави застонал, и судорога вновь прошла по телу. Несмотря на быстрое опорожнение, желудок ощущался тяжелым и раздутым. В голову пришла идея, что выпивка поможет его успокоить — и словно в ответ его снова скрутило и сжало.

Посмотрев в раковину, он увидел, что желтая и зеленая вязкая рвота медленно стекает в слив. Он открыл кран, брызнул в лицо холодной водой и, набрав в сложенные ладони воду, промыл глаза, пытаясь снять режущую их боль.

Похмелье или нет, но надо работать, сказал себе Крави. Как новый Покровитель, он должен показать себя, доказать своим людям и тем, кто платит дань, что у него все под контролем.

Но он не ощущал, что у него всё под контролем. Он не чувствовал, что у него похмелье. Желудок еще раз скрутило. Было такое чувство, что они двигались, как им вздумается, устраиваясь в более удобное положение. Крави посмотрел на свой плоский, мускулистый живот и только тут понял, что абсолютно гол. Он не помнил, как пришел домой этой ночью; не помнил, как раздевался. Проснулся он, весь дрожа, на диване в своих новых апартаментах, отделанных деревянными панелями и с мягким освещением в подражание святилищу Дома Годи.

Разглядывая свой живот, он почти ждал, что что-то начнет двигаться под кожей.

— Нравиться это или нет, но мне надо выпить, — пробормотал он.

Первый глоток ликера вернулся так же быстро, как он его проглотил. Желудок сжимало и крутило, но Крави был упорен. Второй глоток прожег себе путь сквозь помятое горло, но не вернулся. После пятого и шестого глотка из бутылки по телу растеклось приятное онемение, и он почувствовал, что готов встретить новый день. Он принял душ, оделся и вызвал Грегора. Когда тот приехал за ним, Крави взял с собой полупустую бутылку.

— Прости, Михаил, но старик не отвечает на вызовы, — донесся из трубки вокс-устройства голос Гриши Волка. — Он даже отменил все встречи. Не сказал почему. Он выглядит не слишком хорошо, знаешь ли.

Сидя на заднем сиденье бронированного лимузина, который он «унаследовал» от графа Райзигера, Крави знал, что Волк, заменивший его на должности лейтенанта у Груменна, невозмутимый и верный солдат, говорит правду. Он вспомнил удивленный взгляд Грегора, когда открыл ему дверь своей квартиры.

— Он конкретно нажрался прошлой ночью — мы все нажрались, — ответил Крави — так же он ответил и на немой вопрос Грегора.

— Да я уж понял, — сказал Волк со смехом.

— Скажи ему, что я появлюсь завтра, — сказал Крави, затем оборвал связь и сидел в тишине, наблюдая, как городские улицы — его улицы — проплывают мимо тонированных стекол. Что-то ворочалось в памяти: слова графа, произнесенные прошлым вечером, о том, что блестящее оружие ксеносов лишь начало, и что он хочет показать собравшимся Покровителям средства, которые позволят Дому Годи захватить власть над городом на долгие годы.

Что было потом? Потом было пение — сначала на высоком готике, потом на языке, слов которого Крави совершенно не помнил. Он больше походил на шум, чем на слова: щелчки и визги…

При воспоминании о визге внутри головы вновь появилось давление. Дрожащими руками он откупорил бутылку и поднес к губам.

— Куда, Михаил? — раздался по вокс-связи с кабиной, отделенной от пассажира темным стеклом, голос Грегора. Крави в два глотка осушил бутылку прежде, чем ответить:

— Домой.

Груменн не отвечал на звонки еще два дня. То же самое было и с другими Покровителями. Некоторые даже еще не выходили из своих домов после того вечера в особняке. Для тех, чьи территории были под властью Годи уже много поколений, это не было проблемой. Для Крави же было жизненно необходимо показать себя тем торговцам и владельцам магазинов и ресторанов, которые еще недавно платили дань Дому Райзигер.

Алкоголь помогает. Руки перестают трястись и проходят будящие его ежеутренние судороги. Однако и сон безмятежным не назовешь. Воспоминания об омерзительных и зловещих снах витают над ним после пробуждения, слишком нечеткие, чтобы ясно их помнить, хотя их фрагменты внезапно всплывают в памяти в течении всего дня: святилище Годи, лица собравшихся там Покровителей, изящно и чудовищно изменяющиеся, поющие вдалеке голоса, неизмеримо древние голоса, предлагающие силу в обмен на повиновение. В такие моменты Крави всегда тянулся к бутылке.

У выпивки было еще одна польза: она затуманивала разум, позволяя ему не обращать внимания на вопросы, которые грызли его по трезвости. Как оружие ксеносов попало на Эквус III? Как тут очутился этот черный каменный многогранник и что означают символы на его поверхности? Этих вопросов и боялся Крави, потому что уже знал на них ответы.

Оружие это одно. А вот Темные Боги совсем уже другое.

На следующий день он получил повестку и, дождавшись темноты, направился во Дворец Экклезиархии.

Стоя у подножия широкой мраморной лестницы и глядя на огромные двойные двери, украшенные сложным барельефом, изображающим победу Императора над еретиком Хорусом, он поймал себя на мысли, что думает о своем отце. Войцек Крави был набожным человеком, воспитавшим своих сыновей в вере в бесконечную мудрость Императора и никогда не скрывающим своё отвращение к людям, которые приходили собирать дань для Дома Годи.

Но когда они приходили, он был с ними неизменно вежливым и учтивым, и это для Михаила, его старшего сына, было доказательством того, что и они и люди, на которых они работают, имеют власть над его отцом.

Эта власть манила его, перерастая в желание стать одним из них. Поначалу он держал в тайне от отца своё участие в мелких преступлениях, но, когда Груменн принял его в свою команду, Михаил уже не мог уклонится от посещения офиса своего отца. Одетый в новый дорогой костюм и с приобретенным высокомерием человека из Дома Годи.