Потом его зрение странно исказилось, и даже компенсаторы, встроенные в органы чувств, не спасли от дезориентации — его приказы заставили одного из сервиторов повалиться на бок. Пока машина Санджи медлила, пытаясь понять, что сделать, сервитор Диобанна подсек ей ноги взмахом острой проволоки, которая выскользнула из его пальца. Самонаводящийся дротик вылетел из кончика одного из щупалец Диобанна и на долю секунды неподвижно завис в воздухе, прежде чем ринуться вперед. На миг в уже раздвоенном зрении Диобанна появился и третий слой: изображение щели между лицом и плечевыми бронепластинами сервитора, которое становилось все больше и больше по мере того, как дротик подлетал к цели. Картина вспыхнула белизной, потом окрасилась черным, и он разорвал связь. Дротик — внешний слой из микрофлешетт, внутреннее ядро из пирокислоты — взорвался глубоко в теле последнего противника. Дым и зловоние испаряющейся плоти окутали искалеченные останки сервитора, и они рухнули на пол.

А потом настала тишина, нарушаемая лишь низким хриплым звуком, который, как понял Диобанн, был его собственным дыханием. Он пробормотал вербальную команду, и его сервитор поднялся на ноги и побежал к дверям. Диобанн последовал за ним, сконцентрировав все механические чувства, которые у него имелись, на истончающемся облаке отражателей между дверными колоннами. Перед его глазами заплясали руны, показывающие, что к выстрелу готов второй самонаводящийся дротик, что резервуар с нейротоксином заполнен на восемьдесят семь процентов, что щупальца, оканчивающиеся алмазными когтями и наборами крошечных цепных пил, работают в боевом режиме.

Позади раздался треск — силовые шпоры, встроенные в предплечья и запястья его сервитора, включились и начали испускать поля разрушительной энергии вокруг лезвий. Если ему дадут всего шестьдесят секунд, чтобы сервитор разделался с дверями храма, они смогут…

В тамбур хлынули красные фигуры, движущиеся со стремительной и смертоносной точностью. Их пуленепробиваемые рясы и капюшоны были тусклого темно-красного цвета, а там, где одежда не закрывала их тела, мелькала поблескивающая бронзовая аугметика. Скитарии. Техностража. Не сервиторы, но элитные войска Культа Машины.

Трое из них вскинули к плечам короткие тонкие карабины и открыли огонь быстрыми очередями, которые разбивались о гибкие подкожные пластины, защищающие торс Диобанна, и о спину сервитора, рубившего двери. Магос-отступник ощутил прилив надежды: они использовали облегченные снаряды, которые разбивались на мелкие осколки, чтобы не нанести ущерб стенам тамбура. Из-за этого им не хватало убойной силы, чтобы повредить бронированные тела Диобанна и его слуги.

Восстановив равновесие, Диобанн ринулся вперед, чтобы двое ближайших скитариев оказались в радиусе поражения однозарядного микроогнемета, скрытого в кончике другого щупальца. Но, вспыхнув, облако раскаленного газа лишь вскользь задело их одеяния. Оба воина упали на пол и перекатились, затушив пламя, один из них поднялся на колено и выпустил еще одну очередь в Диобанна. Странствующий магос потратил на него еще один драгоценный самонаводящийся дротик — голова противника разлетелась, словно тыква — и бросил к его ногам еще одну отражательную ампулу. В этот момент он осознал, что сложная паутина данных, что плясали и мерцали на краю его зрения и на задворках сознания, исчезла, пропала в тот же миг, как позади него прекратились звуки работы клинками. Он вдруг понял, почему скитарии больше не стреляют, почему они не стали метать гранаты.

Магос Диобанн крутанулся на месте, щупальца его похожей на гидру руки заметались в воздухе, ища цель, немодифицированная рука скрючилась, как когтистая лапа, аугметические трансляторы взревели, бросая вызов на всех частотах. Даже отросток для передачи данных в уголке его глаза вытянулся, улавливая запахи в воздухе.

Сверкнув золотом и блестящей костью, два люминанта отлетели прочь от сервитора, которого только что убили. Они успели прилететь в тамбур и зависнуть у него над головой, прячась за парящими в воздухе шестеренками. Диобанн взмахнул щупальцем, в котором находились электромагнитные гранаты…

…но люминанты были ангелами Машины, созданиями из компонентов, доведенных до предельной чистоты, и черепов самых благочестивых жрецов Механикус — осмелится ли он обрушить на них столь ужасное оружие?

Сомнение, рожденное последними отголосками былого почтения, погубило Диобанна. К тому времени, как электромагнитная граната взорвалась над лежащим ничком сервитором, люминанты взмыли вверх на четыре метра, а затем, описав дугу, спикировали вниз. Один метнулся влево, и третий дротик, даже несмотря на то, что его вело зрение магоса, не смог вовремя свернуть следом за ним и улетел куда-то во тьму над его головой. Второй люминант ушел в штопор, закрутившись в воздухе. Щупальце-клешня тщетно лязгнуло в воздухе в миллиметре от его крытого золотым листом бока.

В ушах Диобанна раздался шум, который нахлынул на его аугметические устройства перевода и преобразовался в данные. Люминанты транслировали ему простой кусок кода, который повторялся снова и снова, три раза в секунду, и представлял собой всего лишь инфопечать генетора-магоса Кайнеза Санджи — чтобы Диобанн знал, кто смотрит на него их глазами, пока они исполняют приговор. Один из них протянул механодендриты, чьи адамантиновые наконечники прошли сквозь броню странствующего магоса, как сквозь бумагу, и вздернул его в воздух, второй выдвинул из основания черепа гудящую силовую установку. Код превратился в высокоскоростной инфосигнал, передаваемый по всем звуковым и воксовым каналам, которые только были у Диобанна.

Сигнал прошел напрямую сквозь слои-трансляторы в его мозг, так что сообщение мгновенно развернулось в его сознании во всех деталях. Оно было несложным. Список обвинений и четыре заявления. Обвинение, осуждение, отлучение, уничтожение.

Через одну целую восемьдесят четыре сотых секунды после окончания трансляции второй люминант зажал глазной отросток Диобанна в толстом захвате на конце силовой установки. Он едва успел ощутить боль. Импульс энергии прошел по отростку и разошелся по паутине микроаугметического волокна, пронизывающей мозжечок магоса. Оно вспыхнуло, раскалилось добела и испепелило пораженный, не верящий в происходящее мозг Диобанна.

Гайт редко чувствовал себя уютно на борту «Бассаана». Он четко понимал, что согласно своей роли во флотилии должен пребывать на «Обещании Каллиака», где повседневные корабельные дела шли в неторопливом темпе, комфорте и спокойствии. «Бассаан» же был деловым, функциональным, и управлял им строгий, почти военный экипаж, отчего Гайт чувствовал беспокойство.

И это еще во время лучших путешествий. Когда сам Хойон стоял на полтора шага впереди Гайта, а тот был в любой момент готов услужить ему, он видел, как взгляд старика рыщет направо и налево, и экипаж бледнел, словно его лицо было невыносимо ярким, обжигающим прожектором.

«Если бы я только мог отправиться назад во времени, — подумал он, — увидеть старого, всем довольного Гайта и поговорить с ним, что бы он подумал? Что бы тот Гайт сказал о том, почему я здесь сейчас нахожусь?»

Он смотрел, как мимо него проходит вереница офицеров. Их отражения плясали на покрытых гравировкой металлических стенах, они нервно поправляли униформы на ходу и не знали, куда девать руки. Шли они, казалось, дольше, чем следовало бы — их было всего-то примерно полдюжины. Гайт и Бехайя твердо настояли на том, что их должно быть очень мало, и даже такая уступка, сделанная этой пародии на человека, их наследнику, ясно давала понять им обоим, насколько скверные у них проблемы.

Дальше в коридоре стоял Д’Лесте и переминался с ноги на ногу. Он не разговаривал с Гайтом с тех пор, как Диобанн вылетел вперед на Гидрафур, и с течением времени, пока они все больше укреплялись во мнении, что магос не вернется, они постепенно стали избегать друг друга. Встречи распорядителей в зале совещаний сменились небольшими, производящимися исключительно резким шепотом и в тайных местах разговорами, в которых участвовали лишь два-три человека за раз. Среди экипажа распространялись слухи и неуверенность. Гайт был этому не удивлен. Любой зудень, окажись он сейчас на борту, и тот бы понял, что что-то идет не так — настолько все было плохо.