— Я это знаю, милорд; я знаю даже одного молодого лорда, столь же скромного, как и доброго, построившего в одном из своих имений приют, в котором он содержит пятьдесят пять несчастных. (Я невольно покраснел при этих словах, но сейчас же оправился, не понимая все же, откуда он мог знать то, что касалось меня лично…) Эти люди делают честь своей стране, — продолжал он, — да будут они благословенны! Их благотворительность в наших глазах более привлекательна, чем все их богатства и титулы. Их заслуги даже больше наших, ибо им приходится бороться против преград плохого социального строя, тогда как у нас, благодаря нашему доброму Икару, нет бедных…

— Как! У вас нет бедных?

— Конечно, ни одного! Заметили ли вы хотя бы одного человека в лохмотьях? Хотя бы одно жилище, похожее на лачугу? Разве вы не видите, что республика делает нас всех одинаково богатыми, требуя только, чтобы мы все одинаково работали?

— Как, вы работаете все?

— Конечно, и только этим счастливы и гордимся! Мой отец был герцог и один из крупных вельмож страны, а сыновья мои должны были быть графами, маркизами и баронами, но они теперь: один — слесарь, другой — печатник, а третий — архитектор; Вальмор будет священником, брат его — маляр; а все эти девушки, которых вы видите, имеют каждая свою профессию, и это не делает их ни более безобразными, ни менее привлекательными. Разве наша Корилла не прекрасная швея? Посмотрите на нее в мастерской!

— Действительно, я совершенно подавлен.

— Так как вы, милорд, приехали к нам поучиться, мы покажем вам и много других вещей, но мы не можем вам показать ни праздных, ни слуг.

— У вас нет слуг?

— Их нет ни у кого. Добрый Икар избавил нас от бича слуг, как он избавил их от бича прислужничества.

— Но скажите мне, наконец, кто этот добрый Икар, о котором я так часто слышу? И как вы сумели?..

— У меня не хватит времени, чтобы объяснить вам это сегодня, но Вальмор, — которого вы, кажется, околдовали, так он полюбил вас, — и его друг Динар, один из наших наиболее ученых профессоров истории, доставят себе удовольствие объяснить и показать вам все и ответить на все ваши вопросы. Вы можете даже пользоваться их руководством, изучая нашу Икарию.

— Любите ли вы цветы, милорд? — спросила меня одна из присутствовавших матерей.

— Очень, мадам, я не знаю ничего более красивого.

— Ничего более красивого, чем цветы? — заметила, покраснев, одна из молодых девиц.

— Да, мадемуазель, простите, ничего более красивого, чем… некоторые… розы.

— Вы не любите детей? — спросила меня одна из девочек, примостившись ко мне на колени и посматривая на меня каким-то испытующим взглядом, которого я не мог понять.

— Я люблю только маленьких ангелов, — ответил я, обнимая ее.

— Любите ли вы танцы? — спросила Селиния.

— Я люблю смотреть на танцы, но сам я плохой танцор.

— Так вы научитесь, — заметила Корилла, — потому что я хочу танцевать с вами.

— Любите ли вы музыку? — спросил меня неожиданно ее отец.

— Страстно.

— Вы поете?..

— Немного.

— На каком инструменте вы играете?

— На скрипке.

— Мы не будем сегодня просить милорда, — сказал старый дедушка. — Он уплатит свой долг в другой раз, но так как он любит музыку, споем что-нибудь, дети. Милая Корилла, покажи милорду, что представляет собою икарийская швея.

— Но, — заметил я ему тихо, — не поступаете ли вы, как живописец, который заявляет, что показывает вам все свои картины, а в действительности показывает только свои шедевры?

— Вы увидите, вы увидите, — ответил он с улыбкой. Дети уже бросились бежать за гитарой, которую одна из девушек с очаровательной улыбкой передала Корилле, а Вальмор взял свою флейту, чтобы аккомпанировать сестре.

Не заставляя себя больше упрашивать и не придавая особого значения своему таланту, Корилла запела. Непринужденность, простота, грация, блестящая красота, чистота дикции, прекрасный голос, глаза, сверкающие умом, — все это привело меня в восхищение.

Вторая песнь, припев которой был повторен всеми молодыми девушками и детьми, еще больше очаровала меня.

— Наш патриотический гимн! — воскликнул отец Вальмора. И Вальмор взял на себя роль запевалы. Все дети пели хором. Мужчины, игравшие в шахматы, и женщины, игравшие за другим столом, приостановили свою игру, чтобы повернуться к певцам. И все, увлеченные общим энтузиазмом, присоединились к хору, чтобы воспеть отечество, да и сам я увлекся и с третьего куплета присоединился к хору, что вызвало всеобщий смех и аплодисменты.

Я никогда еще не видел, ничего более восхитительного.

В одно мгновенье, когда еще смеялись над моим музыкальным энтузиазмом, на стол были поставлены свежие и сухие фрукты, варенье, сливки, пирожные и различные легкие напитки. Все было сервировано изящными руками молодых девиц, все с очаровательной улыбкой было подано молодежью.

— Так вот, милорд, — сказал мне помолодевший старец, — думаете ли вы, что мы нуждаемся в лакеях, чтобы нам услуживать?

— Конечно, нет, когда (прибавил я тихо, приблизившись к нему) вам прислуживают грации и любовь…

Я сказал, с грехом пополам, несколько комплиментов отцам и матерям по поводу их семейств, поблагодарил за оказанный мне любезный прием и удалился, исполненный сладких воспоминаний. И сон медленно смежил мои очи только для того, чтобы убаюкать меня прекрасными сновидениями.

Песни вчерашнего дня и чарующие улыбки еще услаждали мой сон, когда меня разбудил Вальмор.

— Как вы счастливы, мой дорогой друг, — сказал я ему, — имея такую милую семью.

— Она, значит, удостоилась понравиться вам?

— Больше, чем я могу вам выразить!

— Тем хуже, — сказал он с видом, который меня очень поразил, — мне очень досадно за вас, но я обязан сказать вам правду. Вот что случилось дома после вашего ухода.

— Говорите, я горю нетерпением…

— Знайте же, что хотя мой дед — глава семьи и может допустить к себе кого ему угодно, он не хочет, однако, ввести в дом никого, кто не нравится хотя бы одному из его детей.

— Не имел ли я несчастье оскорбить кого-нибудь? Расскажите, пожалуйста!

— После вашего ухода он собрал всех нас в круг и поставил вопрос, не имеются ли возражения против вашего допущения в нашу семью, заметив предварительно, что я некоторым образом уже наперед расположил ее в вашу пользу.

— Кончайте же!

— Я сказал, что знаю вас хорошо, весьма хорошо, точно прожил с вами несколько лет, и питаю к вам непобедимое чувство дружбы…

— Еще раз, кончайте!

— Все, казалось, отнеслись вполне одобрительно… но Корилла взяла слово… и вы были…

— Отвергнут! — воскликнул я, вскочив с постели.

— Ничуть, — продолжал он, смеясь, — приняты единогласно со всем пылом, какого только мог желать ваш друг. Простите эту шаловливую проделку, внушенную удовольствием, которое доставило мне допущение вас в нашу семью. Вам следовало бы, впрочем, еще больше сердиться на Кориллу, ибо именно она мне подала эту мысль. Но дабы знать наверное, что вы не досадуете на нее, она требует, чтобы вы сегодня же вечером сделали ваш торжественный визит как друг дома. Вы увидите ученого профессора истории, о котором вчера говорил мой дед, моего друга Динара, брата безобразной, но любезной невидимки. Вы согласны? Вы меня прощаете? (Я мог ответить ему только объятием.)

— Не будем, однако, спешить. Сговоримся сначала об условиях, ибо Корилла ставит одно условие.

— Какое? Говорите скорей!

— Чтобы Вильям пришел сообщить ей, что милорд вышел. Согласны? (Я обнял его во второй раз.)

— Ладно, — сказал он, смеясь, как сумасшедший, — я счастливо выполнил опасную миссию. Бегу теперь отдать отчет о своей миссии моему грозному господину, который ждет меня. Итак, сегодня вечером, в шесть часов.