— Вы ждали войны, м-р Тэрнбулл? — торжественно воскликнул Вэйн. — Вы дождались ее! Я благодарю бога за то, что он позволил мне принести хотя бы одному человеческому существу ту весть, которая, по существу, должна была бы быть для сыновей Адама единственной благой вестью. Вы недаром прожили вашу жизнь! Ваш труд не был игрой! Только теперь, когда седина засеребрилась в ваших волосах, настала для вас пора юности, Тэрнбулл! Боги не лишили вас ее навеки, — они только отсрочили ее. Давайте сядем — вы объясните мне подробно ваш план защиты Ноттинг-Хилла. Ибо вы и я — мы вместе будем защищать Ноттинг-Хилл.

М-р Тэрнбулл две-три секунды недоверчиво смотрел на Адама, потом опустился на стул рядом с ним. С этого стула он встал только через семь часов, когда первые лучи солнца осветили спящий город…

Штаб-квартира правителя Адама Вэйна и его верховного главнокомандующего помещалась в небольшой, убогой сливочной на углу Пэмп-стрит. Они устроились в ней рано утром, когда над сонным Лондоном только начала брезжить белесая заря.

В характере Вэйна было много женского; он принадлежал к тому разряду людей, которые в момент возбуждения забывают о еде. За последние шестнадцать часов он ничего не ел и только время от времени залпом выпивал стакан молока, тотчас же отставляя его в сторону и снова принимаясь писать и чертить, писать и чертить с непостижимой быстротой. Тэрнбулл обладал более мужским характером — чувство ответственности только возбуждало в нем аппетит. Не отрываясь от папок и чертежей, он то и дело прикладывался к стопке сандвичей, лежавших подле него на куске бумаги, и к кружке эля, принесенной из ближайшего трактира, который уже был открыт, несмотря на ранний час. Оба молчали. Ни один звук не нарушал напряженной тишины — только карандаш Адама скрипел по бумаге да какая-то заблудшая кошка урчала под стойкой. Наконец Вэйн нарушил молчание:

— Семнадцать фунтов восемь шиллингов девять пенсов, — произнес он.

Тэрнбулл кивнул головой и приложился к кружке.

— Не считая тех шести фунтов, что вы взяли вчера, — прибавил Вэйн, — Куда вы их дели?

— А! Это страшно забавно! — ответил Тэрнбулл, прожевывая сандвич. — Я истратил их на благотворительность.

Вэйн удивленно посмотрел на него своими странными, невинными глазами.

— Я роздал эти пять фунтов не менее чем сорока уличным мальчишкам, — продолжал Тэрнбулл, — чтобы они покатались в кебах.

— С ума вы сошли, что ли? — воскликнул правитель.

— Не совсем, — ответил Тэрнбулл. — Эти прогулки в кебах поднимут настроение нашего юношества, дорогой мой друг, расширят его кругозор, укрепят его нервную систему, познакомят его с многочисленными памятниками старины нашего великого города. Воспитание, Вэйн, воспитание! Не указывали ли глубокомысленнейшие наши мыслители на бесцельность политических реформ до тех пор, пока не будет создан новый тип человека и гражданина? Через двадцать лет, когда эти мальчишки подрастут…

— Сумасшедший! — сказал Вэйн, кладя карандаш. — Плакали мои денежки!

— Вы ошибаетесь, — ответил Тэрнбулл, — Вы, серьезные люди, никогда не поймете, что любая работа идет куда успешней при наличии хорошего обеда и изрядной порции бессмыслицы. Словом, я сделал следующее: вчера вечером я роздал сорок полукрон сорока мальчишкам и приказал им собрать кебы со всего Лондона и доставить их сюда. Через полчаса будет объявлена война. К этому времени в Пэмп-стрит начнут съезжаться кебы; вы вызовете гвардию, лошади будут реквизированы для укомплектования кавалерии, из кебов устроены баррикады, а кучерам будет предложено либо вступить в наши ряды, либо очутиться в наших тюрьмах и бастионах. Мальчишки могут быть использованы в качестве разведчиков. Самое существенное то, что на нашей стороне сразу же окажется неведомое всем прочим армиям мира преимущество— лошади. Ну, ладно, пойду помуштрую солдат. — Он осушил кружку и вышел из сливочной, даже не повернувшись в сторону окончательно сбитого с толку правителя.

Через несколько минут правитель рассмеялся. Он смеялся всего лишь один-два раза за всю свою жизнь, да и то как-то странно, как-то неумело, словно смех был для него искусством, которым он еще не вполне овладела Комбинация из сорока полукрон и сорока мальчишек показалась ему почему-то смешной. Он совершенно не уяснял себе всей чудовищной нелепости затеянной им войны. Он радовался ей как некоему крестовому походу, т. е. больше, чем полагается радоваться удачной шутке. Тэрнбулл же радовался ей отчасти как шутке, но еще больше как протесту против всего, что было ему ненавистно, — протесту против современности, однообразия и цивилизации. Взорвать сложнейший механизм современной жизни и использовать обломки его в качестве орудий войны; превратить омнибусы в баррикады и дымовые трубы в наблюдательные пункты казалось ему игрой, стоящей любого риска и любых лишений. В нем пылала рассудочная, глубоко продуманная любовь — та любовь, которая будет вечной угрозой всемирному миру, — любовь к жизни короткой, но веселой.

На имя короля поступила пространная красноречивая петиция за подписями Вилсона, Баркера, Бэка, Свиндона и др. В ней выражалось пожелание, чтобы на имеющее состояться в присутствии его величества совещание о судьбах Пэмп-стрит вышеуказанным лицам, отнюдь не намеренным нарушать политический декорум и свято чтущим волю его величества, было тем не менее разрешено явиться в обыкновенной форме одежды, а не в одеяниях, присвоенных градоправителям. В конечном итоге вся компания явилась на совещание в сюртуках, и даже король несколько умерил свою любовь к церемониалу и явился в обыкновенном фраке, украшенном одним-единственным орденом, — на этот раз не Подвязки, а Клуба любителей старых кляч, который он выклянчил как-то у мальчишки-газетчика. Вследствие этого единственным красочным пятном в зале оказался Адам Вэйн, облаченный в широкую красную мантию и опоясанный огромным мечом.

— Мы собрались для того, чтобы решить самую жгучую из всех современных проблем, — сказал Оберон. — Да увенчается наше совещание успехом, — прибавил он и торжественно сел на место.

Бэк слегка передвинул свое кресло и заложил ногу на ногу.

— Одного я не могу понять, ваше величество, — весьма добродушно начал он, — почему нам не уладить всю эту историю в пять минут? Имеется крошечный клочок земли, который, в сущности, не стоит и сотни фунтов, но за который мы готовы дать тысячу. Я знаю, деловые люди так не поступают; нам бы следовало приобрести эту землю по гораздо более низкой цене; вся эта комбинация вообще не имеет для пас никакого смысла, крайне невыгодна и пр. и пр. Все это так, но будь я проклят, если я понимаю, в чем тут затруднение!

— Затруднение это нетрудно определить, — сказал Вэйн. — Вы можете предложить миллион, и все-таки вам будет очень трудно купить Пэмп-стрит.

— Но послушайте, Вэйн, — вмешался Баркер тоном, в котором звучала холодная ярость. — Вы не имеете права так ставить вопрос. Вы можете назначить любую цену, но так разговаривать вы не смеете. Вы отказываетесь от блестящего дела — что оно блестящее, вы прекрасно знаете, всякий здравомыслящий человек знает это, — отказываетесь просто из духа противоречия, отказываетесь нам назло, не/иначе как нам назло! Это преступление против общества! Королевское Правительство будет абсолютно право, если оно силой принудит вас уступить.

Он уперся своими тонкими пальцами в стол и выжидательно уставился на Вэйна. Но тот не шелохнулся.

— Силой принудит вас уступить, — повторил Баркер.

— Оно должно принудить вас, — буркнул Бэк, резко поворачивая свое кресло. — Мы сделали все, что могли.

Вэйн медленно поднял свои большие глаза.

— Вы, кажется, сказали, лорд Бэк, что английский король_должен_сделать что-то?

Бэк побагровел.

— _Должен был бы,_хотел я сказать, — огрызнулся он. — Повторяю, мы проявили максимум благородства. Кто осмелится сказать, что это не так? Я не хочу быть невежливым, м-р Вэйн. И я надеюсь, что я не буду невежливым, если скажу, что вас бы следовало запрятать в тюрьму. Это преступление — останавливать общественные работы из-за какого-то каприза! Вы имеете столько же права делать это, сколько сжечь в саду перед вашим домом десять тысяч головок лука или пустить ваших детей бегать нагишом по городу. В свое время существовало право принудительного отчуждения. Король может принудить вас, и я надеюсь, что он это и сделает.