Король внезапно оборвал свою речь; глаза его засияли.

— Быть может, это благороднейшая из всех моих идей, — сказал он. — Величие средневековых городов в применении к нашим славным пригородам! Клэфэм с городской стражей! Вимблдон, окруженный городской стеной! Сербитон, колоколом сзывающий своих граждан! Западный Хэмпстед, идущий в бой под собственным своим знаменем! Так будет! Так говорит король.

Он сунул мальчику полкроны и промолвил: «На военный фонд Ноттинг-Хилла!» — и помчался домой с такой быстротой, что толпы любопытных устремились за ним. Добравшись до своего кабинета, он приказал подать себе чашку кофе и погрузился в размышления. Через некоторое время он вызвал любимейшего своего шталмейстера, капитана Боулера, к которому питал большую симпатию, главным образом из-за пышных его бакенбард.

— Боулер, — сказал он, — нет ли у нас какого-нибудь общества ревнителей истории или чего-нибудь в этом роде, где бы я состоял почетным членом?

— Сэр, — ответил капитан Боулер, потирая нос, — вы состоите членом Общества поощрения египетского Ренессанса, Клуба тевтонских курганов, Общества исследования лондонских древностей и…

— Замечательно! — воскликнул король. — Лондонские древности как раз то, что мне нужно! Сходите-ка в это общество и скажите его секретарю, помощнику секретаря, председателю и вице-председателю следующее: английский король — это звучит гордо, но Почетный Член Общества исследования лондонских древностей звучит еще более гордо. Я счастлив сообщить вам о некоторых открытиях, сделанных мною в области забытых традиций лондонских кварталов. Мои разоблачения могут вызвать величайшее волнение; они могут воспламенить заглохшие воспоминания, растравить старые раны Шепхердс-Буша и Бейзуотера, Пимлико и Южного Кенсингтона. Король колеблется, но Почетный Член тверд и непреклонен. Я следую обету, данному мной Семи Священным Кошкам, Кочерге Совершенства и Ордену Неописуемого Мгновения (простите мне, если я посвящаю вас в обрядные мелочи различных клубов, к которым я принадлежу), и прошу разрешения прочитать на ближайшем заседании доклад «О войнах между лондонскими пригородами». Передайте эти мои слова всему обществу, Боулер. Запомните их как следует, потому что это очень важно, а я уже все забыл. И пришлите мне еще чашку кофе и парочку тех сигар, которые мы держали для наиболее вульгарных и богатых посетителей. Я буду писать доклад.

Месяцем позже Общество исследования лондонских древностей собралось в своем помещении на южной окраине Лондона. К моменту прибытия короля в низком, сводчатом зале, освещенном шипящими газовыми рожками, собралась огромная толпа, потеющая от нетерпения и удовольствия. Король быстро вошел в зал и скинул бальный плащ; он был во фраке, украшенном орденом Подвязки. Его появление за небольшим столиком, на котором стоял всего лишь стакан воды, было встречено почтительными рукоплесканиями.

Председатель (м-р Хьюгинс) произнес краткое вступительное слово. Многие выдающиеся лекторы, сказал он, выступали в былые времена перед этой аудиторией (слушайте, слушайте). М-р Бёртон (слушайте, слушайте), м-р Кеймбридж, профессор Кинг (продолжительные рукоплескания), наш старый друг Питер Джессоп, сэр Уильям Уайт (громкий смех) и другие выдающиеся мужи неоднократно оказывали нам честь своими выступлениями (рукоплескания). Но данное заседание отличается от всех прочих (слушайте, слушайте). Насколько ему не изменяет память — а память у него, как и подобает члену Общества исследования лондонских древностей, довольно хорошая (бурные рукоплескания), — он не припомнит, чтобы кто-нибудь из выступавших у них докладчиков носил титул короля. Поэтому он без дальних слов просит короля Оберона открыть заседание.

Король начал с заявления, что данная его речь имеет характер первой его политической декларации.

— В этот торжественнейший час моей жизни, — сказал он, — я чувствую, что только членам Общества исследования лондонских древностей я могу открыть свою душу (рукоплескания). Если моя политика не встретит сочувствия в народе, если над моей главой начнут собираться грозовые тучи народной неприязни (нет, нет!), только здесь — я знаю это — среди моих молодцов-исследователей встречу я с мечом в руке грозу. (Громкие рукоплескания.)

Засим его величество сообщил, что теперь, когда к нему подкрадывается коварная старость, он намерен посвятить остаток своих сил возрождению местного патриотизма в многочисленных кварталах Лондона. Сколь немногим из них известны славные предания их предков! Разве знают жители Уондсворта, чему они обязаны названием своей родины? Разве помнит младшее поколение Челси подвиги былых времен? Во что выродился Пимлико? На что похожи Бэттерси?

Наступило краткое молчание. Затем чей-то голос произнес: «Позор».

Король продолжал:

— Будучи призван, хоть и не по заслугам, на высокий пост английского короля, я решил сделать все, что в моих силах, чтобы положить конец этому пренебрежению. Я не хочу военной славы. Я не претендую на мудрость Юстиниана или Альфреда в государственных делах. Если история упомянет меня как человека, который вырвал из когтей забвения несколько древних английских традиций, если потомки наши скажут, что благодаря мне — ничтожнейшему, быть может, из ничтожных— обитатели Фулхэма все еще едят Десять Морковок, а Путнейский общинный советник все еще бреет половину головы, — я безбоязненно предстану перед великими моими пращурами, когда сойду в место последнего успокоения королей.

От наплыва чувств король замолк, но вскоре овладел собой и возобновил свою речь:

— Я думаю, что перед столь просвещенной аудиторией мне не придется останавливаться на деталях возникновения тех или иных легенд. Самые имена наших пригородов свидетельствуют о нем. До тех пор, пока Хэммер-смит будет именоваться Хэммерсмитом, население его будет жить под сенью своего национального героя, Блэксмита-кузнеца. Не он ли повел демократию в бой на Бродвей, не он ли обратил в бегство конницу Кенсингтона и разбил ее наголову на той площади, которая в память пролитой на ней крови аристократов была названа Кенсингтон-Гор? Жители Хаммерсмита не преминут вспомнить, что самое название «Кенсингтон» впервые было произнесено национальным их героем. На торжественном пиршестве, устроенном в ознаменование мира, когда высокомерные олигархи отказались подпевать песням хэммерсмитовцев, великий республиканский вождь со свойственным ему грубым юмором произнес те самые слова, которые впоследствии были высечены на его памятнике: «Птичек, которые могут, но не хотят петь, нужно заставить петь» (Little birds that can sing and won’t sing, must be made to sing). И с тех пор восточные рыцари получили прозвище «Кенсинги». Но и у вас есть славные предания о жителях Кенсингтона! Вы доказали, что вы умеете петь — петь дивные боевые песни! И даже после страшного дня Кенсингтон-Гор история не забудет тех трех рыцарей, которые прикрывали ваше отступление от Хайд-Парка (названного так, потому что вы прятались в нем), тех трех рыцарей, по имени которых назван Найтбридж. Не забудет она и дня вашего возвращения, когда вы, закалившись в горниле военных неудач, исцелившись от вашей аристократической расслабленности, с мечом в руках шаг за шагом теснили бойцов Хэммерсмитской империи и, наконец, разбили их наголову в битве столь страшной, столь кровавой, что хищные птицы нарекли ей свое имя: Рэвенскоуртом зовется это место — сколько мрачной иронии в этом названии! Надеюсь, я не затрагиваю патриотических чувств Бейзуотера, Бромптона и прочих исторических городов, выделяя эти два примера. Я остановился на них не потому, что они разительней остальных, но отчасти из личного пристрастия (я сам потомок одного из трех героев Найтбриджа), а отчасти из-за того, что я всего лишь дилетант и не беру на себя смелость исследовать времена и страны более отдаленные и таинственные. Не мне решать спор двух таких знатоков, как профессор Хьюг и сэр Вильям Виски, о том, что значит «Ноттинг-Хилл» — Нёттинг ли Хилл (намек на покрывавшую его некогда богатую растительность), или испорченное Носинг-Илл, свидетельствующее о том, что предки наши считали это место земным раем. Если такие люди, как Подкинс или Джосси, признаются в своих сомнениях относительно границ Западного Кенсингтона (начертанных, согласно преданию, бычьей кровью), то мне нисколько не стыдно покаяться в том же. Я прошу вас простить мне эту экскурсию в область истории и пообещать мне ваше содействие в разрешении ныне встающей перед нами проблемы. Неужели же древний лондонский дух обречен на погибель? Неужели в глазах наших трамвайных кондукторов и полицейских померкнет то сияние, которое мы столь часто видим в них, — мечтательное сияние, говорящее