КЛАВДИЯ ХОРЗОВА.
НИКИТА ее муж.
ДОМНА АТАВИНА.
АНДРЕИ ЛУЖКОВ.
ВЕРА.
НАДЕЖДА РЕШЕТОВА.
ПЕТР ее сын.
ГАЛИНА.
ДАРЬЯ.
ПЕРВАЯ ДЕВУШКА.
ВТОРАЯ ДЕВУШКА.
ТРЕТЬЯ ДЕВУШКА.
ПАРЕНЬ.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
1
Дорога, уходящая в гору. Вдоль дороги дома. На самом лбу взгорыша унылое сельское кладбище. У подножия — кузница.
Начало действия относится к весне сорок пятого года. Этой весной возвращались с войны два тридцатилетних солдата. Оба меченые, но живые — немыслимое везение! Двое из всей Бармы. А уходило полсотни мужиков и парней.
Возвращались. У И г н а т а кроме шрамов под соломенными висками — ордена, среди которых две Славы. Да и Н и к и т у наградами не обидели. Ранами тоже. Левое плечо западало. Нога сгибалась худо. До рези в глазах всматривались в родную деревню. Вот она, Барма, бедная, вдовая. И крестов на кладбище, кажется, прибавилось. Но солдатам не до покойников. Война приучила к мысли о том, что смерть, как сидор солдатский, постоянно за плечами.
И г н а т. Ну вот и дома… дома! Поди, не ждут уж, а?
Н и к и т а. Немудрено. Пятьдесят человек призывали, а сколь из полусотни-то уцелело? Тот погиб, тот без вести пропал…
И г н а т. И меня потеряли, наверно. Полгода по госпиталям валялся. Думал, не выкарабкаюсь.
Н и к и т а. Потеряли… могли потерять, ежели не шибко ждали. А ежели ждали — не потеряют.
И г н а т. Ждут! Я знаю, меня ждут! Может, встречать вышли. И я вот он. Явлюсь и, как положено по уставу, отрапортую: «Сержант Мантулин прибыл в полное ваше распоряжение. Разрешите сменить автомат на поручни?»
Н и к и т а (нервно расправив длинные усы). С такой выкладкой в плугари? (Ткнул в Игнатовы ордена.) Да по твоим заслугам надо бить в колхозные председатели, если не выше. Будь у меня столько отличий, я бы в район пробился.
И г н а т. Кого я там не видал, в районе-то? Дома всего милей. Каждая кочка — родня. Пойду в бригаду, к земле поближе.
Н и к и т а. Родня, родня! Мало ли что родня! Не за здорово живешь воевали! Четыре года судьбу испытывали: нынче — здесь, завтра — к боженьке в рай. А ротный писарь сопроводиловку сочинит: «Пал смертью храбрых…» Родня… Четыре года со смертью в обнимку. Не то что тело, душа закирзовела… озлела до невозможности.
И г н а т. Ничего, возле земли оттаем помаленьку. Теперь хошь не хошь — доброте учиться надо. Такая история.
Н и к и т а. В мешке-то гостинцы? Туго набит.
И г н а т. Овес. Лежал как-то перед артподготовкой на поле — нажелудил. Хоть и не положено вещмешок забивать несписочным имуществом, а выбросить жалко. Хлеб же…
Н и к и т а. Все такой же блаженный!
И г н а т. Мне всю войну одни сон снился: поле израненное. А я его врачую. Вот, сон в руку. (Зачерпнул из-под ног земли горсточку, попробовал на язык.) Солона!
Н и к и т а (усмешливо). Не нанюхался за четыре-то года? Айда! Эка невидаль — солонцы бросовые.
И г н а т. Бросовые — так. (Вроде бы не ко времени вздохнул.) Омертвела земля!
Н и к и т а. Нашел о чем сокрушаться! В Сибири окромя солонцов земли вволю.
И г н а т. Никудышные мы хозяева! Вот немцы — враги, а гляди: у них каждый клочок обихожен и в дело пущен.
Н и к и т а. Ну ты! Вяжи лыко к лыку! Нашел кого в пример ставить!
Разошлись. Смиренной улочкой Игнат направился к своему дому с тополем под окном. На тополе скворечник. Дом отпугнул заброшенностью. Калитка сорвана. Окна без стекол. И никто не вышел навстречу. Что ж вы, ноги, через три земли отшагавшие, оробели на своей, на близкой, земле? Из ограды выбежал пес. Старчески гаркнул, лизнул в руку.
И г н а т. Здорово, Трезор! Трезорушка. Не помолодел ты за эти годы! Где хозяйка твоя? Где Гринька?
Трезор виновато завилял хвостом. Во дворе кто-то завозился, окликнул собаку. Это Г р и н ь к а, мальчишечка лет десяти. В руках у него аккуратно стесанный камень.
Г р и н ь к а. Трезор! Ты куда подевался, блудень?
Трезор кинулся на зов.
И г н а т. По хозяйству хлопочешь, мужичок?
Мальчик медленно подался назад. В его осторожном движении, в напряженных узких плечиках, во всей его сжавшейся фигурке было столько взрослого недоверия, беды, покинутости, что Игнату стало жутко. Вот шейка вытянулась, извилась. Из-за плеча показался нос, навесистая отцовская бровь, глаз, рот, растущий в отчаянном крике…
Г р и н ь к а. Тя-я-тя-я! Тя-ятенька-а-а! (Уронив камень, метнулся к отцу.)
И г н а т (нацеловывая сына). Ну, Гриня, ну, золотко! Чего ж ты так испугался-то?
Г р и н ь к а. Живой? Родненький… родненький! Живой! А-ах!
И г н а т. Как вырос-то! Как вырос! Не узнать: удалец, витязь!
Г р и н ь к а. На тебя похоронка была, а я ждал, ждал! Я знал, что тебя не убьют.
И г н а т. Не убили, сынок, не убили. Хоть и залатанный весь, а жив, дома. Мамка-то наша где? В поле мамка?
Гринька после мучительной, долгой паузы горестно зарыдал.
Где же она, Гриня? (Голос стал чужой, сиплый.) Сказывай! Все как есть сказывай, не таи!
Г р и н ь к а. Нет больше мамки… заме-ерзла-а! Поехала в лес и заме-ерзлаа… прямо у поленницыы…
Молчание. Долгое. Тяжкое.
И г н а т (после паузы). Веди меня к ней, сынок. Веди…
Идут по дороге в гору. Гринька держит отца за руку. Сзади них выехала одноосная тележка. В оглоблях — за коренника, за пристяжную, за всю звонкую тройку — Д о м н а А т а в и н а. Выпряглась, пошла за Мантулиными, но вернулась. Отец и сын между тем приблизились к кладбищу. С краю на простеньком деревянном кресте криво вырезано: «Здесь покоится раба божья Наталья Алексеевна Мантулина. 1915—1945». Игнат, точно пулей срезанный, выпустил крест, по которому слепо водил пальцами, сполз на могилу, приник. Но из-под земли — молчание. Рядом чуть слышно всхлипывает Гринька, глядя на отца.
Г р и н ь к а (подняв тяжелую отцовскую руку). Пойдем, тятя. Робить начнем. А как робить начнем — горе притухнет. Ее не воротишь, сколь ни убивайся.
И г н а т (поднялся, удивленно глядит на сына). Верно, сынок. Ее не воротишь. А нам жить надо. Только как жить?
Г р и н ь к а. Как все люди.
И г н а т. Мантуленок ты мой! Вот он, сынок-то наш, Наташа! Мужик, совсем мужик! А я ему, как дитю, леденца вез.
Г р и н ь к а (истово). Я страсть люблю леденцы, тятя!
Игнат развязывает мешок. В мешке зерно и зерном облепленный красный петух на палочке. Обобрав зернышки и бережно ссыпав их обратно в мешок, Гринька старательно сосет леденец.
И г н а т. Как жил тут один? Как хозяйничал?
Г р и н ь к а. Я не один жил. Тетка Домна приютила, председательша.
И г н а т. Не обижала?
Г р и н ь к а. Не-а. Она только с виду крута, а так ласкова. Как родного голубила.
Игнат. Ну пойдем, сынок. Теперь своим домом жить станем.
Спускаются вниз. Навстречу им «Домнин экипаж». Д о м н а тащит за собой тележку.
Д о м н а. С возвращением тебя, Игнат!
И г н а т. Врагу не пожелаю такого возвращения.
Д о м н а. Пускай не в радость, а все же воротился на отчую землю. Мой Ваня под Севастополем… в дальней земле, а может, в море, и волны над ним.
