Я кивнул, давая понять, что мне все ясно.

— Хорошо. А теперь давай расслабимся и будем спокойно ждать, — сказал он и одним глотком выпил стоявший перед ним стакан воды.

Как и предсказал полковник Квон, спустя примерно двадцать минут началась репетиция. Студентов, получавших грамоты вместе со мной, было семь человек. Среди них был один, сидевший, как и я, в инвалидной коляске. Дублер президента предупредил, что господин Президент будет рассматривать нас, поэтому нам ни в коем случае нельзя отводить глаза в сторону или склонять голову. Он сказал, что надеется, что такого не произойдет, но, если вдруг господин Президент задаст вопрос, надо отвечать четко, ясно выражая свою мысль. Он два раза произнес слова «отвечать четко» и приказал нам повторить их вслед за ним. Мы громко продекламировали: «Отвечать четко».

Пока проводили репетицию, студенты почти не шевелились. После завершения репетиции мы вернулись на свои места. Изредка доносились голоса телохранителей, переговаривавшихся по рации, в остальное же время в зале стояла такая тишина, что можно было бы услышать, как падает на пол иголка. То есть, возможно, так казалось со стороны, в моей же голове раздавалось бесконечное бормотание: «В горле першит», «Это же не в углу должно стоять», «Если на ромбовидные плитки поставить цилиндрические колоны, тот вертикальный угол…», «Убийца!», «Это, оказывается, трудное дело», «Убийца!» Обернувшись, я посмотрел на студентов, устроившихся позади меня, но так и не смог определить, кому принадлежали эти мысли. Полковник Квон поглядел на меня, нахмурив брови. «Сиди прямо!» — прозвучал в голове его голос.

Наконец кто-то произнес: «Всем встать, входит господин Президент», — и из динамиков вместе с первыми торжественными аккордами полились слова песни «Ода Президенту»: «О, великий-превеликий наш Президент, вечно несите свет, вечно несите свет». Все студенты, кроме нас двоих, сидевших в инвалидных колясках, поднялись со своих мест и стали громко хлопать в ладоши.

Войдя, Президент обвел зал взглядом своих страшных глаз, поприветствовал присутствующих рукой и лишь через две-три минуты сел на отведенное ему место. Когда Президент взошел на трибуну и мне наконец удалось его рассмотреть, я подумал только: «Его лоб слишком блестит». Церемония проводилась в соответствии с планом, составленным на висящем рядом с трибуной листе. Президент, страшно ненавидимый студентами, стал долго и бессвязно говорить о значении праздника Дня студентов, который снова начали отмечать спустя одиннадцать лет.

Во время утомительной церемонии я с трудом мог усидеть на месте: было любопытно, кто же тот человек, который в своих мыслях называл Президента убийцей. Однако под взглядом телохранителя в темных солнцезащитных очках, стоявшего прямо передо мной, я не мог даже повернуть голову.

Спустя довольно долгое время семь студентов по очереди в порядке следования своих номеров в списке представленных к награждению поднялись на трибуну. Задрав голову, я посмотрел прямо в лицо Президента. «Убийца!» — опять раздался в голове чей-то голос, и я вдруг почувствовал касание чужой души. Я видел, как какой-то студент, видимо обладатель той самой души, неподвижно стоит среди трупов, с ужасом глядя на своих мертвых друзей: у одного из них голова разбита бейсбольной битой, у другого пулей пробита брюшная полость, у третьего штыком разорваны подмышки. В эту секунду ему кажется, что все в мире замерло.

В тот же миг, когда эта сцена возникла в моем сознании, меня охватила невыносимая тоска и грусть. Я вспомнил отца. Только я подумал, что теперь никогда не услышу его голос, как у меня хлынули слезы. Тем временем подошла моя очередь, и ни о чем не догадывавшийся Президент обратился к полковнику Квону, как к старому знакомому:

— Как поживаете? Хорошо?

— Так точно, господин Президент, хорошо! — бодро отрапортовал полковник Квон.

Он отвечал, вытянувшись по стойке «смирно», и только умолкнув, расслабился, словно услышал приказ «вольно».

— Это тот самый чудо-мальчик? — спросил Президент, повернувшись в мою сторону.

— Так точно, господин Президент! Это тот самый мальчик.

— Но… почему он плачет?

«Эй, паршивец!» — раздался в моей голове голос полковника Квона.

— От встречи с вами… — начал он вслух, обращаясь к Президенту, но мысленно сказал: «Почему ты плачешь? Улыбайся. Я приказываю тебе улыбаться!» — и тут же продолжил снова вслух:

— Он совершенно разволновался.

— Да? Волнение волнением, но нехорошо, когда мужчина так легко ударяется в слезы. Ну ладно. Как твое здоровье? Неплохо? — спросил Президент уже у меня.

Я сидел молча, охваченный грустью. В этот момент в зале начала играть музыка. Она, словно войдя в резонанс с неким железным прутом, звучала низким басом. Все, за исключением Президента и полковника Квона, нахмурились.

— Так точно, это так, господин Президент, — сказал полковник Квон.

— Что так? — переспросил Президент недоуменно еще до того, как полковник успел продолжить. Полковник Квон поочередно принимал стойки «вольно» и «смирно», и со стороны казалось, будто он танцевал без партнерши.

— Так точно, это так, господин Президент, — повторил он. — За исключением того, что он пока не может использовать ногу, он сейчас практически здоров.

— Очень хорошо. Ладно, возьми грамоту. Не вставай.

В этот момент преподаватели и студенты, которые больше не могли терпеть постепенно усиливающиеся звуки, начали плакать. Когда Президент подошел ближе, полковник Квон ударил меня кулаком по спине и мысленно приказал: «Сейчас же встань, паршивец!» Только тогда я пришел в себя и рывком поднялся из инвалидной коляски. От неожиданности сильно перепугавшийся Президент и стоявшие рядом с ним телохранители вздрогнули и в нерешительности отступили на шаг назад.

— Это как получилось? — резко произнес Президент, обращаясь к полковнику Квону. — Вы ведь сказали, что он не может ходить?

— Так точно, это так, господин Президент, — неуверенно начал полковник Квон, явно не представляя, что сказать в ответ, но тут же, взяв себя в руки, продолжил: — Я тоже не знаю, как это случилось. Не пойму, как мальчик, который до этого момента не мог ходить, так неожиданно встал… Разве что энергия здоровья Вашего превосходительства подняла на ноги этого больного мальчика!

Закончив свою речь, полковник Квон вдруг молча заплакал. Это словно послужило сигналом, потому что ребята, стоявшие рядом со мной, тоже начали плакать. Зарыдали и телохранители, студенты и их преподаватели, сидевшие за круглыми столами. Что касается телевизионщиков, то они, не желая упустить шанс заснять такой поворот событий, со слезами на глазах продолжали работать с камерами.

Только один человек — Президент — с озадаченным выражением на лице смотрел на меня, а я замер перед ним в нерешительности. Он попросил меня самостоятельно подойти к нему. Конечно, я не был инвалидом, поэтому смог сам прошагать все расстояние до него. В это время все сидевшие за круглыми столами принялись громко хлопать в ладоши.

Дело стало принимать странный оборот. Я получил указания: ни в коем случае не отводить взгляда от Президента. Поэтому я стоял, не обращая ни на что внимания, повернув голову в его сторону. Наверно, в тот миг у меня был вид, как у того еврейского ростовщика, который с раскрытым от удивления ртом и слезами на глазах наблюдал, как Иисус кормит пять тысяч человек пятью буханками хлеба и двумя рыбами.

«Эй, притворщик. Все закончилось», — снова прозвучал в голове голос полковника Квона. Я посмотрел на него. «Быстро повернись к Президенту», — мысленно велел он, глядя на меня. В обычное время он разговаривал раскатистым басом, но сейчас его голос, доносившийся неизвестно откуда, причинял боль, словно по моим мозговым клеткам стучал дятел. «Но почему все плачут?» — недоумевал полковник Квон.

Когда я выходил из президентского дворца после окончания церемонии, толкая инвалидную коляску, на которой приехал, меня по-настоящему интересовало лишь одно: кто же все-таки подумал про Президента «Убийца!»? Я вглядывался в лица студентов, но так и не смог вычислить того, кому принадлежала та мысль.