В тот момент, когда я почти прошел коридор со стенгазетами, откуда-то послышалось пение хора. Оно напоминало торжественный похоронный марш, если использовать цветовые ассоциации — это была «черная» песня. Когда я продолжил идти, стало ясно, что она доносилась из-за двери, на которой была прикреплена табличка со словами «Студенческий союз».

В эту комнату меня отвела одна из студенток. Ниже меня ростом, закутанная в широкий, словно пальто, шарф ультрамаринового цвета, она выглядела как заместитель начальника без лица, появившийся в книге «Галактический экспресс-999», особенно если смотреть на нее сзади. Рывком распахнув дверь, она крикнула певшим песню людям: «Этот мальчик ищет студента, который лучше всех в мире бросает коктейль Молотова».

Пение резко прекратилось. Все пристально уставились на нас, словно наш внезапный приход расстроил веселье и тем испортил присутствующим настроение. Внутри офиса находилась раскаленная печка, и от нее шло тепло. Возле двери стоял старый диван, а напротив — стол, на котором в беспорядке лежали пластиковая бутылка с макколи, бумажный стаканчик и закуски. Очкарик в полупальто с капюшоном выкрикнул имя какого-то студента. Вокруг него и того, кого он окликнул, сразу образовались две группы.

В это время я совсем потерял интерес к человеку, который лучше всех бросает коктейль Молотова. Мое внимание целиком захватил наполовину съеденный блин, затерявшийся между бутылкой макколи и бумажными стаканчиками. Крапинки зеленого цвета в нем выдавали использованные при приготовлении лук или тыкву, красного цвета — красный перец, а желтый цвет пропекшегося теста — хорошо прожаренную пшеничную муку.

Вскоре кто-то снова затянул песню. Когда я услышал ее вблизи и разобрал слова, стало понятно, что это была песня о гневе и чувстве собственного достоинства крестьянина. Я стоял перед диваном и глотал слюну, но в конце концов, не выдержав, протянул руку к блину и, оторвав от него примерно половину, быстро запихнул в рот. Вопреки моим ожиданиям блин оказался холодным и влажным, но в любом случае он был великолепен!

Люди, не обратив внимания на то, что я съел блин, продолжали петь, кричали что-то друг другу, шумно спорили, доказывая свою правоту. Умяв остаток блина и уже будучи не в состоянии остановиться, я выпил немного макколи. До этого я пробовал только сочжу, выпить макколи и прочувствовать его вкус раньше не представлялось случая, но, как бы там ни было, в тот момент он тоже показался мне очень вкусным!

Вдруг кто-то вскинул руки, словно призывая небо в свидетели, и громко крикнул: «Спросим у брата Сончжэ!» Другой человек, воскликнув: «Аллилуйя! Брат Сончжэ — наш гуру, уж он-то, наверно, знает все!» — ударил в барабан в знак согласия с высказыванием предыдущего человека. В их интонациях чувствовалась некая театральность. Но даже в такое время я, словно пылесос, втягивал в себя через рот лежавшие на столе кальмары и кофе, попадавшиеся под руки луковые кольца и другие закуски. «Это кто еще такой? — раздался чей-то веселый голос в моей голове. — Говорили, что свадьба пышная, а есть нечего, а оказывается, это ты, чудо-мальчик, все съел!» Я поднял голову.

— Это брат Сончжэ! — закричал кто-то в тот же момент.

— Брат Сончжэ! — повторил я вслед за ним.

Остальные студенты принялись наперебой спрашивать:

— Значит, брат Сончжэ был тем человеком, которого ты искал?

Я кивнул.

— Эй, — протянул кто-то недоверчиво.

Студенты кричали, что не может быть, чтобы человек, который должен лишь обтачивать камни, бросает коктейли Молотова, и что они найдут среди своих человека, который лучше всех в мире бросает коктейль Молотова. Из-за этих криков стало шумно, поэтому я, стараясь перекричать гвалт, обратился к брату Сончжэ:

— Брат, у тебя есть деньги?

Я тут же снова услышал его мысли: «Что это, тыква неожиданно отрастила ноги и начала ходить сама?»

— У меня есть все, кроме денег, — сказал я.

«Только меня увидел, а уже говоришь о деньгах, — мысленно укорил меня брат Сончжэ. — Я вижу, тыква полностью облеплена грязью общества».

— Послушайте, я, конечно, не мог как следует вымыться, после того как сбежал от полковника Квона, но я не полностью покрылся грязью. Послушайте, купите мне порцию мантов.

Когда брат Сончжэ посмотрел на меня, в моей голове раздалось: «Кымандо!»[30] Только я услышал это слово, как внезапно нахлынула грусть и на глаза навернулись слезы.

— Что с тобой? Почему ты плачешь? — спросил брат Сончжэ.

Его глаза тоже вдруг покраснели.

— Вы же только что велели мне прекратить.

Уверяя меня, что не говорил подобного, брат Сончжэ протянул мне руку. Тут я понял, что напрасно так подумал про него: на самом деле он просто вспомнил о лавке «Командо», хозяином которой был мистер Ко. В тот же вечер я пошел с ним в ту самую лавку «Командо», находившуюся прямо перед университетом, и съел целых пять порций разных видов мантов. Той ночью я вынужден был стеснить брата Сончжэ, оставшись у него.

Совершенно опьянев от быстро выпитого макколи, сильно покраснев от непонятного жара, я болтал без умолку, пока не наступила глубокая ночь. Мне казалось, что мое тело набито под завязку черными и красными гласными и согласными буквами, точно стенгазета.

Когда брат Сончжэ освободился от служебных обязанностей, я рассказал ему без утайки, что случилось со мной, начиная с момента, как, встретив мистера Питера Джексона, я узнал от него, что сообщение матери ищет меня, и до того момента, как сбежал из Института развития талантов. Также я рассказал о том, что теперь знаю, о чем думают люди в самые страшные минуты страданий в комнате для допросов, и о том, как меня вырвало на новый, только что купленный костюм Ли Манги. Я не расслышал точно, что брат Сончжэ говорил в ответ на мой рассказ, но в его речи мне чудились слова утешения, от которых внутри становилось теплее… Слушая его голос, незаметно для себя я уснул.

Когда я снова приоткрыл глаза, в комнате был только я один. Брата Сончжэ не было видно; он не вернулся ни тем днем, ни следующим. Полностью пробудившись ото сна, я отправился на кухню, нашел там рамён и, сварив его, съел. Обнаружив на книжной полке роман русского писателя Николая Островского «Как закалялась сталь», я прочитал несколько страниц и сразу закрыл книгу. Потом я наткнулся в углу комнаты на кассетный магнитофон и стал, хихикая себе под нос, слушать смешные истории, присланные радиослушателями на передачу. Убаюканный чужими голосами, я снова сам не заметил, как уснул. Сон подкрался тихо, словно вор, но, когда я прорывался сквозь дремоту, он не спешил уходить, как нежеланный гость. Пробуждаясь, я несколько раз терялся, не в силах понять: эта темнота — темнота ночи или раннего утра. Мне было трудно различить, проснулся ли я или вижу сон во время сна. Каждый раз в таких случаях я прилагал усилия, пытаясь осознать, кто я такой или где я нахожусь. В семнадцатую весну своей жизни я уже не был ребенком, но еще не стал взрослым. Я отдавал все силы, что у меня были, чтобы найти себя в этом мире.

Однажды, когда я, в очередной раз вырвавшись из объятий сна, лежал и думал о разных вещах, у меня в голове всплыли слова, сказанные мне братом Сончжэ. Тогда я был пьян, поэтому теперь помнил все нечетко, но, кажется, он произнес следующее: «Как-то раз я рассказал о снах, которые ты видел в больнице, и уже почти забыл об этом, но тут появился человек, который взялся расспрашивать меня, знаю ли я, что стало с тобой… Увидев тебя по телевизору, он был сразу очарован тобой, одним словом, стал твоим поклонником…»

Когда я слушал эти слова, мое сердце неизвестно почему бурно заколотилось, а лицо запылало — до такой степени я был взволнован. Кто мог интересоваться тем, что станет со мной в этом мире? Мое любопытство было удовлетворено уже после обеда. Когда опустились сумерки, тот человек нанес мне неожиданный визит: видимо, он разузнал, что я пришел к брату Сончжэ, и тут же нашел меня. Войдя в комнату, он представился, назвавшись Кантхо. Это было мужское имя. Сидя в комнате, вертя в руках сигарету, он рассказывал, что в конце прошлого года видел мое выступление в передаче «Специальный новогодний парад чудо-мальчиков».