— Панове, ударил час судьбы.

— Как? Что? Бунт? — посыпались со всех сторон тревожные вопросы.

— Вероятно, случилось какое-либо несчастье с паном Ясинским? — спросила у коменданта Виктория.

— Вероятно... быть может... — не мог, видимо, овладеть еще собою комендант, — его нет и, наверное, больше здесь не будет... Гуща вся сожжена и разграблена.

— Гуща? Русского воеводы маетность? — вскрикнули все и занемели в изумлении.

— Да, русского, — продолжал комендант, — эти звери не щадят и своих братьев.

— У схизматов, как у дьяволов, не может быть родственных уз: все они исчадия ада и исполнены одной адской злобы, — мрачно изрек капеллан.

— Да, целое пекло повстало на нас! — вздохнул прерывисто пан Собесский.

— О боже! — простонала, закрыв рукою глаза, Розалия.

— И не ждать нам от них пощады! — промолвил глухо Сенявский.

— Не ждать! — пронеслось умирающим эхом по зале.

Побледневший капеллан только озирался испуганно во все стороны и не знал, что сказать обескураженной пастве; он только поднял вверх свои очи и руки, застывши в безмолвной молитве.

— Но нам, панове, до Гущи особенного нет дела, — начал снова говорить комендант, — пусть себе эти гадюки пожирают друг друга. Нам важно то, что враги уже стоят под нашею брамой.

Если бы удар землетрясения разрушил вдруг над головами собравшихся в салоне рыцарей и дам этот замок и стены его стали бы падать с страшным грохотом, то вряд ли бы это грозное явление потрясло так всех, как произнесенные слова коменданта. Раздался отчаянный, ужасающий вопль панн и паненок, и этот вопль вывел из оцепенения мужчин; они бросились к своим женам и дочерям, то утешая их бессвязными, бессмысленными словами, то возбуждая упование на бога, то поднося воду. Превелебный капеллан растерялся не меньше дам и сидел в полубессознательном состоянии на кресле, опустивши безвладно руки. Одна Виктория не упала духом, а, оживившись, деятельно ухаживала за своими перепуганными гостями.

Когда прошли первые минуты смятения, заговорила она бодрым и твердым голосом:

— Да чего мы переполошились, панове, ведь наш пан комендант не сказал даже толком, в чем дело? Замок мой укреплен хорошо, запасов в нем много... так, по-моему, мы можем выдержать осаду и самого даже Хмельницкого, а не какой-нибудь банды...

Уверенный тон княгини сразу отрезвил всех. К рыцарству снова возвратилась убежавшая было отвага. Послышался даже, хотя и слабо, в салоне угрожающий ропот.

— Да, пане коменданте, — продолжала высокомерно Виктория, — если действительно существует какая-либо опасность, то следует немедленно принять против нее меры и не пугать, а, напротив, успокоить моих дорогих дам.

— Бей меня Перун, если я этого не хотел сделать, моя пышная княгиня, — оправился задетый за живое пан Вольский, — но я не ожидал, чтобы...

— Да в чем дело? Кто стоит под брамой? — перебила его нетерпеливо Виктория.

— Найлютейший зверь, Чарнота, с огромной бандой...

— Чарнота? — побледнела в свою очередь Виктория.

Паника хозяйки перешла снова на всех.

Наступила тяжелая минута молчания.

— Да, он, наибольший из негодяев! — буркнул как-то неловко пан Вольский.

Виктория бросила гневный взгляд на своего коменданта; лицо ее залилось густою краской.

— Так пан комендант мой испугался этой банды и храбрость свою проявляет лишь в брани?

— Ясноосвецоная княгиня...

— Ну, что же этот Чарнота? Осаждает уже наш замок, что ли? — прервала коменданта Виктория.

— Еще пока нет... хотя я распорядился запереть все брамы, зарядить все пушки, вывести войска на муры, кипятить смолу, бить камни, сволакивать бревна...

— Ха-ха-ха! — рассмеялась едко хозяйка. — Словно вот через минуту должен начаться приступ, словно уж все стены наши разрушены и подкатили к провалам гуляйгородины... Нет, у пана чересчур глаза велики... придется, вероятно, мне с моими прекрасными дамами стать в первых рядах...

— Я был бы безмерно счастлив, — повел комендант рукой по своим длинным усам.

Но Виктория не улыбнулась даже на эту неуместную любезность и строго спросила:

— Какие же меры против нас предпринял этот напугавший вас Чарнота?

— Он требует парламентера... или грозит немедленно приступить к разрушению замка и беспощадному истреблению всех.

— И пан верит, что он без гармат и стенобитных орудий нас разгромит?

— Никогда на свете, княгиня, но измена... она везде отворяла брамы твердынь... Мы ни на кого не можем надеяться, все смотрят волчьем...

Виктория задумалась. Все с этим согласились и уныло поникли головами.

— Только если он требует парламентера, — заговорил Сенявский, — значит, он хочет взять лишь выкуп, не больше, и оставить нас в покое.

— Верно, верно! — оживились все.

— Что же, — добавил робко капеллан, — бросить лучше собаке кость, может, она ею подавится...

— Да, — подхватил Собесский, — послать, во всяком случае, парламентера; он прежде всего повысмотрит их силы... Может, это ничтожная горсть, так мы сделаем тогда вылазку и устроим прекрасное Полеванье...

— Нет, у него силы велики, — возразил комендант, — с северной башни их видно... Иначе я бы сам распорядился, а панство бы беспокоил лишь для казны... Но я боюсь, что он хочет выманить парламентеров лишь для пыток, а своего прислал для бунтованья мещан... Вот поэтому-то и трудно найти между нашими таких отчаянных, которые решились бы пойти на верную...

— Панове! — перебила его резко Виктория. — Разве никто из вас не рискнет для общего блага отправиться в стан этого Чарноты?

Все сконфузились, покраснели и как-то неловко начали перешептываться друг с другом.

Прилив какого-то гадливого чувства возмутил всю душу Виктории. Зарницей блеснула перед ней вся пустота, вся фальшь ее жизни, обреченной на тупое, бессмысленное прозябание. Словно раскрылась перед ее очами могила, в которой она сама похоронила себя, — для чего и за что? Она почувствовала в сердце змею гнетущей тоски.

— Ясноосвецоная моя повелительница, — отозвался наконец после долгой паузы пан Вольский, — я позволю себе ответить на ваш вопрос, полагая, что и все наше славное рыцарство, — обвел он рукою салон, — разделит мои мысли и чувства. Отдать свою жизнь за ойчизну — это великий долг, и он присущ благородной крови; отдать свою жизнь за улыбку пышной красавицы — это лучшая утеха шляхетского сердца; но отдать себя на поругание хлопу, схизмату — это позор, а позор горше смерти и не может быть перенесен высоким рождением.

Совершенно верно, досконально! — пронеслось по зале глухим шепотом.

— Значит, по-вашему, панове, — встала Виктория и обвела прищуренными глазами собрание, — позорно входить в переговоры с хлопами? Я сама разделяю вашу гордость и твердость. Передайте же, господин комендант, этому послу от Чарноты, что я и благородное мое рыцарство презираем его угрозы и считаем позором входить с ним в какие-либо переговоры, что нас не страшит и измена: мы не только отстоим нашей грудью твердыню, но истребим и все его бунтарское быдло.

— Немножко резко, — заметил Собесский.

— Это раздражит зверя, — вставил Сенявский.

— О, они сейчас бросятся жечь местечко, — поддержал их и комендант, — а среди мещан много братьев и отцов нашей стражи, нашей прислуги... наших воротарей.

— Стойте, братия! — вмешался дрожащим голосом и превелебный отец. — Речь же шла о том, чтобы какою-либо подачкой отогнать от замка этого дьявола, а теперь снова хотите его дразнить... милосердия, побольше милосердия! «Блаженни миротворцы, яко тии сынами божиими нарекутся».

— Откупиться от хлопа, на бога, откупиться!.. — завопило несколько женских голосов.

— Нельзя ли нанять кого в послы из мещан? — раздалось в задних рядах.

Чтоб хлоп представительствовал за благородное рыцарство? — расхохоталась Виктория.

Гости смутились. У всех было одно желание — откупиться во что бы то ни стало от гайдамаков, и ни у кого не хватало отваги явиться для переговоров к Чарноте.