К тому же с Федьшей Крылышко вскоре расстался. Он ушел на рудник к дяде. А время-то шло. Шло, шло да к девятьсот пятому году и подкатилось. Петьше семнадцать в тот год округлилось. Красивый, статный стал — ну ни дать ни взять молодой кедрач по весне. Только бы по вечеркам ходить да девичьи сердца сушить, но не тем его думы были заняты. Не о том сердце ныло.

Как в грозу, засверкали молнии да первый гром прокатился над Уралом, когда до него докатились раскаты революции пятого года.

Стачка за стачкой. Поднимался народ. Вместе с другими пошел и Петр на трудную, но светлую дорогу революционной борьбы. Вступил в боевую дружину. Вместе с другими ремонтировал он оружие. Похищал динамит.

На работе тайно с товарищами отливал гранаты. Одним словом, пошла у Петра с того года жизнь в переплет с теми, кто за революцию шел.

И вот как-то раз, в самые горячие дни подготовки к восстанию в заводе, был назначен первый митинг рабочих.

Собрались за прудом у горы. Пришел туда и Петр. Первым выступил товарищ Андрей из Екатеринбурга.

Поглядел Петр на оратора и не смог удержаться:

— Да ведь это Спиридон! Он! Он!

— Дай, друг, послушать. Не мешай, — кто-то из сидящих на камне парней сказал.

— Чего бормочешь? Дался ему какой-то Спиридон! — ворчал другой сосед-парень.

Но Петр не слушал его. Так весь и подался вперед.

И верно. Был это Спиридон.

Когда кончился митинг и остались одни Кичигин, Девяшин, Собуров Михаил, Иван Феофантов — не ушел и Петр. Подошел к товарищу Андрею.

— Не узнаете, дядя Спиридон, Крылышко Петьшу?

Обрадовался, будто родному, товарищ Андрей Петру.

— Как не узнать, только ты, брат, уж прости, что не Спиридоном зовусь. Нельзя было говорить настоящее-то имя тогда, сам понимаешь. Разболтать могли.

— Да что вы, товарищ Андрей! Неужто не понимаю.

— А помнишь про клады Хрусталь-горы? — спросил Андрей Петра.

— Неужто нет, опять же с умыслом вы нам тогда рассказали.

— А как ты думал? Надо же было вас подбодрить, — ответил Андрей, а потом, немножко подумав, громко спросил стоявших тут же:

— Товарищи! Можно положиться на Петра, доверим ему клады Хрусталь-горы?

За всех ответил Собуров:

— Не подведет. Не раз проверен, к тому же не на задворках стоит. Вперед рвется, на большое дело.

— Доверяем, одним словом, — поддержали Собурова другие.

— Ну тогда пойдем, Петр. Теперь не в шутку увидишь клады Хрусталь-горы. Прямо тебе в руки их отдам.

И они пошли. Когда же товарищ Андрей привел Петра в пещеру, Петр удивился. Одному бы сроду не найти.

В пещере они нашли под камнем вход в подвал, спустились в него и в новой пещере очутились.

От огня, который зажег Андрей в старой лампешке под потолком, капельки воды на граните стен, будто роса утром на траве, засияли. Осторожно раздвинув камни, Андрей достал кованый сундучок. Открыл его каким-то хитроумным ключиком. В сундучке книжки в тоненьких разноцветных корках лежат и на каждой алеет слово: «Ленин».

Тут Петр и догадался, о каком великом кладе вел Андрей речь.

А тот достал еще листовки и вместе с книжечками в руки Петра все передал.

— Береги, Петр, этот драгоценный клад, — говорил Петру товарищ Андрей. — Неси его людям.

И много раз потом Петр тайком к Хрусталь-горе пробирался: выносил листовки, воззвания, а главное, приносил в завод самый великий клад — родное живое ленинское слово…

В косматую, седую старину родилась эта сказка. И была она столь древней, что мало кто помнит ее.

А сказка эта о девушке смелой и очень отважной, красавице Агидели.

В те времена, когда жила Агидель, не шумели на каменных перекатах среди глыб и утесов воды рек Белой и Юрюзани. Одни лишь горные шумели родники, да могучие хребты, из века в век, хранили суровое молчание. Не вилась в дремучих лесах тропа, проторенная человеком, а на широкой елани не вился дымок костра. Только по утрам в лесах вместе с зарей просыпались птицы, да спали под коврами трав и цветов степи. И так шло веками…

Говорят, что время не остановить, как бы ни хотелось этого человеку. Бег же времени все обновляет в жизни: на смену лету приходит осень, вечерняя заря уступает место ночи. Всему своя пора.

Пришла своя пора и для Камня-гор. Так раньше назывался наш Урал. Откуда-то издалека пришли люди. Не по одному человеку шли они, а будто где-то разлилось большое человеческое море, и одна волна докатилась до каменных гор — до Урала. Кипела и бурлила эта волна, заполняя все на своем пути…

Откуда были эти люди, не поведали нам деды. Да разве возможно добраться до истоков этой сказочной волны из людских потоков, коли не осталось от них ни седых курганов, ни каменных надгробных плит, ни золотых колец и ожерелий самой тончайшей работы, какие находят люди в более поздних кладах. Только мечи и стрелы, медные наконечники для копий и горшки из глины и меди находят здесь, в этих местах, люди.

Нелегко узнать и о том, когда и где родилась сказка об Агидели. Кто помог ей покорить зной, посланный из пустыни чудищем — драконом, и на века в каждом камне Урала сохранить память о себе? Давайте лучше вспомним эту сказку про Агидель, может быть, узнаем больше.

Будто в большой горной стране Сыростана, что лежала в самом сердце Камня-гор, жил когда-то, давным-давно, старик Иремель. Жил он долго. Голова его покрылась сединой, под бременем прожитых лет и забот согнулась его спина, а некогда богатырская сила покинула старика. Только в глазах еще горело пламя могучей силы и такой человеческой воли, которая может опрокинуть горы, остановить грозу и разогнать тучи. Вселить в людей храбрость и отвагу, покорить непокоренных. И любить, любить жизнь, как может любить ее молодой джигит…

И любил старик Иремель свои горы, а за ними — бескрайние просторы, их загадочную, уходящую к небу степь. Любил он озера с их бездонной глубиной, тишину лесов и шум родниковой воды. Пил старик эту воду, прозрачную, чистую, как девичья слеза… Но больше всего на свете любил он свою дочь Агидель. Она была для него дороже всего на свете, самым дорогим родником, глядя на который он черпал свои силы. Она ведь была продолжением его рода, его народа.

Мать Агидели умерла давно, и отец один растил свою дочь. Он научил ее храбрости, по силе равной отважному джигиту, по уму не уступающей древним мудрецам. Научил ее любить родные горы больше, чем свою жизнь…

Недаром, когда состязались конники-джигиты в езде на конях или в беге, Агидель всегда была первой. Когда же собирались аксакалы-мудрецы, Агидель не раз помогала им прийти к мудрому решению и положить конец их спорам.

Одетая зимой в тулупчик из горностаевых шкурок и шаровары из шерсти, спряденной умелой ее рукой, и в шапку, отороченную золотистой лисой, Агидель была на диво хороша собой. Оттого все люди любовались нежностью ее лица, подобного горному цветку, что растет и ныне в горах Урала. Ее улыбка, светлая и добрая, была подобна утренней заре, а в глазах ее всегда мерцала словно капелька росы…

Сердце Агидели не познало еще радости любви, хотя многие джигиты, не задумываясь, отдали бы жизнь за ее улыбку и любовь.

Вместе с другими девушками она трудилась. Летом работала в поле, пасла скот, доила кобылиц. А какой кумыс получался у нее! Выпьешь пиалу — и голову закружит, ароматом трав обдаст. Забьется сердце радостней у человека, и кровь по жилам побежит быстрей. Зимой же она пряла, ткала шерсть, шила из медвежьих шкур одежду для джигитов, расшивая ее разноцветными узорами. Одним словом, не любила Агидель сидеть без дела, трудилась, как и все остальные.

А как, говорят, она пела! Все старики и старухи, не только девушки и парни, приходили слушать, как она поет. В те поры люди пели после работы, когда на землю приходила ночь и все кругом засыпало. Спали и горы. Даже вершины сосен и елей не качались. Не пробегал и бурундук, на елях не плакали совы.