За Сигнахом замечательно Анахское ущелье как по местоположению, так и особенно по множеству родников, на коих устроено более сорока небольших водяных мельниц. До станции Мокучанской дорога пролегает в долине близ селений, раскинутых налево, почти беспрерывною цепью по скату гор, у подножия которых тянутся сплошным рядом виноградные сады. Лучшие из селений, Карданах и Бакурцихе, — помещичьи: первое почти все князей Вачнадзе. Телавский уезд начинается в четырех верстах от станции, дорога проходит уже через самые селения и между садами. Места прелестные: с правой стороны горы снежные, с левой — покрытые густым лесом. Наиболее выдающееся из селений. — Цинондалы, принадлежащее князьям Чавчавадзе[104].

Телав городок небольшой, но живописно расположенный на пригорке, с разбросанными каменными домами и садиками. Крепость еще довольно уцелела; в ней две церкви и дворец царя Ираклия, в котором три комнаты возобновлены, а прочая часть в разрушении. Отсюда я повернул на Ганборы, в 30-ти верстах от Телава, по низменности, покрытой садами и рощами; дальше, поднявшись верст на двенадцать в гору, спустился настолько же вниз, большею частью лесом. Дорога хотя не слишком каменистая, но постоянно грязная и топкая, по причине множества горных родников, отчего устройство ее очень затруднительно. Я вынужден был сделать почти весь этот переезд верхом. В Гамборах, пообедав у батарейного командира подполковника Левина, к вечеру прибыл в колонию Мариенфельд, дабы осмотреть иорскую канаву, уже оконченную по Самгорскому полю.

Дня через два я выехал в Лачины навстречу князя Воронцова, проезжавшего в Дагестан; прождал его там часа три, и наконец дождался к четырем часам. Князя провожали княгиня Елисавета Ксаверьевна, ее родственница графиня Шуазель, князь Бебутов, начальник штаба Коцебу, Сафонов и много других. Вместе с ними я отправился на канаву, которую князь желал видеть. Он остался ею доволен, только приказал провести далее, до впадения в овраг, чтобы вода могла удобнее, прямо стекать в Демурчасальскую канаву на Караясской степи; сделал распоряжение об исправлении последней канавы, о построении каменного моста, монумента при нем, одобрил все мои распоряжения и поехал со всей свитой обедать и ночевать в Мариенфельд, где я пробыл у него до десяти часов. На следующий день князь продолжал путь в экспедицию, а княгиня с графинею, распростясь с ним, повернули обратно в Тифлис, куда и я за ним последовал.

Дома я оставался не долго, и снова пустился в объезды по ближайшим поселениям в Самхетии, впрочем, не слишком продолжительные, чем я был очень доволен, потому что все время меня преследовала отвратительная погода, с бурями, грозою и проливным дождем.

Возвратясь в Тифлис, я застал город в необыкновенном движении, по случаю происходившего в тот день, 11-го июня, погребения в Мцхете последней грузинской царицы Марии Георгиевны, умершей в Москве и привезенной в Грузию после слишком сорокалетнего отсутствия, для помещения в общей царской усыпальнице Мцхетского собора, возле ее мужа, царя Георгия, умершего в 1800 году. Все туземное общество и народонаселение стремилось в Мцхет отдать последний долг праху ее. Эта царица, из семейства князей Цициановых, вдова последнего Грузинского и Кахетинского царя Георгия XIII-го, наделала в свое время много шума и возбудила много толков.

В начале столетия, вскоре по присоединении Грузии к России, главнокомандующий князь Цицианов, по приказанию из Петербурга, предложил вдовствующей царице немедленно выехать со всем семейством из Тифлиса в Россию. Царица наотрез отказалась. Князь Цицианов, не смотря на то, что сам был грузин по происхождению, а может быть именно по этой самой причине, не слишком церемонился с туземной аристократией. Он послал к царице храброго генерала Лазарева (победителя Омара, хана Аварского) с дорожными экипажами и строжайшим наказом уговорить ее, усадить в экипажи и без проволочек отправить в дорогу. Лазарев (по сказаниям молвы пользовавшийся близкой благосклонностью царицы) как ни старался убедить ее, но все было напрасно: она сердилась, бранилась и ехать не желала. Вынужденный исполнить приказание начальства во что бы ни стало. Лазарев хотел повезти ее силою. Тогда, говорят, произошла скандальная сцена: будто бы в пылу гнева она дала ему пощечину, а он, не задумываясь, возвратил ей оную. Так или не так, только разъяренная царица вытащила из под тюфяка тахты, на которой пред тем сидела, большой кинжал, и заколола генерала. Он тут же скончался. А царицу с детьми сейчас же взяли, посадили в экипажи и отвезли в Белгород, где она жила на покаянии, кажется при монастыре, несколько лет, а потом переселилась в Москву и пребывала там до конца жизни. Общее мнение, заслуживающее доверия, утверждало, что Лазарев убит не собственноручно царицей, а находившимся при ней бичо, — молодым человеком в роде телохранителя, кахетинцем Химшиевым, которому она передала кинжал с приказанием убить генерала; а по исполнении этого приказания взяла вину на себя, объявив себя убийцей для спасения настоящего убийцы. Это же, как говорят, подтверждал в Мцхете, на ее похоронах, сопровождавший тело из Москвы духовник ее, заявивший, что на предсмертной исповеди царица сказала ему, что генерала Лазарева не она убила, и просила после ее смерти объявить это гласно.

Вскоре затем наступило время для нашей летней перекочевки, местом которой на этот раз было избрано военное поселение Приют, куда я со всеми моими и переехал 25-го июня. Собственно оно называется Елисаветинское, но, находясь очень близко от Приюта, вообще носит его же название.

Здесь нелишним считаю сказать, что такое были военные поселения в Грузии. Кажется, что еще при Ермолове порядилась мысль к основанию их из отставных или выслуживших сроки нижних воинских чинов, с целью, с одной стороны, успокоения заслуженных воинов, коим возвращаться в Россию было или трудно, или, за неимением близкого родства, не для кого и не для чего; а с другой — чтобы между туземными населениями водворить русский элемент. Таковой проект приведен в действие при главнокомандующих Головине и Нейдгардте. Для этих поселений избраны здоровые, хорошие места, почти все близ постоянных полковых квартир. Земли наделено вдоволь, на обзаведение сделано достаточное вспоможение, даны все средства для успешного водворения. При таких условиях поселения могли бы скоро утвердить свое благосостояние и приносить вообще пользу краю, особенно находясь большею частью невдалеке от Тифлиса, где все продукты могут всегда сбываться по выгодной цене, — если бы с самого начала их учреждения был установлен хороший надзор за их поведением и прилежанием к хозяйству. К сожалению, об этом-то вовсе и не подумали. Поселяне были сначала подчинены полковым командирам, которые об их нравственности и домашних распорядках вовсе не заботились, а считали их чем-то в роде приписных к полковыми квартирам крепостных крестьян, и извлекали из них всевозможную материальную в своих видах пользу. Это дошло до сведения князя Воронцова, который предварительно поручил мне обозреть поселения, а потом составить проект о передаче их в управление вновь учрежденной экспедиции государственных имуществ, что мною и было исполнено. Правда, что и это распоряжение до сих пор вполне не достигло своей цели, именно потому, что эти поселения рассеяны по краю, и что ближайший надзор за ними на местах их жительства я должен был вверить местному начальнику из чиновников. А как трудно найти порядочного чиновника, благонамеренного и деятельного, особенно в Закавказье, — это я уже сказал выше, в статье об управлении духоборцами. Но все-таки поселяне хоть несколько теперь лучше, чем были дотоле, особенно молодое поколение.

В одном из таких-то поселении я устроился для проведения лета. Военное поселение Приют находится от Тифлиса всего в тридцати верстах, между Коджорами и полковою штаб-квартирою Эриванского гренадерского полка, Манглисом. Климат здесь хороший, а местоположение еще лучше. Главнокомандующий Нейдгардт основал близ этого поселения местопребывание на летнее время главных начальников края и всего главного управления, назвав его Приютом. Несколько зданий для квартирования их возведены из экономических сумм. Выбор места, по моему мнению, был самый удачный как по климату и красоте природы, так и по недальнему расстоянию от Тифлиса. Очень жаль, что доктор и фаворит князя Воронцова, Андреевский, склонил его изменить это распоряжение переводом летнего пребывания главного управления в Коджоры, где и климат суровее, и удобств для размещения чиновников, особенно небогатых, гораздо менее. Несколько тысяч рублей было брошено на постройку зданий, которые теперь уже все развалились и совсем уничтожаются. Главное из них называлось казармою.