— Пашка?

— Значит, уже знаете? Вот про него и пишите. А нам в газете делать нечего. Мы работаем.

Она кидает лопату в угол и хочет уйти. Тоня окликает ее:

— Фрося, вы жена Бориса Ивановича?

При имени Бориса лицо Фроси мгновенно меняется.

— Вы Бориса Ивановича знаете?

— Знаю.

— Боже мой, — торопливо говорит она, хочет взять Тоню за руку, но боится запачкать. — Вы простите… Я думала, вы из газеты. Одурела совсем… Ну, как он? Расскажите. Здоров? Обо мне-то хоть вспоминает? Пойдемте к нам… Вот радость-то какая… А как он хоть устроился-то?

— Хорошо, Фрося. Может быть, вам нужно что-нибудь?

— Мне? Ничего… Я что… Я проживу. Он-то как? Не приедет? Не сказывал?

— Об этом не говорил.

— Значит, вспоминает. Вот спасибо. Обрадовали. А я сон видела. Шла бы я по-над берегом, а передо мной ласточка летает и все на плечо мне хочет сесть. Я сейчас… Только руки ополосну. — Торопливо моет руки под умывальником, переходит на шепот: — Один живет? Я слышала, у него была какая-то?

— Была. Теперь нет.

— Вы только не говорите ему, что я про это допытывалась. Осерчает. Идемте ко мне. Я гостинчиков соберу, — и кричит кому-то: — Полька, ты пока одна управляйся… Я мигом обернусь.

Дорогой Тоня спрашивает:

— Что ж вы не вместе живете?

Фрося отвечает преувеличенно беспечно:

— Я ему не пара — он ученый. — Дома радостно сообщает старухе: — Тетя Ульяна, это от Бори. Проездом. — И к сыну: — Колюшка, эта тетя папку знает.

Вдвоем со старухой суетятся, собирают посылку.

— Орехи в мешочек бы надо. Луку заверни. Меда в бутылку…

— Тетя Ульяна, у вас сумочка найдется? Моя не стиранная…

Одевают малыша, чтобы проводить гостью. Тоня отговаривает: мальчонка со сна, на улице холодно. Но Фрося обязательно хочет, чтобы и Колюшка проводил.

Медленно идут по улице. Из окон их провожают любопытные глаза. Фрося выспрашивает:

— Значит, квартира у него или комната?

— Квартира.

— Отопление от школы?

— От школы.

— Книги привез?

— Привез, но еще не расставил. Полки не готовы.

— Он сильно грамотный. А я тоже читать люблю. У него есть одна — «В лесах» называется. Ой, хорошая. Такая занимательная, не оторвешься. Знаете, такая, в черной обложке?

— Знаю…

— Не дочитала я, увез… Пимы у него на зиму есть?

— Купил.

— А вы ему кто будете?

— Никто, работаем вместе.

Фрося вздыхает.

— Сегодня никто, а завтра кто. Вы спросить меня что-нибудь хотели? Нет? Ну, да ладно об этом… Привет от меня передавайте. Скажите ему, что он здесь не забытый…

Вот берег, лодка. В лодке Егор. Фрося останавливается.

— Колюшка, подай тете ручку…

Егор включает мотор. Нос лодки с шумом режет воду. Фрося с сыном стоят на берегу, долго смотрят вслед, машут руками.

— Ты что какая? Обидел кто? — кричит Егор Тоне.

— Сама я себя обидела. Ты знаешь, у кого я была? У жены Бориса Ивановича.

— Ты шутейно?

Тоня отрицательно мотает головой, покусывает сухой лист тальника.

— Какие тут шутки, Егор? Это она и провожала нас. И сын его…

— А ты как же?

Ревет мотор. Лодка зло распарывает тихую воду. Тоня сидит, прижимая к коленям Фросины гостинцы….

В Полночное они возвращаются в третьем часу ночи. Не успевает Тоня войти на крыльцо, как дверь открывается.

— Где ты пропадала? — спрашивает Борис. — Я тебя везде искал.

— Привет тебе от Фроси.

— Ты в Клюквинку ездила? — удивляется Борис. Он о чем-то размышляет, затем произносит: — А может быть, и лучше, что ты ее видела. Теперь ты по крайней мере знаешь, что она из себя представляет.

— Да, теперь знаю. — Тоня протягивает ему узелок с гостинцами. — Это тебе. От твоей жены.

— Ты обожди! — говорит Борис и берег ее за руку. Тоня тотчас же выдергивает ее, молча проходит в квартиру. Молча раздевается.

— Нельзя же так, — продолжает Борис. — Во-первых, извини, что после педсовета я немножко погорячился, а во-вторых, нам надо толком поговорить. Хочешь, я расскажу тебе все подробно?

— Только не подробно.

Тоня хочет пройти в свою комнату. Борис удерживает ее.

— Пусть не подробно. Только сядь, ради бога. Ты должна знать, как это было, а то я в твоих глазах выгляжу каким-то идиотом или злодеем. Так вот, жениться я, конечно, не думал. Все получилось нечаянно. Она сказала, что у нас будет ребенок. И тогда ничего другого не оставалось. Мне хотелось быть честным с ней.

— А со мной уже не хотелось?

— Я не лгал.

— Молчание тоже бывает иной раз ложью.

— Ну, хорошо. Я виноват. Но попробуй встать на мое место. Если б я тебе сказал, что у меня есть Фрося, ты поехала бы со мной?

— Нет, конечно. Да только разговор-то у нас не об этом… Неужели тебе не жалко Фросю?

— Для меня ее уже нет… Есть ты…

— И сына для тебя нет?

— Сын есть… Он — единственный серьезный момент в этой истории.

— Сын — единственный момент?

— Да.

— Сын единственный момент… — Тоня вглядывается в лицо Бориса.

— Его мне жалко. И обидно, что он с ней. Она грубая, некультурная, а главное, неумная.

— Борис, ты говоришь неправду. Она не грубая и не глупая. И что для тебя ее нет, это тоже неправда. Она хорошая, красивая… Я пойду к себе. Я все уже поняла.

— Постой, что именно ты поняла?

— Что ты любишь ее.

— С чего это ты взяла?

— Ну, скажи, что ты предпринял для развода? Ни раньше, ни теперь — ровным счетом ничего. А ведь время было…

В своей комнате Тоня, не зажигая света, наощупь находит раскладушку и падает на нее. Теперь-то можно дать волю слезам. Она плачет и иногда, затаив дыхание, прислушивается. Может быть, Борис откроет дверь и подойдет к ней? Нет, в другой комнате совсем тихо. Стало быть, она права.

28

Вчера неистово дуло и мело, и все вокруг было словно заштриховано мелом. Весь день качались белые сосны, а к вечеру стало тихо и обнажились звезды. Взошла луна в обрывках бегучих облаков, и они рваными лоскутами беззвучно летели по темному небу, словно поземка по черному льду. И когда я засыпала, то виделось мне это небо, как будто не было ни потолка, ни крыши, и звезды стояли прямо надо мной.

Проснулась рано. В окна светил утренний снег…

Когда мне совсем плохо, я ухожу вечерами в школу. Часов до десяти в своем кабинете работает Хмелев. Потом я остаюсь одна.

По пустым классам вышагивает Тимофей Иванович — тигристый кот, большой, тяжелый. Ходит по-хозяйски. На зов не реагирует. Серьезен и деловит. Если дверь открыта, он останавливается на пороге, хмурый и подозрительный. Взглянет строго и идет дальше.

Я работаю и никто мне не мешает, а когда устану, гашу свет и включаю приемник. В темноте мерцает зеленый глаз индикаторной лампочки. Неторопливо роюсь в коротких волнах. Писки, рыдания, мелодии танцев. Словно иду по коридору, где все двери открыты и из каждой несется свое. Нахожу что-нибудь хорошее, забираюсь на диван и слушаю.

Но сколько ни сиди в школе, домой идти надо.

Фрося… Все время Фрося. И когда мы гасим свет и Борис лежит в большой комнате, а я в своей, мне слышно, как она приходит и говорит с ним. Я слышу ее голос. Лучше бы я не ездила к ней.

Ночи длинные, и о чем только не передумаешь. Я думаю сперва о ней и о Борисе, затем почти всегда о матери, о детстве, о родной деревне.

А сегодня ночью я проснулась оттого, что Борис присел рядом и взял меня за руку. Он сказал:

— Я так не могу.

— А я по-другому не могу, — ответила я.

— Выдумываешь ты все. Чего ты от меня хочешь?

— Чтобы ты ушел в свою комнату.

— Цену себе набиваешь?

— Борис, уйди! — крикнула я.

Утром Бориса не было дома. Я собрала свои вещи и пришла к Райке.

— Ты с ума сошла, — сказала Райка, заплакала и обняла меня.

29

Сегодня в школе день дуэлей. Мальчишки посмотрели «Гамлета» и вооружились шпагами. Учителя отбирают шпаги, несут в учительскую. Здесь уже целый арсенал. И все-таки и во дворе, и в коридорах, и на лестницах то и дело вспыхивают жестокие схватки.