– Ни к чему это все, – угрюмо сказал он. – Это старухины соболя. Тебе придется вернуть их, Молли. Но если бы они стоили целый миллион, и тогда они не были бы вполне хороши для тебя.

– Ох, Малыш, ты окончательно разбил мне сердце! – едва смогла выговорить потрясенная Молли. – Я же так гордилась тобой… А теперь они закатают тебя в тюрягу, и тогда конец всему!

– Иди домой! – окончательно выходя из себя, рявкнул Малыш. – Пошли, Рэнсом, забирай меха. Чего ты встал столбом? Нет, постой, клянусь, я… А, к дьяволу, пусть меня лучше повесят…

В этот момент из-за угла дровяного склада показалась фигура полицейского Коэна, совершающего обход улиц. Детектив поманил его к себе. Коэн приблизился, и Рэнсом растолковал ему ситуацию.

– Ну да, – закивал Коэн. – Я слышал на инструктаже, что пропали соболя. Так ты, что ли, нашел их?

Коэн приподнял на ладони конец бывшей собственности Молли Мак-Кивер, подул на мех и слегка пригладил его тыльной стороной ладони.

– Знаешь, Рэнсом, – сказал он, – когда-то я работал старшим приказчиком в меховом магазине на Шестой авеню. И вот что я тебе скажу. Это, конечно, соболя. Но не из Сибири, а с Аляски. Красная цена этому боа – двенадцать долларов, а муфте…

Бамс! Крепкая пятерня Малыша, словно сургучная печать, залепила полицейскому рот. Коэн покачнулся, но сохранил равновесие. Молли взвизгнула. Детектив мгновенно ринулся вперед, а в следующую секунду на запястьях Малыша защелкнулись наручники.

– Так вот, – упорно гнул свое полицейский. – Это боа стоит двенадцать долларов, а муфта – девять. И нечего мне морочить голову русскими соболями!

Малыш опустился на сваленную под оградой лесопилки груду бревен, и лицо его залилось краской стыда.

– Ты все верно сказал, чертов всезнайка! – с ненавистью процедил он, испепеляя взглядом полицейского. – Я заплатил двадцать один доллар пятьдесят центов за весь гарнитур. И это я, крутой парень, презирающий всякую дешевку!.. Мне куда легче было бы отсидеть полгода в тюряге, чем признаться в этом. Да, Молли, я просто жалкий хвастун – на мои заработки тебе еще долго не носить русских соболей.

Молли с визгом кинулась ему на шею:

– Не нужно никаких соболей! Ничего на свете мне не нужно, кроме моего Малыша! Ах ты, глупый, глупый индюк, сумасшедший задавака!

– Сними с него наручники, – сказал Коэн детективу. – В участок уже звонили, что эта дамочка обнаружила свой гарнитур, он болтался у нее в шкафу. А вам, молодой человек, я прощаю непочтительное обращение с моей физиономией, но только в этом исключительном случае.

Рэнсом вернул Молли ее меха. Не спуская с Малыша сияющего взора, она набросила на плечи боа – и жест этот был поистине достоин герцогини.

– Парочка молодых кретинов, – сказал Коэн сыщику. – Давай убираться отсюда.

Джейкоб Спраггинс подошел к дубовому буфету с баром, который обошелся ему в тысячу двести долларов, налил в стакан выдержанного шотландского виски, добавил содовой и выпил одним махом. Под воздействием этого напитка его, надо полагать, осенило прозрение, ибо он хватил кулаком по дубовой панели и громогласно объявил, обращаясь к своей пустой столовой:

– Побей меня бог, все дело в этих десяти тысячах! Если б свалить это с плеч, мне бы, может, и полегчало!

А теперь, заинтересовав читателя с помощью такого незатейливого приема, мы затормозим действие и кратко изложим историю жизни этого действующего лица за последние пятнадцать лет.

Когда нынешний Джейкоб был еще довольно молодым Джейкобом, он работал отбойщиком на угольной шахте в Пенсильвании. Однако, вместо того чтобы помереть от голодного изнурения в возрасте девяти лет и оставить престарелых родителей и малолетних братьев на попечение забастовочного комитета, он уперся, потуже затянул пояс и стал время от времени вкладывать доллар-другой в разные предприятия на стороне. Иначе говоря, к сорока пяти годам Спраггинс оказался обладателем капитала в двадцать миллионов долларов.

Вот и все. Ничего особенно примечательного.

Наше знакомство с Джейкобом Спраггинсом приходится на тот момент, когда он достиг седьмой ступени своей карьеры. Первой можно считать скромное происхождение, второй – заслуженное повышение, третьей – положение акционера и совладельца компании, четвертой – статус капиталиста, владельца нескольких предприятий, пятая ступень – трестовский магнат, шестая – богатый злоумышленник, седьмая – олигарх-миллионер, или, если обратиться к уже упомянутой в заглавии «Тысяче и одной ночи», – калиф. Восьмую стадию можно отнести к области мистики или, если угодно, высшей математики.

В возрасте пятидесяти пяти лет Джейкоб удалился от дел. Деньги, однако, продолжали течь на его счета: это были доходы от угольных шахт, железных рудников, нефтяных промыслов, железных дорог, заводов, корпораций. За три миллиона долларов Джейкоб приобрел дворец на углу Шестой авеню в нашем Новом Багдаде и почувствовал себя настоящим Гаруном ар-Рашидом[43].

Когда человек до того разбогател, что из мясной лавки ему присылают именно тот кусок мяса, какой был заказан, он начинает задумываться о спасении души – то есть соотносить размеры верблюда, разгуливающего в вольере зоологического сада, с игольным ушком. А ведь Библия недаром упоминает это животное в связи с шансами богачей протиснуться в Царствие Небесное! И Спраггинс принял решение встать на путь широкой благотворительности.

Первым делом он велел секретарю послать Всеобщей благотворительной ассоциации чек на миллион долларов. Ассоциация своевременно уведомила отправителя о получении его чека. Затем Джейкоб отыскал самый богатый и старый колледж и пожертвовал ему двести тысяч долларов на оборудование кабинетов и лабораторий. В колледже эти деньги употребили на устройство оборудованных по последнему слову науки туалетов, однако жертвователь не усмотрел в этом заметной разницы. Ученый совет, собравшись, постановил: просить мистера Спраггинса прибыть лично, чтобы принять от колледжа почетный диплом бакалавра.

Накануне того дня, когда Джейкобу предстояло облечься в мантию ученого мужа, он прогуливался по территории колледжа. Мимо, беседуя, прошли двое профессоров, и их звучные голоса, натренированные в аудиториях, случайно достигли его слуха.

– Смотрите-ка, вот он идет, – сказал один из профессоров, – этот кровожадный пират индустрии, вздумавший прикупить у нас лекарство от бессонницы. Завтра он получит свой липовый диплом.

– По совести говоря, – ответил другой, пренебрегая ученой латынью, – шарахнуть бы его сейчас как следует! Ведь физиономия кирпича просит!

Таким образом, чаша с ученым напитком, купленным столь недешево, оказалась отравленной горечью. Эликсира забвения в ней не оказалось, как и пропуска в высшие небесные сферы.

В результате Джейкоб разочаровался в масштабной благотворительности.

– Тех, кому делаешь добро, – решил он, – надо видеть в лицо. Поговоришь с человеком, услышишь, как горячо он тебя благодарит, – глядишь, и легче станет на сердце. А жертвовать всяким там обществам и организациям – все равно что бросать четвертаки в испорченный автомат.

И Джейкоб отправился в самые грязные трущобы, туда, где обитали самые убогие бедняки.

– Это самое то, что мне требуется, – заявил он. – Зафрахтую пару пароходов, посажу на них тысчонку бедных детишек, набью трюмы куклами, барабанами и тележками с мороженым и повезу кататься по заливу. Пусть их обдует морским ветерком, авось и с тех денег, будь они неладны, которые сами сыплются ко мне в карман, сдует малость грязи. А то я уже не успеваю придумывать, куда бы их сплавить!..

Не тут-то было. Вероятно, Джейкоб где-то сболтнул о своих благотворительных намерениях, потому что перед ним внезапно возник дюжий верзила с бритой физиономией, зацепил Спраггинса согнутым пальцем за пояс и затолкал его в угол между будкой цирюльника и урной для мусора. Речь его была такой гладкой и вежливой, будто каждое слово затянуто в лайковые перчатки, но явственно чувствовалось, что под мягкой лайкой прячется увесистый кулак.