– Но ведь я не американка и уж точно не несу службу за океаном.

– Совершенно верно. Но в тексте есть абзац, отпечатанный мелким шрифтом, где указаны льготы, и в нем слово «союзники», чем мы и можем воспользоваться. Разумеется, если вы всерьез настроены связывать свое будущее с семейной компанией.

– Всерьез. Но чего вы ожидаете от меня?

– Я включу вас в число студентов Стэнфорда и отправлю вам список литературы вместе с магнитофонными записями каждой моей лекции. Помимо этого, еженедельно вы будете отправлять мне эссе на проверку, с последующим возвращением. И если вы готовы истратить на это более десяти центов, мы даже сможем время от времени общаться по телефону.

– Когда приступать?

– Этой осенью. Но предупреждаю: каждый квартал проводятся экзамены на определение академических способностей, по результатам которых решается, будете ли вы допущены к продолжению курса. Не справитесь – вас отчислят.

Поезд уже подходил к перрону вокзала Паддингтон.

– Вы делаете все это лишь из-за единственной встречи с моим дедушкой?

– Признаться, я тешил себя надеждой, что вы составите мне компанию на сегодняшнем ужине в «Савое»: мы могли бы поговорить о будущем судостроительной индустрии более детально.

– Замечательная идея! – Эмма поцеловала его в щеку. – Увы, я купила билет туда и обратно и вечером возвращаюсь домой к мужу.

Гарри так и не смог догадаться, как включить радио, однако ему удалось, по крайней мере, справиться с кранами горячей и холодной воды в душе. Он вытерся, выбрал свежевыглаженную рубашку и костюм, который его мать назвала бы лучшим выходным. Однако взгляд в зеркало навел его на мысль, что по обе стороны Атлантики его вряд ли признали бы модником.

За несколько минут до восьми Гарри вышел из «Пирра» на Пятую авеню и зашагал к Шестьдесят четвертой и Парковой. Уже через пять минут он стоял перед величественным особняком из темно-коричневого песчаника. Он сверился с часами, вспомнив, как кто-то говорил ему, будто в Нью-Йорке модно опаздывать. Вспомнился рассказ Эммы: как нервничала она при мысли о встрече с двоюродной бабушкой Филлис и потому обошла вокруг квартала, прежде чем достаточно собралась с духом и решилась подняться по ступеням к входной двери. Но даже тогда она отважилась лишь нажать кнопку звонка для торговцев.

Гарри поднялся по ступеням, решительно постучал тяжелым медным молотком и, пока стоял перед дверью, будто наяву, слышал возражение Эммы: «Не ерничай, дитя».

Дверь распахнулась.

– Добрый вечер, мистер Клифтон. – Швейцар во фраке явно дожидался его. – Миссис Стюарт ожидает вас в гос тиной. Не будете ли вы так добры последовать за мной?

– Добрый вечер, Паркер, – ответил Гарри, хотя никогда прежде не видел этого человека.

Почудилась ли ему тень улыбки на лице старого швейцара? Тот повел его по коридору к открытому лифту. Как только они вошли, Паркер закрыл решетку, нажал кнопку и не проронил ни слова, пока лифт не достиг третьего этажа. Паркер открыл решетку, прошел впереди Гарри в гостиную и объявил:

– Мистер Гарри Клифтон, мадам.

Высокая, элегантно одетая женщина стояла посреди комнаты, оживленно беседуя с мужчиной, по-видимому своим сыном, решил Гарри.

Бабушка Филлис резко повернулась, пересекла комнату и, не говоря ни слова, так крепко сжала Гарри в объятиях, что это впечатлило бы и американского лайнбакера[6]. Наконец отпустив Гарри, Филлис представила своего сына Алистера, и тот дружески пожал гостю руку.

– Большая честь познакомиться с человеком, положившим конец карьере Сефтона Джелкса, – сказал Гарри.

Алистер ответил легким поклоном.

– Я тоже сыграла свою маленькую роль в падении этого человека, – презрительно фыркнула Филлис, когда Паркер подал ей бокал шерри. – Но давайте лучше не будем о Джелксе, – попросила она, подводя Гарри к удобному креслу у камина, – потому что мне куда интереснее послушать об Эмме. Как она поживает?

Рассказ о делах Эммы после отъезда из Нью-Йорка получился долгим, не в последнюю очередь потому, что хозяйка и Алистер то и дело перебивали его вопросами. Только об этом они и беседовали, пока не явился дворецкий с известием, что обед подан.

– Как проходит ваш деловой визит, вы довольны? – спросил Алистер, когда они расселись за обеденным столом.

– Лучше бы меня арестовали за убийство, – сказал Гарри. – Все было бы куда проще.

– Неужели все так плохо?

– В некоторых отношениях хуже некуда. Видите ли, я не очень хорошо умею продавать себя, – признался Гарри, когда прислуга поставила перед ним тарелку шотландской по хлебки. – По мне, так лучше, если бы книга говорила сама.

– Не торопитесь, – сказала бабушка Филлис. – Просто помните, Нью-Йорк не дочерняя компания «Блумсберри»[7]. Забудьте утонченность, сдержанность и иронию. Как бы сильно это ни претило вашей натуре, вам придется научиться продавать ваше творчество, будто уличный торговец из Ист-Энда.

– Я бы гордился, будь я самым успешным автором Англии, – повысил голос Алистер.

– А вот я – нет, – ответил Гарри. – Решительно нет.

– Меня поразила реакция американцев на «Риск – благородное дело», – сказала Филлис.

– Это только потому, что никто не читал книгу, – возразил Гарри между глотками похлебки.

– Я уверен, в Соединенных Штатах продажи будут не хуже, чем у книг Диккенса, Уайльда и Конан Дойла, – добавил Алистер.

– Я продаю больше книг в Маркет-Харборо, чем в Нью-Йорке, – сказал Гарри, когда его опустевшую суповую тарелку унесли. – И совершенно очевидно, что в турне следует отправить тетю Филлис, а меня вернуть в Англию.

– Да я бы с радостью, – сказала Филлис. – Жаль лишь, что я не обладаю вашим талантом, – с грустью добавила она.

Гарри положил себе ломтик жареной говядины и добрую порцию картошки, но не успел расслабиться, как Филлис и Алистер принялись развлекать его рассказами о подвигах Эммы, когда в поисках его она очутилась в Нью-Йорке. Он с удивлением выслушал их версию происшедшего и в который раз подумал: как же ему повезло, что в школе Святого Беды их с Джайлзом койки оказались по соседству. И если бы его не пригласили в Мэнор-Хаус на день рождения Джайлза, он бы никогда не познакомился с Эммой. К слову, в тот день он едва ее заметил.

– Вы и в самом деле считаете, что никогда не будете для нее достаточно хороши? – заметила Филлис, раскуривая манильскую сигару.

Гарри кивнул, впервые уловив, почему эта неукротимая леди вдруг стала для Эммы тем, кем для него был Старый Джек. Если бы Филлис отправили на войну, подумал он, она бы непременно вернулась домой с Серебряной звездой.

Когда часы пробили одиннадцать, Гарри, выпивший чуточку больше бренди, чем следовало, неуверенно выбрался из кресла. Ему не надо было напоминать, что на следующее утро в шесть в лобби[8] отеля его будет ждать Натали, чтобы отвезти на первое в этот день интервью на радио. Он поблагодарил хозяев за незабываемый вечер и, на свою беду, получил еще одно медвежье объятие.

– Так что не забудь, – напутствовала Филлис. – Когда бы у тебя ни брали интервью, думай как британец, а поступай как еврей. А если понадобится плечо, чтобы поплакать, или неплохая еда, мы, как театр Уиндмилл, всегда открыты.

– Спасибо вам, – сказал Гарри.

– А когда еще раз будешь звонить Эмме, – добавил Алистер, – обязательно передай от нас привет и не забудь поругать за то, что не приехала с тобой.

Гарри решил, что не стоит сейчас рассказывать им о Себастьяне и о том, что доктора называют проблемой его гиперактивности.

Втроем они втиснулись в лифт, и Гарри получил на прощание третье мощное объятие Филлис. Потом Паркер открыл дверь и выпустил его на улицы Манхэттена.

– О черт! – спохватился Гарри, уже немного пройдя по Парк-авеню.

Он повернулся и бросился назад к дому Филлис. Взбежал по ступеням и замолотил в дверь. Дворецкий на этот раз оказался не так проворен.