Следующий день выдался ненастным. Свинцово-серые тучи заволокли все небо, и дул сильный ветер, который уносил прочь туман и дым очагов, а заодно швырял в прохожих жалящие крупинки мокрого снега, которые, словно иглы, вонзались в лицо Рейчел, когда та шла по направлению к Лэнсдаунскому Полумесяцу. Она шагала как можно медленнее, чтобы отсрочить свое появление в доме Аллейнов с его мертвым воздухом и странными, печальными обитателями, обожающими подглядывать за гостями. Остановившись, она сделала несколько глубоких вдохов и напомнила себе о долге перед мужем, о чувстве сострадания к Джозефине Аллейн и о своем желании побольше узнать об Элис. Рейчел понятия не имела, как долго ей предстоит читать Джонатану Аллейну или сидеть с ним, но надеялась, что это займет у нее самое большее час или два. С ней не было заключено никакого определенного соглашения, и потому она чувствовала себя вправе уйти в любое время. Ей обещали платить, но она не была в услужении. Обо всем этом Рейчел вспомнила еще раз, когда поднималась по ступеням крыльца, ведущим к парадной двери.

Джозефина Аллейн заметила ее первой. Она снова стояла рядом с птичьей клеткой и разговаривала с канарейкой. Та поворачивала голову в сторону хозяйки и поглядывала на нее внимательным немигающим взглядом, но при этом не издавала ни звука.

– А, это вы, миссис Уикс. Хорошо, что пришли. А моя маленькая пичужка грустит и не хочет петь. Ей не в радость мои угощения и мои разговоры, – сказала хозяйка дома задумчиво, предлагая канарейке подсолнечное семечко, но та лишь посмотрела на него и не склюнула.

– Насколько я знаю, они иногда начинают выводить трели, если им посвистеть, – сказала Рейчел, продолжавшая стоять у двери, не уверенная, нужно ли ей идти дальше или нет.

– Вот как? Жаль. Настоящей леди не следует свистеть. Какая грубая привычка. К тому же от этого образуются морщинки у рта. Может, велеть это сделать Фалмуту? Пусть попробует. Но вообще-то, я никогда не слышала, чтобы за все двадцать лет службы у меня этот человек издал хоть один веселый звук. Боюсь, от его общества моей бедной крошке взгрустнется еще больше, – сказала Джозефина и с едва заметной улыбкой посмотрела на Рейчел.

– Может, попробовать что-то другое? Например, музыку? Вы играете, миссис Аллейн?

«Что угодно, лишь бы развеять окутавшую этот дом тишину», – подумала Элис.

– Когда-то играла. Отец любил музыку, и я часто садилась за фортепиано до моей свадьбы. Впрочем, и после нее тоже, в особенности когда я овдовела и пришлось вернуться к отцу. Мой муж умер, когда Джонатану исполнилось пять лет. Вы об этом знали? Бедный мальчик, он так и не узнал как следует своего papa[51]. Так что лорд Фокс стал для него больше чем дедом.

– Значит, ему повезло.

– Повезло? Да уж… – Джозефина вздохнула и погрузилась в свои мысли, так что Рейчел оставалось лишь ждать.

– Скажите, я буду читать вашему сыну в его комнате или в какой-то другой? – спросила она наконец.

– Что? О нет. Он не спустится. Я проведу вас к нему наверх.

Миссис Аллейн повернулась и медленно пошла к двери. Ее лицо оставалось непроницаемым, и было невозможно догадаться, о чем она думает. Сердце Рейчел упало. «Значит, придется снова вернуться в его темные комнаты с их мерзким запахом, в которых ощущаешь себя запертой в клетку, словно несчастная канарейка».

Пока они молча поднимались по каменным ступеням, Рейчел пыталась успокоиться. Джозефина Аллейн прошла вместе с ней весь путь до двери, ведущей в комнаты сына, и пока они до них добрались, на ее красивом лице поочередно появлялись, сменяя друг друга, то надежда, то сомнение. Рейчел отчаянно пыталась представить себе Джонатана Аллейна таким, каким застала его во время второго визита, – испытывающим неловкость, извиняющимся и встревоженным, а не таким, каким он предстал перед ней при первой встрече, – пьяным и необузданным. Эти два Джонатана казались совершенно разными людьми. «Ох, лишь бы он, по крайней мере, был трезв». И Рейчел решила, что, если Джонатан окажется в подпитии, она с ним не останется. Нет смысла в чтении, если разум помрачен. Джозефина Аллейн постучала в дверь, затем открыла ее, но не вошла, а отступила в сторону, пропуская вперед Рейчел.

– Может быть, Библию, если все остальное не пойдет, – прошептала миссис Аллейн, прежде чем закрыть дверь. – Пожалуй, Библия должна ему помочь найти путь к свету.

В комнате снова царила почти полная темнота, и Рейчел сразу почувствовала страх. Правда, запаха разлагающейся плоти больше не чувствовалось, поэтому она хотя бы могла свободно дышать. Обернувшись, Рейчел увидела Джонатана Аллейна, сидящего в кресле у эркерного окна. Он облокотился одной рукой на спинку и вытянул длинные ноги перед собой.

– Мистер Аллейн… – начала Рейчел, и ее встревоженный голос неожиданно для нее самой прозвучал громко и резко.

Джонатан быстро поднял ладонь в знак протеста:

– Пожалуйста, тише. Будьте добры, проходите и садитесь, миссис Уикс.

Он показал на деревянный стул, который стоял напротив него, – так близко, что, когда она на него опустилась, подол платья коснулся носков его туфель. У окна было прохладно, потому что из-под закрытых ставней сильно дуло, и Рейчел поежилась.

– Мне будет трудно читать при таком скудном освещении, – сказала она.

– Читать? – переспросил Джонатан.

Проникший сквозь щель между ставнями тусклый лучик света коснулся его карих глаз, пристально за ней наблюдавших, и зажег в них огоньки, а также осветил впалые щеки и выступающие скулы, делавшие его лицо особенно рельефным. Его внимание вызвало у нее беспокойство. Ей стало казаться, что все слова, которые она скажет, окажутся фальшивыми. «Ведь на самом деле он видит не меня, а другую». Словно прочтя ее мысли, Джонатан Аллейн нахмурился и проговорил:

– По правде сказать, вы не так сильно похожи на Элис. Сходство бросается в глаза только… в первый момент. Вы ее выше, стройнее, и глаза у вас скорее серые, чем голубые. Ваши волосы… волосы в точности такие же светлые, как у нее, а лицо… похоже просто на удивление. Но сходство улетучивается, едва вы начинаете говорить. Тогда ваши черты оживают. – (Рейчел почувствовала себя до странности разочарованной, почти оскорбленной. «Однако сколько времени прошло, годы должны были оставить свой след».) – Когда я увидел вас впервые, мой рассудок помутился… – продолжил Джонатан. – Когда у меня бывают головные боли, случается нечто похожее.

– Что ж, я никогда не говорила, что каким-то образом связана с Элис Беквит…

– Конечно, вы не говорили ничего подобного и пришли в совершенном неведении. Я… еще раз должен извиниться за свое поведение. За то, что дал волю рукам. Это было непростительно.

Джонатан говорил тихо, невыразительно, без каких-либо заметных эмоций и лишь слегка хмурился, что вызывало доверие. Рейчел начала придумывать, в каких выражениях ей лучше всего принять извинения, но на ум ничего не приходило. Она сплела пальцы у себя на коленях и принялась пристально их изучать.

– Дал волю рукам? Но вы меня едва не задушили! – против своей воли выпалила Рейчел и, потрясенная собственной прямотой, увидела, как взгляд Джонатана сперва стал удивленным, а затем в его глазах отразилось отчаяние.

– Я ничего не помню, – пробормотал он. – Все рухнуло в какой-то темный провал.

– Ну что ж, – проговорила Рейчел, не совсем его понимая, и развела руками. – А как вы чувствуете себя сегодня? Голова больше не болит?

– Нет, мадам. Но слово «боль» едва ли дает полное впечатление о том, что я ощущаю во время приступа. Словно нож медленно проворачивается у меня в черепе. Или молния раскраивает мне лоб.

– Вы обращались к врачам?

– Все это время мать подсылала ко мне докторов, шарлатанов и знахарок, каких только удалось отыскать в Англии, – резко ответил Джонатан. – Все, что они делали, это пускали кровь, отчего у меня появлялась слабость, а затем советовали отдохнуть. Ни то ни другое не помогло. Лишь вино… оно немного помогает. На время. – Джонатан на мгновение закрыл глаза и неожиданно наклонился вперед, так быстро, что Рейчел вздрогнула. – Дело в тех ужасах, которые я видел, понимаете? В тех жутких вещах, которые я не только видел, но и делал. Мысли об этом рвутся наружу и, как крысы, впиваются когтями в мозг!