Я попыталась отодвинуться, но его рука прижала сильнее, и я не могла вырваться. С одной стороны, мне это нравилось, что он может меня держать, если захочет, держать, пока я не задохнусь, пока тело не заставит меня драться за воздух. Я уперлась в него руками, но он нажал сильнее, удерживая, заставляя не слезать. Я выдержала, сколько могла, пока паника едва не прогнала ardeur, и похлопала его по бедру. Вот это был момент, когда я должна была верить, полностью верить ему, что он подчинится этому хлопку. Я осознала пару лет назад, что мне нравится этот момент веры, миг, когда тот, с кем ты, может тебе действительно сделать что-то плохое, и только по своему выбору это предотвратить. Мне нравится этот момент неуверенности, не пойдет ли на этот раз все очень плохо. Мне не нравилось, что этот момент делает со мной, что вот такие моменты мне на самом деле делают, но я с этим смирилась. Я смирилась с собой, и мне, черт побери, это очень нравится.

Никки отпустил меня, дал мне слезть со своего тела. Я сделала глубокий прерывистый вдох.

– Ты как? – спросил он встревоженно.

Я кивнула и наконец смогла сказать:

– Нормально. – Посмотрела на него: – Можем еще немножко так, но когда не могу дышать, ardeur в конце концов отступает. Он уступает инстинкту самосохранения.

– Тогда трахнемся, и ты его накормишь.

– Или трахнемся в рот. Когда ardeur, я это могу сделать, и мне это тоже нравится.

Нерешительность была у него на лице написана до боли ясно, но потом он сказал:

– Посмотрим, как будем себя чувствовать, когда попробуем.

Я согласилась, и мы вернулись к нашей игре – бондаж с глубокой глоткой. Чтобы это был бондаж, не обязательны веревки или цепи. Достаточно, чтобы тебя держали и нельзя было вырваться. Такого в нашей игре было выше крыши.

Когда мы еще раз это сделали столько, сколько могло выдержать мое горло даже при ardeur’е, Никки сказал:

– Я опять хочу тебя трахнуть. Мне так нравится, что я в твоем шорт-листе мужчин, которых ты не заставляешь надевать презерватив.

Это не было продуманным плановым решением. Просто он был со мной, когда я столько бывала с Микой, Натэниелом и Сином, а они входили в мой список общих по жидкости, так что… это недавняя была перемена – не заставлять Никки надевать лишний слой защиты. Я на контрацептивах, и я носитель ликантропии, так что ее мне не подцепить, даже если будет кровотечение от жесткого секса, но все равно я почти всех прочих заставляю надевать презервативы – просто на всякий случай. Я помнила момент, когда не стала заставлять Никки: Натэниел и Син были здесь, но Мика в отъезде. Это казалось тогда естественным, но сейчас упоминание об этом заставило меня задуматься. У меня это не всегда хорошо получается. Есть у меня тенденция начинать раздергивать отношения, будто я пытаюсь вырваться из западни. Я все еще считаю любовь западней? Все еще настолько нездорова, что если мне мужчина раз напомнит о том, как много для меня значит, я должна вырываться, пока все не разломаю? Не это ли делаю я сейчас с Сином? И не это ли готовлюсь проделать с Никки?

– Я не слышу твоих мыслей, только ощущаю эмоции, но это выражение лица мне не нравится. Ничего в нем нет хорошего. Что я такого сказал?

Я посмотрела на него. Волосы у него отвело водой с лица, оно осталось открытым и чудесным. Обнаженное тело покрыто водой, скользкое и аппетитное. У меня еще приятно ныла после него глотка. Он уже два года рядом со мной. Что ему сделать, чтобы проявить себя? Почему это каждый должен себя передо мной проявить? Некоторые из мужчин моей жизни много чего могли бы по этому поводу сказать.

Я поняла, что ardeur снова отступил. Когда-то я была его игрушкой – теперь не так. Я так хорошо им управляю, что иногда должна напоминать себе о необходимости его питать. Если оставить его голодным, то уйдет моя способность залечивать раны, и в конце концов я начну сосать энергию сперва от Натэниела и Дамиана, потом перейду к Жан-Клоду и Ричарду, но сперва Натэниел и Дамиан умрут. Жан-Клод объяснил мне эту метафизическую арифметику, когда я вот так научилась держать ardeur под контролем: я-то думала, что контроль – это полная победа. Я позабыла, что ardeur подобен желудку: ты можешь приучить себя не хотеть есть, но это не значит, что твоему телу еда не нужна.

Мне все еще нужно питать ardeur, но это уже не тот необоримый голод, какой был раньше. Сейчас у меня есть выбор. Не ardeur заставляет меня заниматься сексом: он выложил несколько мужчин мне на тарелку, но что я сейчас с ними делаю, зависит от меня. Я попыталась понять, как же я к этому отношусь.

– Анита?

В голосе у Никки звучал вопрос. Лицо его закрылось, отодвинулось, защита встала на место. Социопата из него сделали, а это значит, что кое-какие эмоции в нем остались, и я не хотела, чтобы он их снова отставил в сторону. Мне нравится, когда в нем вдруг проявляется сердце.

– Трахни меня, – сказала я тихо.

– Что? – переспросил он, как будто не расслышал за шумом струй воды.

– Трахни, – повторила я громче.

Углы рта у него изогнулись в улыбке, лицо стало счастливым почти ненормально. У меня всегда было чувство, что внутри у Никки была тьма, которую ему пришлось извергнуть из-за меня, но она все еще оставалась в нем, и всегда она хочет наружу – на то она и тьма. Ею можно управлять, даже запрячь, но в конечном счете она хочет выйти и играть в свои темные игры.

Он позволил мне увидеть в себе этого счастливого монстра. Монстра, не имеющего отношения к его зверю: то, что я видела, не было животным, оно было совсем человеческое, просто люди обычно не любят это признавать. Никки это было все равно. И Натэниелу. И Дьяволу. А потому что им было все равно, мне тоже стало безразлично.

– Трахни, – повторила я снова.

Третий раз повторять не пришлось.

Никки снова поднял меня, я обхватила его как обезьянка – ногами за пояс, руки вокруг широких плеч. Он вынес меня из-под душа, прижал к стене – вода хлестала позади нас, горячая и парящая, поливая его спину, когда он отодвигался, чтобы вдвинуться как можно глубже и сильнее.

Секс у стены – это не каждый мужчина умеет исполнять. Нужно быть достаточно длинным и достаточно сильным, быть выносливым – не в смысле обычного секса, а иметь выносливость спины, бедер, рук и ног, чего в обычном половом сношении не требуется. Никки нашел быстрый резкий ритм, входил и выходил, так что у меня даже не было времени посмаковать волну наслаждения, как он снова вбивался, и ощущение сменялось ощущением все быстрее и быстрее, и я ничего уже не осознавала, кроме движения его бедер, ощущения входящего в меня тела. Он бил так сильно и быстро, что я стукалась и скреблась об стену. Кафель был гладок, но сила толчков была почти оставляющая синяки, и мне это нравилось. Глаза стали закрываться, мне пришлось делать над собой усилие, чтобы не разжать руки и ноги. Он держал меня снизу за бедра, но все равно в этой позиции приходилось работать и мне. Надо было держаться, и чем сильнее становилось наслаждение, тем труднее это было. Я хотела отдаться ощущению его во мне, силе его рук, держащих меня у стены, ощущению трения спины об эту стену от мощных толчков.

Его голос прозвучал сдавленно, с усилием, уходя в рычание:

– Кормись, когда кончу, Анита. На третий раз меня не хватит.

То, что он это признал, свидетельствовало, каких усилий ему стоило такое бурное исполнение секса у стены.

– Да, – сказала я с еще большим придыханием.

– Это что за «да»? Да – хороший секс, или да – ты меня слышала?

– Да, я тебя слышала, – выдохнула я.

Он на секунду остановился, потом снова заработал в том же кузнечном ритме. Я разрывалась между восхитительными ощущениями от того, как он меня имеет, и необходимостью держаться, помогать ему иметь меня на скользких прохладно-теплых плитках.

Он вздрогнул, остановился на секунду, выдохнул:

– Вот сейчас, прямо сейчас.

– Слышу, – прошептала я, или крикнула, перекрывая шум бьющей воды, жар ее, холодное прикосновение кафеля, по которому скользила и перекатывалась моя спина. Я уже ничего не знала, знала только, что надо держаться за него руками и ногами.