– Можем жить у Жан-Клода, а тут пусть останутся Джина и Зик, чтобы Шанс получал нужное ему солнце, а заодно за работами присмотрят.

Я нахмурилась:

– У тебя уже все продумано.

– Ага, – улыбнулся он.

Не знаю, что бы я на это ответила, потому что Мика напомнил:

– Ты все еще слишком одета.

Я посмотрела, все еще хмурясь, на него, и улыбнулась потом:

– У меня хотя бы ноги видны, а вот ты под одеялом.

– Вы оба слишком закрыты, – сказал Натэниел. – Я один тут голый.

Иллюстрируя свои слова, он встал на колени, и стало видно то, чего никогда не видела ни одна посетительница «Запретного плода». Пополз ко мне, по дороге прихватив в горсть простыню и сдернув ее с Мики. Перегнулся через изножье кровати, сгреб меня одной рукой за талию, поднял, подхватив другой рукой вокруг бедер, перевалил и то ли бросил, то ли выпустил меня на кровать, так что я оказалась между ними двумя. Мы все рассмеялись, а рука Натэниела полезла под футболку. Снаружи по бедру, боку, талии, медленно подвигаясь выше. Когда его рука погладила мне грудь, я уже не смеялась, но улыбалась, да и он тоже.

Мика лег с другой стороны от меня, и его рука прошла вверх по другому моему боку, повторяя движения Натэниела, и у каждого из них оказалась на попечении одна грудь, и улыбки стали пропадать, сменяясь чем-то более серьезным, но столь же приятным.

Мика взялся за футболку, стал снимать ее с меня, и настала очередь Натэниела повторять за ним. Я приподняла зад, чтобы они высвободили футболку и в конце концов сняли ее с меня через голову. Мика бросил ее на пол, посмотрел на меня сверху.

– Так оно лучше, – сказал он, и голос его прозвучал ниже, не от его леопардовой сути, а просто как у любого самца.

Вдруг я оказалась голой, лежала и смотрела на них обоих, а они на меня – зелено-золотые глаза и лавандовые. И в каждой паре глаз нарастала темнота, тот взгляд, что бывал у всех мужчин, с которыми случалось бывать мне. Этот взгляд уверенности в тебе, в том, что ты не откажешь и ты принадлежишь ему. Пусть не навсегда, пусть не исключительно, но ему, как бы там ни было, потому что даже в самом послушном мужчине есть нечто первобытное, что тянет его владеть тобой, даже если это всего на ночь, на час, на миг. У женщин свои варианты этого взгляда, может быть, но я в такие моменты у зеркала не оказывалась, а мой весьма ограниченный опыт с женщинами такого взгляда у них в глазах не показывал. Я не говорю, что его нет – просто я лично его не видела.

Мика меня поцеловал, и на этот раз не надо было бояться травмировать чью-нибудь психику, и поэтому в ход пошли губы, язык и наконец зубы, очень нежно коснувшиеся моей нижней губы, пока я не вскрикнула, и из человеческих губ мне в горло полилось мурлыканье-рычание, будто у звука есть вкус и ощущение. И каков был этот вкус? Корица, горячая и сладкая. Пусть это всего лишь новый зубной эликсир, но рот Мики стал на вкус как леденец.

Натэниел всегда для меня пах ванилью, и сладость этого вкуса сливалась с корицей, и они вместе – губы Мики, кожа Натэниела, как рождественские сахарные печенья, ваниль с искорками корицы, вплавленными в горячий сахар – сладкие, пряные, теплые во рту.

Натэниел лизнул мне сосок, мимолетное касание языка, и присосался тут же сильнее, пока я не начала тихо постанывать. Мика снова поцеловал меня, а Натэниел тем временем продолжал извлекать из меня стоны, целуя одну грудь и лаская другую. Как будто Мика проглатывал звуки из моего рта, а Натэниел целовал сильнее и жестче, сжимал руку, катал сосок между пальцами, и наконец сжал его, прикусив другую грудь. Я вскрикнула, и поцелуй Мики кляпом зажал мне рот, приглушив звук. Я тихо вскрикивала от желания, а он от этого еще сильнее сжимал. Ощущение зубов, все тверже сдавливающих кожу, заставило меня выгнуть спину, от прикосновения его пальцев я задергалась. Я извивалась под поцелуями Мики, а рука Мики скользнула по бедру мне между ног.

Я шире раздвинула ноги, чтобы он достал больше, он стал водить пальцами поверх и вокруг, не просто так двинул рукой к заветной точечке, будто она кнопка, а исследовал меня пальцами, как его губы исследовали мой рот.

Натэниел вдавил зубы мне в грудь, другую грудь почти смяли его пальцы. Я уже была готова произнести стоп-слово по поводу игры с грудью, но поцелуи Мики не дали мне ничего сказать, а пальцы его нашли самое сладкое из местечек и начали там играть. Ощущение, растущее между ног, держало боль от игры с грудью на тонкой грани между невероятным наслаждением и уже настоящей болью. И каждый раз, когда я начинала стонать слишком громко или казалось, что я хочу произнести слово, Мика всаживал язык мне в рот, лаская глубже, прикусывая мне губы, а потом снова поцелуй становился нежным, и я знала, что он не дает мне сказать стоп-слово. Эти поцелуи служили кляпом, и то, что я не могу высказаться, не могу сказать «нет» тому, что делает с моими грудями Натэниел, только усиливало ощущение, способствовало сползанию туда, где то, что было бы адски больно, становится захватывающим наслаждением, не сравнимым ни с чем, и все это время рука Мики играла у меня между ног, найдя ритм и ни разу с него не сбившись, хоть он и закрывал мне рот, лишая возможности остановить их. Если бы это все было впервые, может быть, оказалось бы слишком: Мика и Натэниел не знали бы так хорошо мое тело, не понимали бы моих реакций без слов, но сейчас они могли держаться на самой грани того, что я могла принять и чем насладиться.

Натэниел зубами теребил мне грудь, как собака кость, пальцы его крепко стиснули другую грудь. Может быть, я и хотела это прекратить, но рука Мики перебросила меня вдруг за край, в неожиданный оргазм, который игра с грудью запрятала на краю почти-боли. Оргазм хлынул между ног, вверх по телу радостным приливом. Натэниел прикусил сильнее, вдавил пальцы, и боль смешалась с оргазмом, росла вместе с ним, усиливая его невероятно. Я вскрикнула Мике в рот, дергаясь всем телом, вскидываясь, но вес Натэниела придавливал меня к кровати, и рот Мики и тело его сбоку тоже. Когда глаза у меня затрепетали, тело размякло и растеклось в удовольствии, Натэниел разжал зубы и пальцы. Мика прервал поцелуй и убрал руку. Кровать шевельнулась, но я не могла сфокусировать зрение, даже открыть глаза, не могла посмотреть, что они там делают.

У меня между ног оказался Натэниел, но он не стал пускать в ход пальцы. Твердый конец уперся в те части, с которыми только что играл Мика, и я невольно вскрикнула, приподнялась на кровати, как вдруг ожившая марионетка, и тут же ниточки обрезали, я снова легла бескостной массой, погруженная в угасающий оргазм. Натэниел стал проходить внутрь, дюйм от дюйма восхитительнее, и наконец вошел насколько мог, прижался крепко плотным телом.

Я хотела в него всмотреться, когда он приподнялся надо мной, опираясь на руки, посмотрела вниз вдоль наших тел, а он стал выходить из меня и снова входить, не успев закончить выход.

– Бог мой! – шепнула я.

Он нашел ритм, туда и обратно, медленные, глубокие движения, но не слишком глубокие, и я почувствовала, как опять нарастает тепло, и он заставил меня снова кончить, я задергалась под ним, стала хватать его за руки, за плечи, готовая расписаться царапинами за полученное удовольствие, но Мика поймал меня за руки, подставил мне свои, куда всадить ногти, но прижал мне пальцы, чтобы я не могла располосовать кожу, а только кончиками ногтей вцепиться в нее.

Натэниел стал двигаться быстрее, внутрь и наружу. Я смотрела вниз, и уже одно это зрелище вырвало у меня вскрик. Я снова отметила Мике руки, а Натэниел изогнулся, и теперь при каждом движении он входил в меня на всю глубину, попадая в ту самую точку глубоко внутри, и это был иной вид оргазма, один миг всех ударов и глубины – и вдруг толчок, снова сбросивший меня за край, и билась я на этот раз как в драке, так что Мика меня придержал, чтобы я не исцарапала Натэниела. Ему нельзя с царапинами, а мы выяснили, что мне в радость, когда меня держат, так что Мика меня придерживал, но не мешал разрисовывать себе руки кровавыми полумесяцами.