– Ты куда быстрее учишься, чем я в твоем возрасте, Син.

Син осклабился, поднял глаза к потолку:

– Это комплимент или мне обидеться?

Никки слегка его толкнул той рукой, что держал за плечо, усмехнулся в ответ. Синрик покачнулся, отступив на пару дюймов. Натэниел улыбался обоим. Мы с ним переглянулись через всю кухню, и у него на лице читалось: «Видишь? Я тебе говорил, что они разберутся». Я могла лишь улыбнуться в ответ.

Никки повернулся ко мне, все еще светясь весельем. Обвил меня своими ручищами, притянул к себе. В моей жизни есть мужчины выше ростом, но ни одного такого мускулистого. Если честно, то это, на мой вкус, избыток роскоши, но это Никки, и я умею обвиться своим намного меньшим телом вокруг него, умею пристроиться сама среди этих мышц, этой силы. Каждый из мужчин моей жизни на ощупь неповторим, у них у каждого свой вкус, свой стиль в… почти во всем. Никки – как сандвич из мускулов, а начинкой – настоящий мужской характер.

Я встала на цыпочки, потянулась ему навстречу, к его губам, и поцеловала его. Легко и нежно, а потом он повернулся вместе со мной так, что Джине, Гарольду и маленькому Шансу видна была только его широкая спина, и тогда нежный поцелуй сменился иным, с зубами и языком, да так, что у меня пальцы напряглись на его спине и пришлось подавить желание впиться ногтями, чтобы не привлекать внимания. Я отодвинулась, выдохнув:

– Хватит, Никки. Хватит.

Он улыбнулся мне сверху вниз:

– Пусть я не самое главное твое лакомство, но люблю, когда ты вот так на меня реагируешь.

Моя вампирская сила пришла от Жан-Клода, а он происходит из линии крови Белль Морт, Красивой Смерти. Сила этой вампирши – соблазн и секс, но что-то изменилось в ее наследии на пути к Жан-Клоду, и его сила не просто секс, а еще где-то и любовь, моя же сила сдвинулась в этом направлении еще дальше, как в своего рода эволюции вампирских отношений. Белль умела вызывать у своих «жертв» одержимость собой, зависимость от себя, практически не испытывая ответных чувств, но Жан-Клоду приходилось быть аккуратным при использовании своих вампирских сил, чтобы не слишком увлечься, а Никки оказался одной из последних моих жертв в ситуации, когда мне не хватило владения собой, чтобы полностью себя обезопасить. Очень приятно его касаться, приятно нежиться в его объятиях. Если бы не с чем было сравнить, можно было бы решить, что это любовь – как Истинная Любовь с большой буквы, но это не так. Это скорее некая одержимость, а что бы ни говорили книги и фильмы, одержимость не есть любовь, хотя вот сейчас он меня обнимал и лицо у него светилось от поцелуя, и сердце у меня еще билось сильнее от прикосновения его губ, и очень трудно определить разницу. У меня нет к нему тех чувств, что есть к Натэниелу, Мике или Жан-Клоду, но следует ли отсюда, что это не любовь, или все-таки любовь иного рода? Я пытаюсь перестать докапываться, что такое любовь, но… иногда все-таки приходится расталкивать спящую собаку. Я только научилась делать это не слишком часто – может ведь и покусать.

Особенность ardeur’а – огня линии Белль Морт – в том, что кем-то можно управлять лишь до той степени, до которой сама хочешь быть управляемой, заставлять любить себя лишь в той степени, в которой сама желаешь гореть любовным огнем. У Белль Морт такого побочного эффекта нет, а у Жан-Клода некоторые его проявления имеются, и он с ними справляется. У меня проблем больше, но я ведь вообще еще живая и еще человек. Может, поэтому мне труднее сохранять хладнокровие и заставлять кого-то вожделеть ко мне, не рискуя собственным сердцем и либидо?

Никки высвободился из моих объятий, и в них оказался Синрик. Вдруг надо мной возникли его синие глаза с колечком темно-синего вокруг зрачков и небесной голубизной внешнего кольца. В утреннем свете небрежно увязанные в хвост волосы казались очень синими. Будь света поменьше, можно было бы притвориться, что это такой оттенок черного с синевой, но утро выдалось солнечным. И никак нельзя было сделать вид, будто эти прямые густые волосы не сочного темно-синего цвета. Это была не краска, а след его другой формы – синего тигра.

Я привычно обняла его, мы оба знали, куда попадают у нас руки, они переплелись, тела соприкоснулись. Целый год мы провели, выясняя, срастется ли у нас, но… Сейчас я глядела в это красивое, но слишком юное лицо, и мучилась сомненьями так же, как год назад.

– В чем дело? – тихо спросил он.

Я покачала головой:

– После Никки ты такой худенький.

Он засмеялся, оглянулся на Никки:

– После него кто угодно худеньким покажется.

– Верно, – кивнула я.

Синрика я не выбирала. Нас с ним связала Мать Всей Тьмы, потому что у нее был план, который требовал меня отвлечь и дать мне силу. А то, что Синрик – шестнадцатилетний девственник и мы с ним вообще не знакомы, для существа, желавшего залить мир кровью и смертью, никакого значения не имело. Что может значить чья-то невинность по сравнению с ужасами смерти, которые она сеяла вокруг все тысячи лет своего существования? По сравнению с этим то, что она сделала со мной и Синриком, может вообще считаться благодеянием – почти.

Он снова повернулся ко мне, лицо еще светилось смехом от перешучивания с двумя другими. Я даже не слышала, что они говорят, пока он не сказал:

– Я молодой, я еще вырасту. Выше я уже сейчас.

– Радуйся своему росту, мальчик, – посоветовал Никки, – потому что это единственное, что у тебя будет больше.

– А вот и нет, – возразил Синрик.

– А вот и да, – ответил Никки.

Натэниел, смеясь, прошел между ними, неся на подносе свеженарезанный ароматный хлеб. Мы все проводили источник запаха взглядами, как львы, следящие за газелью. Мой желудок вдруг дал мне знать, насколько я проголодалась.

Зик присоединился к мужскому смеху, и даже Джина засмеялась более высоким смехом, приятным и женским. Младенец влился в хор, абсолютно не понимая, в чем шутка, но он уже знал, что когда все смеются, смеешься и ты. И у нас ему случаев посмеяться хватает. Я улыбнулась Синрику, смотревшему на меня. И он тоже смеется куда больше, чем когда приехал из Вегаса. И это хорошо.

Продолжая улыбаться, он всмотрелся в мое лицо, стараясь прочитать выражение глаз.

– Чего ты? – спросил он, и даже в его голосе слышался оттенок радости.

Я мотнула головой:

– Целуй меня и давай уже завтракать.

Он усмехнулся, и лицо его стало даже еще моложе и проще, но появились едва-едва заметные мимические смеховые морщины вокруг губ. Это из мальчишки постепенно вылуплялся взрослый, и мне нравилось, что его лицо начинает окрашивать смех, а не скорбь. Ее мне и так хватало в последние несколько лет. И мне нравилось стоять сейчас в кухне, купаясь в ароматах завтрака, и яркое солнце заливает кухню теплом и светом, и мужчина у меня в объятиях улыбается мне, и общий смех создает атмосферу счастья.

Синрик изогнулся вниз с высоты своего роста, которым дразнил Никки, и я встала на цыпочки, чтобы встретить его поцелуй. Он еще вырос с прошлой недели? Показалось, что мне пришлось тянуться выше, чтобы наши губы соприкоснулись. Это было нежное касание губ, фактически не привлекавшее язык к игре, но что-то было в языке его тела такое, что на английский никак не переводилось словом «целомудренное». Я прервала поцелуй. Синрик заморгал, глаза его смотрели слегка ошалело.

– Ух ты! – шепнул он.

Мне очень нравилось, что он настолько молод, чтобы так непосредственно среагировать. Я не могла сдержать улыбку.

– Доброе утро, Синрик.

– Анита, – сказал он и посмотрел на меня взглядом, говорящим: «Ну знаешь же, что не надо». Далеко не так хорошо, как умею смотреть я или Мика, но он обучается.

Я кивнула, улыбнулась, покачала головой:

– Доброе утро, Син.

Он широко улыбнулся и обнял меня, крепко, быстро, не сексуально – просто радостно. Мы пошли к столу, и каждый знал, где ему сесть на завтрак, когда нас всего восемь. Высокий стульчик Шанса стоял у стола, как все, так что нас было восемь – или будет, когда придет Мика. Я мельком подумала, чуют ли Арес и Брэм запах еды снаружи, на посту, и знала, что чуют, но поедят, когда их сменят. Мика вошел, улыбаясь, в кухню, наклонился меня поцеловать – быстро, целомудренно, пожав руку, которую я к нему протянула. В глазах у него вспыхнуло солнце, высветлив желтое и убрав зеленое вокруг зрачков, и глаза на секунду стали золотыми. И в них читалось обещание поцелуев, уже не столь целомудренных. Он сел рядом со мной, мы взялись под столом за руки. Натэниел сел от меня с другой стороны, и ему я тоже протянула под столом руку, так что мы секунду держались за ручки втроем. Сейчас нас восемь – совсем неплохое число.