— Я сама недавно узнала. Мать моя детдомовская, если о детстве что-то и помнила, рассказывала неохотно. Лишь перед смертью проговорилась, что бабушка во время войны спуталась с немецким офицером и родила ребенка. Потом, когда пришли наши, бабушку — в Сибирь, дочке другую фамилию и — в детдом. Тогда такое повсеместно делалось, ничего необычного. Мать всю жизнь пыталась отыскать родственников, была одержима этой идеей. Только — тайком, я ни о чем не догадывалась. И добилась своего, но встретиться с родительницей не успела. Болезнь, все деньги шли на лекарства, потом… Рассказала мне уже, когда умирала. Мне не хватало ее одержимости. Бабушка, о которой я почти ничего не знала, меня не интересовала, и знакомиться с ней желания не было. Тут оказалась, можно сказать, случайно. Познакомилась с Маринкой, еще, когда она была здоровой. Потом, после аварии, Маринке стало скучно, и она пригласила меня здесь пожить. Я не отказалась, с деньгами у меня проблематично, а здесь — на всем готовом. Так и получилось, что сама судьба свела меня с родственницей. Я присматривалась, к Семеновне, но представляться ей не спешила. Можно сказать, стеснялась. Боялась потерять статус. Гостья хозяйки значительно выше, нежели внучка прислуги. Теперь жалею об этом.

Тома нервно хихикнула.

— Так ты полная сиротинушка?

— Наверное. Может где-то и есть отец, только, где он блуждает, история умалчивает. Я его ни разу не видела, а слышала о нем даже меньше, чем о бабушке. Сказками об аисте мать меня не грузила, но и о родителе помалкивала. Видать, та еще история…

Не скажу, что поверил ей полностью и безоговорочно. Девушке хотелось пооткровенничать, но откровения ее показались мне дозированными. Если бы я не знал, что папка с документами исчезла из комнаты Томы, а потом отыскалась в доме Семеновны, возможно, и принял бы рассказ за чистую монету. А так…

Какую игру она со мной затеяла, и зачем?

Возле склепа было тихо и пустынно. В отличие от вчерашней толкотни, сейчас даже природа затаилась в скорбном молчании, напоминая, что здесь не просто холмик, а место последнего упокоения.

Тома умолкла, я тоже молчал, понимая, что любые слова сейчас покажутся неуместными. Девушка спустилась по ступенькам к двери, с недоумением посмотрела на новый замок. По ее лицу скользнула тень разочарования. Замок стал для нее неприятным сюрпризом. Она даже подёргала его, надеясь, что тот смилостивится и внемлет ее молчаливой просьбе. Но он не смилостивился, лишь отозвался негромким скрипом.

— Славик! Славик!

Я обернулся. К нам спешила Наталка. Она запыхалась, лицо ее раскраснелось, в руках держала мобильный телефон.

— Я уже все оббегала, еле нашла тебя.

— Что случилось?

— Игорь Владимирович хочет с тобой поговорить.

Она набрала номер и протянула мне трубку.

Разговор с шефом не сулил ничего хорошего. Результат моей деятельности равнялся нулю, фантазия тоже истощилась. Я отошел подальше, не хотел, чтобы девчонки по лицу прочитали нелицеприятное, что мне предстояло услышать.

— Рассказывай…

Рассказывать было нечего, но и молча сопеть в дырочки и признаваться в собственной бесполезности, глупость несусветная. Поэтому я без лишних угрызений совести голосом слегка придурковатого бодрячка поведал о последних событий, естественно, преподнося себя в наилучшем свете.

По мере моего рассказа сопение шефа из угрожающе громкого снижалось до приемлемо ровного, пока не остановилось на уровне, который, хоть и с натяжкой, можно было назвать нормальным.

— Значит, ничего нового и перспективы туманны, — без труда распознал хитрость Игорь Владимирович, но, благодаря моим стараниям, от громов и молний воздержался.

— Как посмотреть, — не сдавался я.

— Да как не смотри, фигня полная! — шеф вскипел, но сразу сбросил пар и продолжил спокойнее. — Славик, ты уверен, что старушке не помогли отправиться на тот свет?

— Почти уверен. Да и милиция ничего подозрительного не нашла. У них зуб на Влада, если что-то не так, отыгрались бы по полной программе. Тем более что на него пытаются навесить труп Иннокентия Вениаминовича, и он — на подписке о невыезде.

— Говоришь, она может быть прямой наследницей бывших хозяев поместья?

— Не уверен. Но фотография красноречива. Жаль, что не сохранилась.

— А Наталья Владимировна, каким там боком?

Ответа у меня не было, я промолчал.

— Значит, так, — подытожил шеф, — продолжай собирать информацию. Особенно меня интересует склеп. Нутром чую, что-то там не так. Ну да ладно, тут у меня есть некоторые соображения. Потом расскажу, — и положил трубку.

Я вздохнул с облегчением.

О призраке, появляющемся в моей комнате, я шефу ничего не рассказал. Слишком интимная тема, и в прямом, и в переносном смысле. Но для меня разрешение этой загадки было приоритетным. Склеп и подземелье тоже интересовали, однако здесь вопрос был личным и затрагивал за живое. Опять-таки, в прямом смысле тоже.

Призрак дамы в белом, сном он был или явью, ассоциировался исключительно с Мариной. Понимал, что, невозможно, но подспудно возникал ее образ. Для успокоения совести необходимо было убедиться, что она, в самом деле, не настолько увечная, какой хотела казаться.

Вот только, как?

Мысль о том, чтобы невзначай перевернуть коляску я отбросил сразу. Неэтично и жестоко. Иных вариантов я пока не видел и тупиковость ситуации угнетала.

Я уже подходил к беседке, когда невеселые мысли нарушил скрип гравия. На ловца и зверь бежит. За кустом отцветшей сирени промелькнула тень, я быстро, пока меня не заметили, нырнул в беседку и затаился. Сквозь виноградные заросли просматривалась часть дорожки. Вскоре на ней показалась коляска. Лицо Марины было бледнее обычного, апатичное и неподвижное. Она смотрела вперед равнодушно, отрешенно. Сиделка тупо, словно робот, выполняла свою работу и ни на что не отвлекалась.

Проплыли мимо беседки, словно два призрака и скрылись за поворотом.

Опять призраки…

В коридоре по-прежнему никого. Некоторое время я провел в гостиной, прислушиваясь, потом осторожно, то и дело, озираясь, словно вор, двинулся противоположное бару крыло. Толстый ковер надежно заглушал шаги, что и радовало и настораживало. Ведь если меня никто не услышит, то и я вряд ли кого-то услышу.

Возле комнаты Марины снова осмотрелся, для приличия постучал в дверь. Никто не ответил. Осторожно повернул ручку и толкнул дверь. Она отворилась легко и тихо. Я тенью проскользнул внутрь.

Апартаменты Марины по планировке были такие же, как у Влада. Большая комната, с окнами, выходящими на клумбу, обставленная мягкой вычурной мебелью, стилизованной под позапрошлый век. На стенах — картины с пейзажами, возможно, настоящих художников, а, может, и Марины. Не такой из меня знаток живописи, чтобы отличить мастера от аматера. На полу ворсистый ковер кофейного цвета. Я присмотрелся к нему, но следов от каталки не увидел. Странно, конечно, но не исключено, что при посторонней помощи Марина могла пройти несколько шагов самостоятельно.

Хотя, если поврежден позвоночник…

Тоже, не факт. Может, все дело в особенностях структуры ковра, и он способен быстро восстанавливать форму.

Филенчатая дверь оказалась приоткрытой. Что-то меня насторожило. Я еще не понимал, что, но шаги сами замедлились, дыхание замерло. Только сердце по-прежнему колотилось громко и часто.

Первым среагировало обоняние. Я уловил запах табачного дыма, тот запах, которого в принципе не могло здесь быть. Он диссонировал с обстановкой, с образом хозяйки, с самой атмосферой жилища.

Очень осторожно, я заглянул в щелку. Увидел большую кровать с нависающим над ней балахоном, два кресла, мягких и, наверное, удобных, высокое трюмо. На нем в блюдце дымился плохо примятый окурок. Кто его оставил, если Марина с сиделкой на улице?

Потом я услышал звук льющейся воды, наверное, в ванной. Приоткрыл дверь. Обзор расширился. Возле кресла увидел мужские ботинки из коричневой замши, модные и, наверное, дорогие, на дверце шкафа на плечиках висел мужской костюм, тоже не из дешевых.