– Хорошо, что рядом со мной есть ты, а иначе я бы умерла от страха.
Овид повел ее на второй этаж. Он по привычке щелкнул выключателем, и сразу же зажегся свет.
– Лампочки горят, моя дорогая, и никто не колотит ничем по этим старым деревянным стенам. Может, ты сейчас просто перенервничала?
– Знаешь, я, пожалуй, выпью снотворное, чтобы заснуть. Черт возьми! Коробочка со снотворным лежит в выдвижном ящике кухонного шкафа. Ты не мог бы принести мне его вместе с большим стаканом воды?
– Хорошо, сейчас принесу. Извини, что хожу тут перед тобой голым. Мне хотелось надеть свою пижаму, но голос у тебя был таким испуганным, что я сразу же пошел к тебе.
Эстер слабо улыбнулась, то и дело поглядывая на тусклую лампочку, которая вроде бы только что перегорела, но сейчас почему-то светилась как ни в чем не бывало. Взяв Овида за руку, Эстер пошла рядом с ним вверх по лестнице.
– А может, мы быстренько поженимся? – сказал Овид. – Я не смогу чувствовать себя спокойно, если ты будешь в Робервале одна. Тебе нужен верный рыцарь, который находился бы рядом с тобой.
– Какое неподходящее место для того, чтобы делать предложение! И какой неподходящий наряд! Овид, мы с тобой друг друга почти не знаем. Ты сделал это предложение серьезно?
– Абсолютно серьезно. И оно основано на сложившихся реалиях. Если мы будем жить вместе, но при этом не поженимся, моя репутация как учителя будет запятнана. Да и твоя тоже. Мы даже можем потерять из-за этого работу.
Они вошли в комнату. Эстер хотя и была сильно взволнована из-за предложения, прозвучавшего из уст ее любовника, это не помешало ей заметить, что свеча погасла.
– Овид, это ты погасил свечу?
– Нет. Мне это даже вряд ли бы в голову пришло. Моя дорогая, чтобы погасла свеча, хватит и небольшого сквознячка.
Эстер, тяжело задышав, покачала головой, а затем подошла к свече и указательным пальцем сняла воск вокруг фитиля.
– Воск еще мягкий и теплый. Кто-то погасил свечу только что.
– Эстер, ты раздуваешь целую историю из какой-то мелочи. Я выбежал из комнаты, как угорелый, и тем самым создал поток воздуха, который, видимо, и потушил свечу. Ну ладно, ложись в постель. Все тихо, лампочки не перегорели, и никто не колотит по стенам.
– Овид, прошу тебя, попытайся вспомнить. Когда я тебя позвала и ты поднялся с постели, в комнате было темно или же ты видел пламя свечи? Ответь мне, это важно. Как бы там ни было, мне хотелось бы, чтобы ты осмотрел второй этаж и чердак. Вот что бывает, если не запирать входные двери на ключ! Ты помнишь о моей мечте? Я мечтала о доме, в котором чувствовала бы себя в безопасности! А тут все очень скверно…
Овид кивнул. Ему было жалко видеть Эстер такой перепуганной. Он надел пижаму, взял Эстер за руку и пошел вместе с ней осматривать соседнюю комнату, в которой стояли деревянная кровать без сетки и маленький шкаф.
– Если злоумышленник прячется в этом шкафу, то мы имеем дело с тщедушным доходягой, с которым я расправлюсь за пару секунд, – сказал Овид, подходя к шкафу и открывая его.
В ванной комнате тоже никого не оказалось. Не нашли они никого и на чердаке, освещенном попадающими в него через слуховое окно лунными лучами.
– Ну, теперь-то ты убедилась в том, что тут никого нет? – ласково прошептал Овид.
– Да, потому что в этом убедился ты.
Пятью минутами позже Эстер выпила снотворное и расслабилась в объятиях своего защитника. Он стал ждать, когда она заснет. Его успокоило то, что ее дыхание стало ровным, а тело расслабилось.
– Спи, моя дорогая. Тебе причинили слишком много зла, и поэтому тебе теперь везде мерещится опасность, – прошептал он, гладя ей волосы. – Спи спокойно, я рядом с тобой.
Роберваль, дом семьи Шарденов, тот же вечер
Киона держала в руках тетрадь с темно-зеленой обложкой – дневник Алиетты Шарден. Она прождала до этого позднего часа, прежде чем наконец-то достала эту тетрадь из шкатулки. Она стала ощупывать ее, чувствуя при этом исходящий от нее терпкий запах старой бумаги.
«Как-то странно думать о том, что моя прабабушка прикасалась своими пальцами к обложке этой тетради и ее страницам и что именно она положила в тот пакетик то ли еще свежие, то ли уже засохшие цветы! – мысленно сказала сама себе она. – На этой тетради наверняка остались отпечатки ее пальцев, как и частичка ее души».
От одной лишь этой мысли сердце Кионы забилось быстрее. У нее даже возникло ощущение, что сейчас возле ее кровати появится этот ее предок.
«Можно мне прочесть то, что ты написала? – прошептала Киона, оглядываясь по сторонам. – Ты спросила меня, почему я боюсь быть такой, какая есть. Знаешь, то, что я чувствую, иногда наводит на меня ужас. А ты? Ты чего-нибудь боялась?»
Киона не получила никакого ответа, и у нее не возникло никаких болезненных ощущений. Наконец она решилась. На первой странице она прочла: «Алиетта Шарден, Труа-Ривьер, 1858-й год». Сам дневник как таковой начинался с какой-то субботы – запись на третьей странице была украшена малюсенькими рисунками, выполненными фиолетовыми чернилами и изображающими цветы. Эти искусные рисунки поразили Киону.
«Так вот от кого у Лоранс ее талант!» – подумала она, прежде чем начала читать текст дневника, написанный убористым почерком с завитушками.
Суббота, незадолго до зимнего солнцестояния
Я, Алиетта, оказавшаяся в чужой стране, смотрела на то, как за окном падает снег, весь вчерашний день и сегодня утром. Я скучаю по своему милому Пуату, по болотам, по запаху цветов и влажным берегам.
Я пообещала своему супругу больше не возиться с дикими цветами и лекарственными травами. Однако самое главное, что я пообещала, – это молчать. Мне хотелось бы никогда не давать такого обещания Гедеону. Какой будет моя жизнь здесь, в этой стране на краю света, где, как мне говорят, зимой очень холодно?
Я так сильно горюю, что буду молчать ради того, чтобы не кричать от гнева и негодования. Мне не хотелось уезжать из моей родной страны.
Запись на этом заканчивалась. Кионе захотелось расплакаться. Ее охватило чувство глубокого сострадания по отношению к этой женщине, которая тосковала по своей родной стране, по Франции. Тем не менее Киона удивилась изящной манере письма и той легкости, с которой излагала свои мысли Алиетта. «Она была крестьянкой, а в те времена дети в сельской местности редко ходили в школу, – подумала Киона. – Между этих строк кроется какая-то тайна. Посмотрим, что там дальше… А-а, вот указана конкретная дата!»
Четверг, 30 декабря 1858 года
Как грустно! Женщина, с которой я встретилась во время мессы на Рождество, недавно умерла. После нее осталось шестеро детей, один из которых – шестимесячный младенец. Я видела сероватый ореол вокруг ее головы, но не решилась ей об этом сказать. Ее пожирала опухоль, я про это узнала, причем очень странным способом, присущим мне еще с детства. У меня было видение: эта женщина лежала мертвая на кровати, и какой-то голос сообщил мне о том, из-за чего она умерла. Гедеону следовало бы понять, что от меня было бы больше пользы в этой далекой стране, если бы я могла помогать нашим соседям и соседкам и даже незнакомым людям, живущим далеко от Труа-Ривьер. Я сказала ему об этом еще раз сегодня вечером, но он ничего не захотел слушать.
Что же это за любовь, если он не позволяет мне делать того, что мне следовало бы делать в моей жизни?
Он боится, что меня станут считать колдуньей и здесь – так же, как у нас на родине. Но кто такие колдуньи? Они являются божьими созданиями – такими же, как олени, лисы, волки… Они также являются женщинами, которые умнее и образованнее других женщин, они легко учатся всему и проявляют большие способности к логическим рассуждениям.
Если бы я могла летать (а такой способностью я не обладаю), я перелетела бы через океан и спряталась бы в лабиринте моих болот, где меня никто бы не нашел.
