Леонора складывала в чемодан свои любимые туалеты. Они с Клеманс были одного роста и комплекции, поэтому она решила оставить невестке весь свой зимний гардероб.

– На Реюньоне все это мне не понадобится, – объяснила она. – А вещи новые и красивые, к примеру, это манто с воротником из меха куницы. Я бы столько не потратила на одежду, если бы знала, что пробуду во Франции всего год.

Эта мысль все еще вертелась у нее в голове. Леонора застыла над чемоданом с розовым муслиновым платьем в руках.

– Всего лишь год… – с некоторым даже изумлением повторила она.

Разве может время течь так медленно? Ей казалось, что она провела в мануарии несколько веков. Каждый день был тоскливей предыдущего, но куда менее унылым, чем день грядущий.

«Когда я ступила на набережную в Бордо, у меня появилось плохое предчувствие, – вспомнила она. – Шел дождь, город показался мне серым и грязным. Гильем утешал меня, но мне хотелось плакать. Я боялась, что мне никогда не понравится его родина. А он… Он был счастлив. Описывал мне парк в отцовском мануарии зимой и уверял, что это зрелище мне непременно понравится. И несколько дней даже тут, в этом доме, мы были счастливы. Но стоило ему снова увидеть Анжелину там, у собора, как он переменился!»

Леонора бросила платье на кровать. Грустно было вспоминать первую пощечину, которую она получила за то, что стала расспрашивать мужа об этой красавице с глазами цвета фиалок. Она уже тогда ревновала, догадавшись, что они были любовниками. Когда Гильем отказался честно ответить на ее расспросы, она вцепилась в лацканы его пиджака и, заходясь в истерике, принялась оскорблять его. Он грубо оттолкнул ее, потом ударил.

Крупные слезы заструились по щекам молодой женщины. Она не спешила их вытирать. Было облегчением думать, что скоро она уедет, снова увидит родной остров. Если бы только можно было взять с собой детей! Альфред убедил ее принять условия Гильема, заверив, что это – лишь временная ситуация и что через несколько месяцев сыновья снова будут с нею.

В дверь постучали. Это была Николь, и вошла она, не дождавшись разрешения.

– Зачем ты явилась? Я же просила оставить меня в покое: я собираю вещи. Помощь мне не нужна. И вообще, не понимаю, почему мой свекор решил оставить тебя в доме, если я ясно сказала, что уволила тебя?

Как и все страстные, цельные натуры, Леонора либо всем сердцем любила, либо так же сильно ненавидела. Прежде Николь была для нее любимой подругой и единственной опорой, теперь же она внушала ей презрение и даже ненависть. Она не смогла сдержаться, чтобы не уязвить свою бывшую наперсницу:

– Ты даже не представляешь, как я рада, что уезжаю, что не буду больше тебя видеть, не буду здесь засыпать и просыпаться! В понедельник мы с Альфредом на поезде уедем в Марсель и там сядем на корабль.

– Думаю, ваши сыновья не будут по вам скучать. Они и раньше нечасто вас видели! – парировала Николь.

Горничная усмехнулась, обозревая беспорядок в комнате. Всюду были разбросаны шали, шляпы, белье, коробки с лентами-завязками.

– Я запрещаю тебе говорить о моих детях в таком тоне, ставить под сомнение мою к ним любовь! Они еще слишком малы, чтобы получить удовольствие от долгого путешествия. Им будет лучше здесь, в привычной обстановке. Постой-ка… Ты стала слишком дерзкой, это неспроста. Ну-ка, открой свои карты, я знаю тебя лучше, чем кто-либо. Руку даю на отсечение, ты что-то задумала!

По голосу Леоноры было понятно, что она рассержена этим фактом, а не расстроена.

– Не понимаю, о чем вы говорите, мадам! Я вам не враг и никогда им не была. Я очень рада за вас. И побеспокоила я вас, только чтобы сказать, что обед подан.

Леонора в недоумении пожала плечами. Ей следовало бы уделять меньше внимания мелочам. Еще три долгих дня ей придется терпеть укоризненные взгляды свекра и сочувствующие – Клеманс, смотреть на просветлевшее лицо Гильема. Если бы не желание провести побольше времени с Бастьеном и Эженом, она бы охотнее перебралась в гостиницу.

– Я сейчас спущусь. Выйди из моей комнаты!

Николь отвесила подчеркнуто почтительный поклон. Выйдя в коридор, она танцующей походкой прошла по устланному ковром навощенному паркету. Оноре Лезаж не устоял перед ее чарами, и вот уже два дня они были любовниками. «Бедный хозяин, он так нуждался в утешении!»

Алчный взгляд ее скользил по роскошной обстановке дома. Для себя Николь решила, что непременно заставит главу семьи взять ее в жены. После многолетнего воздержания Оноре всецело отдался радости обладания женщиной, которая была младше его на тридцать лет. Красивое тело, вкус кожи и бесстыдство новой любовницы сводили его с ума. В первые годы брака Эжени тоже охотно удовлетворяла его мужские потребности, однако ни разу не предстала перед супругом обнаженной.

«Мадам! Меня тоже будут величать “мадам”! – мечтала Николь. – Я их всех приструню – и Макэра, и повариху, и эту старую дуру Гортензию!»

В здании суда, Сен-Жирон, пятница, 9 июня 1882 года

Зал был полон. Суд над «делательницей ангелов» обещал стать событием для небольшого городка: серьезные дела слушались обычно в Фуа или Тулузе. Зрители в зале шепотом сообщали друг другу, что новый следственный судья, некто Мюнос, имеет все полномочия допрашивать свидетелей и подсудимых. Луиджи, который сидел рядом с Жаном Бонзоном, с тревогой смотрел на эту шумную толпу. Они постарались устроиться как можно ближе к скамье обвиняемых, где уже находились Анжелина и Розетта. Наконец судья Фредерик Мюнос, весьма импозантный в черном одеянии, занял свое место.

– Вид у законника суровый, – прошептал горец зятю на ухо. – И он не первой молодости! Макушка лысая, как голыш!

– Будем надеяться, что судья Мюнос – не ревностный католик, иначе…

Луиджи не закончил фразу. Настроение у него было мрачное. В душе он проклинал Альфреда Пенсона за то, что тот передал дело своему седеющему, мощного сложения коллеге. Чтобы побороть мучительную тревогу, он пробежал взглядом по лицам собравшихся.

«Магали пришла, Мадлена Серена со своей дочкой Фаншоной сидят от нее слева, – говорил он про себя. – А чуть поодаль – Лезажи в полном составе: Клеманс, ее супруг, Леонора, Гильем и отец братьев, я полагаю. Гильем очень похож на отца».

В строгом платье из бежевого шелка, с черной шалью на плечах, Анжелина тоже рассматривала присутствующих. Она уже увидела в зале Пикемалей – отца, судебного исполнителя, его супругу Аньес, дочку Денизу, которая тоже входила в число ее пациенток, и Виктора. Розетта, конечно же, не могла не заметить своего суженого и его родных, хотя и не осмеливалась поднять на них глаза.

Судья Мюнос трижды коротко стукнул молоточком и объявил заседание открытым. Тишина установилась на краткое мгновение, потом в зале загалдели даже громче прежнего.

– Пусть правосудие делает свою работу! Пусть преступницы получат по заслугам! – выкрикнул кто-то из мужчин.

– Позор на их головы! – подхватила какая-то женщина. – На каторгу повитуху!

– Тихо! – громыхнул судья. – Сегодня суд рассматривает дело Анжелины де Беснак, в девичестве Лубе, акушерки, которая произвела аборт девице Розе Бисерье, своей служанке, здесь присутствующей, которая также проходит по этому делу в качестве обвиняемой. Прошу первого свидетеля, мадам Леонору Лезаж, пройти на свидетельское место!

Очаровательная в своем дорожном платье, в шляпке с поднятой вуалью, супруга Гильема вышла к барьеру, отделяющему судейских от публики. Появление белокурой молодой женщины с румянцем на щеках и испуганными голубыми глазами вызвало в толпе восхищенный шепот.

– Клянусь говорить без ненависти и страха правду и ничего кроме правды, – произнесла она дрожащим голосом, касаясь рукой в кружевной перчатке Библии, которую поспешно поднес ей секретарь суда.

Любовник подготовил ее к происходящему, порекомендовав строго придерживаться фактов, что Леонора и сделала:

– От моей горничной Николь Гоно я узнала, что повитуха Лубе, которая имела безупречную репутацию, произвела аборт. Я считаю это преступлением, поэтому решила донести на нее представителям правосудия.