– Возвращайся в конюшню, Макэр. Ты мне больше не нужен.

– Слушаюсь, мсье! Всегда рад услужить, мсье!

Кучер, пятясь, отвешивал поклоны, пока не оказался в коридоре. Клеманс проводила его взглядом, полным презрения.

– Теперь ты понял, Гильем? – спросил Оноре. – Надеюсь, ты еще способен сложить два и два! Что, по твоему, могла сказать девица Лубе твоей бедной матери в тот вечер? Мое мнение – она объявила о рождении вашего бастарда, и этого хватило, чтобы разбить сердце моей жене, женщине, которая произвела тебя на свет!

– Боже праведный… – пробормотала Клеманс и перекрестилась. – Отец, скажите, как вам удалось получить это признание от нашего кучера?

– Я бы тоже хотел это знать! – воскликнул Гильем, задыхаясь от волнения.

– Я не имею касательства к этой истории с признаниями, но сегодня я получил наконец ответ на вопрос, который меня мучил. Господь свидетель, Гильем, если бы я только мог, я бы выгнал из дома вас обоих, тебя и эту мерзавку Леонору, только бы вас никогда не видеть! Пока вы перед моими глазами, у меня не будет ни одной спокойной минуты! Это твоя драгоценная супруга терзает прислугу, собирая сплетни и доносы на свою соперницу, Анжелину де Беснак. Де Беснак! Нашелся же кретин, который не только надел кольцо ей на палец, но еще и подарил ей фамилию с дворянской приставкой! Не постеснялся подобрать девку, которая таскалась с другим, – шлюху, подстилку, мерзавку, которая вылезла-таки в люди!

– Отец, прошу, держите себя в руках! – попросила Клеманс. – Если в случае, о котором рассказал Макэр, замешана Леонора, то позвольте мне усомниться в том, что в его рассказе есть хоть капля правды. Мы – одна семья, поэтому я буду говорить откровенно. Леонора всем сердцем ненавидит Анжелину и расскажет что угодно, лишь бы ее очернить.

Напряжение Гильема было так велико, что он даже не попытался урезонить отца, последними словами поносившего женщину, которую он, Гильем, любил.

– Если бы я мог ходить, – произнес он глухим голосом, – если бы только я мог пойти, куда хочу, я бы сейчас же нашел Анжелину и расспросил ее. Отец, я уверен, все это – россказни, пустые слухи. Моя жена все придумала. Ты ведь тоже так считаешь, Клеманс?

– Я предпочла бы знать наверняка, Гильем, – вздохнула Клеманс. – Не ждите меня к обеду. Я хочу съездить в Сен-Лизье.

Сцепив руки за спиной, Оноре Лезаж отошел к окну. Его гнев утих, осталось только глубочайшее отвращение. Тихим голосом, все еще не глядя на сына, он сказал:

– Макэр сказал мне правду. Когда умерла твоя мать, он ходил исповедоваться к кюре Сатерае. Гильем, пожалей меня, прошу! Забудь этого ребенка, как если бы его никогда не было! Или ты уже видел его? Пожалуй, что так…

– Я видел его всего два раза.

– И как только ты посмел нанести мне такое оскорбление – переспать с этой девкой? Если верить твоей жене, ты эту Анжелину боготворишь. Но будешь ли ты так же обожать ее, когда узнаешь, какая она на самом деле?

– Пока нет ни одного доказательства, только обвинения. И я…

Гильем внезапно умолк. Хватило бы у Макэра хитрости придумать этот удар тростью? Он прекрасно знал, что Эжени Лезаж была вполне способна дать волю ярости и ударить Анжелину, так что эта деталь выглядела вполне правдоподобно.

– Если все это правда, они с Анжелиной могли поссориться, обменяться колкостями, но одно не вызывает сомнений: матушке стало дурно еще в церкви. Если так, зачем обвинять Анжелину? За что так ее ненавидеть? Потому что вы ненавидели ее и раньше, еще до откровений Макэра, хотя совсем ее не знаете. Анжелина благородная, образованная, добрая…

– Она умеет обделывать свои делишки, спору нет… Такие, как она, сеют раздоры, расшатывают устоявшиеся порядки, не соблюдают приличий. Последние несколько лет я старался с ней не встречаться, но молва приписывает ей сатанинскую красоту и свободу мыслей и действий, идущие вразрез с благопристойностью. Тебе нужны доказательства? Разве девушка, которая заботится о своем добром имени, отдастся первому встречному и станет таскаться с ним по всем городским закоулкам и рощам?

Откуда Оноре мог узнать о том, где и как они с Анжелиной встречались? Гильем буквально онемел от удивления. Он вспомнил и другие обвинения в адрес повитухи, которые когда-либо изрекал его отец, и сердце его сжалось от отчаяния и чувства беспомощности. Одно он знал наверняка: что бы ни рассказала ему Клеманс по возвращении, он простит Анжелине все…

В доме на улице Нобль, в то же самое время

Анжелина крепко обняла Анри. Это было такое счастье, что она не могла думать ни о чем другом. Ее мальчик жив и здоров! Розетта принесла его в дом мадемуазель Жерсанды на своих плечах, и она бежала чуть ли не полдороги. Возле руин старой крепости она встретила Луиджи, который тоже был занят поисками мальчика.

– Я просил Анжелину подождать меня на улице Нобль, – сказал он. – Беги скорее туда. Сомневаюсь, что она усидела на месте.

Однако Октавии и ее пожилой госпоже удалось уговорить Анжелину остаться в доме. Ее усадили на диван в гостиной, и Ан-Дао устроилась с ней рядом. Никакие уговоры не могли заставить молодую мать оставаться в постели. Из шелкового шарфа она смастерила некое подобие перевязи, устроила в ней дочку и теперь всюду носила ее с собой.

– Не тревожьтесь так! Ваш крестник, конечно же, не мог уйти далеко! – то и дело повторяла миловидная аннамитка.

В последние дни повитуха была так занята, что они с экзотической пациенткой виделись редко. Разумеется, она несколько раз осмотрела Ан-Дао и пришла к заключению, что процесс заживления протекает без осложнений.

«Какая странная судьба! – думала о ней Анжелина. – Ан-Дао силой увезли с родины, она подверглась издевательствам со стороны мужчины, и вот наконец она свободна и живет, окруженная заботой, в доме дорогой мадемуазель Жерсанды! Наверное, уже тысячу раз она сказала мне, что готова за меня умереть и что до конца своих дней будет нам всем благодарна». Теперь, прижимая сына к груди, Анжелина всей душой благодарила Господа, не замечая, что Розетта выглядит озабоченной и явно чем-то расстроена.

– Ты так нас напугал, Анри! – строгим тоном проговорила Жерсанда. – Никогда больше не убегай из дома без спросу! С тобой могло случиться несчастье!

Мальчик кивнул, капризно надув губки. И Розетта, и Луиджи уже успели его отругать. Слова своей пожилой опекунши он пропустил мимо ушей и думал только о том, как бы высвободиться из объятий Анжелины.

– Я хочу поиграть с Мсье Туту! – заявил он, спрыгивая на пол.

Оказавшись на ковре, он встал на четвереньки и двинулся навстречу пуделю, который запрыгал вокруг него с громким лаем.

– Тише! Замолчи, маленький проказник! – прикрикнула на собачку Октавия. – Своим лаем он разбудит твою малышку, Ан-Дао!

– Не беспокойтесь, у Дьем-Ле крепкий сон.

– Может, пообедаем все вместе? Мне будет приятно видеть вас за столом после всех этих утренних треволнений, – предложила Жерсанда.

– Мне очень жаль, но я не могу оставить свою пациентку надолго, – отозвалась Анжелина.

Последовала оживленная дискуссия, и каждый выразил свое мнение. Луиджи сказал, что хочет еще поиграть на фортепиано, а потому с удовольствием пообедает с матерью. И вдруг энергичный, даже ожесточенный стук в парадную дверь заставил их всех замолчать. Домоправительница пошла открывать и оказалась нос к носу с Клеманс Лезаж, запыхавшейся и румяной, словно после быстрого бега.

– Я хочу поговорить с Анжелиной, – сказала она. – Соседка на улице Мобек сказала, что я найду повитуху здесь.

Октавия к этому времени успела рассмотреть лицо гостьи и пришла к заключению, что часто видела ее в церкви.

– Вы из семейства Лезажей, верно? – спросила она.

– Да. Ступайте позовите Анжелину, это срочно.

– Входите в дом!

– Нет. Попросите, чтобы она вышла ко мне одна. Одна, слышите? И поторопитесь! Свою лошадь я привязала на улице.

Поведение посетительницы показалось Октавии подозрительным, ее манеры – ужасными. И все же добрая уроженка Севенн поспешила передать Анжелине ее просьбу. Та удивилась и с недоумением воззрилась на Луиджи и Розетту.