— Мама! — позвал сын, бросаясь к ней. — Мама, что с тобой?

Она часто дышала, глаза блестели. Он хотел поддержать ее, но женщина жестом остановила его.

— Мой сын, сделай для меня то, о чем попрошу. Я хочу вернуться домой. Запряги собак и приготовь сани.

— В такой холод? Но это глупо! — возразил он. — И потом, ты только что приехала! Я не хочу оставлять Эрмин одну с тремя детьми.

— Твоя жена в лоне своей семьи. Мой сын, если ты откажешься, я пойду пешком. Я не могу оставаться здесь, в этом доме.

— Если так, нужно было дождаться лета! Мы хотели приехать к тебе все вместе, с девочками, — сказал Тошан. — Если я правильно понял, ты хотела повидаться с моим тестем. И не делай удивленное лицо! Да, я знаю все благодаря носовому платку, который нашел у тебя в хижине, под большой кроватью. На этом платке были его инициалы. Я подозревал худшее, но, поскольку доказательств не было, довольствовался тем, что держался с Шарденом холодно. Потом мы объяснились как мужчина с мужчиной. Я узнал, что таинственным незнакомцем, разбившим тебе сердце, был именно он. Но на деле оказалось, что он сделал это ненарочно, он не мог знать заранее, что ты влюбишься в него. Мама, ты должна взять себя в руки. Жослин любит Лору и никогда не полюбит тебя!

Тала, услышав первые его слова, очень испугалась, но теперь ощутила облегчение. Жослин позаботился скрыть правду.

— Да, это он, — сказала она. — Ты никогда не должен был это узнать. Но теперь ты знаешь, и так даже лучше. Я всего лишь глупая женщина.

Тала с трудом сдерживала рыдания, чем окончательно разжалобила своего сына — такой искренней и измученной она выглядела. Он похлопал мать по плечу. Она задрожала и указала рукой на собак:

— Мой сын, прошу тебя, сжалься! Я никогда больше ни о чем не попрошу тебя, Тошан, если ты отвезешь меня домой. Я сегодня, как затравленный зверь, хочу оказаться в своем логове, в своем укрытии. Там мое сердце не будет биться как сумасшедшее, там боль уйдет…

Молодой человек воздел руки к небу. Он не мог отказать матери.

— Хорошо, я тебя отвезу. Но Эрмин очень огорчится, да и ее родители будут недоумевать, что произошло. И что делать с Кьютом, моим щенком? Он не сможет идти с нами. Ты знаешь, как я воспитываю своих собак: я не оставляю их с чужими, иначе у них появятся дурные привычки.

— Я буду держать его на руках, мой сын. Прошу тебя, сделай так, чтобы никто не узнал, что мы уезжаем. Ничего не говори. Или скажи, что повезешь меня прогуляться. И поторопись, скоро стемнеет.

— Ну и что? — сердито отозвался он. — Когда это темнота мешала мне править санями? Жди меня здесь! Я сейчас вернусь. Нужно взять одеяла, мясо для собак, керосин. Мама, ты заставляешь меня врать жене, и мне это очень не нравится!

— Скорее, мой сын! — взмолилась Тала. — Скорее. Или я уйду сама, уйду прямо сейчас.

На этот раз Тошан по-настоящему испугался. И предпочел подчиниться, потому что Тала вполне могла поступить, как сказала. Он решил отвезти ее и сразу вернуться, что обещало стать нелегким испытанием. Потом он сможет сказать Эрмин и ее родителям, что подчинился капризу матери…

«Ничего не поделаешь, они сочтут ее чудачкой, индианкой, у которой не все дома», — сказал он себе.

С каждой минутой он сердился все больше. Вдобавок у него появилось плохое предчувствие. И все же спустя полчаса сани Жослина Шардена уже неслись к Робервалю. Тошану повезло: Эрмин он нашел в гостиной, родителей не было, только Шарлотта с Эдмоном. Маленький Мукки спал на диване.

— Мама и папа ушли к себе, — сказала ему молодая женщина.

— Моя мать хочет посмотреть поселок — возьму сани, — ответил он. — Не беспокойся, если мы немного задержимся. Дюку нужно хорошенько размяться, другим собакам тоже.

Эрмин очень удивилась, но попросила его быть осторожнее и снова погрузилась в чтение французского журнала. Тошан поцеловал ее в лоб, потом коснулся губами щеки сына.

— До встречи! — сказал он с бесконечной нежностью.

Он не подозревал, что этот поспешный отъезд будет стоить ему многих сожалений.

Собаки бежали, помахивая хвостами. Их теплое дыхание вырывалось облачками пара, что тотчас же рассеивался на холоде. Полозья саней скрипели на толстом обледеневшем слое снега. Залитый голубоватым светом пейзаж казался застывшим, призрачным. Несмотря на плохое настроение, Тошан испытывал наслаждение, которое, должно быть, сопровождает любого отчаянного охотника-следопыта, отправившегося на поиски приключений в сердце белоснежной зимней пустыни. В его жилах текла кровь монтанье, сообщавшая ему исключительную выносливость; душой и телом он принадлежал этой суровой неприветливой земле. И страх был ему неведом.

Прижимаясь спиной к резной спинке саней, закутанная в одеяла, Тала подставляла ветру свое искаженное страданием лицо. Горе ее было так велико, что ей хотелось лечь поддерево и ждать смерти. Уснувшая природа в оковах холода была олицетворением ее сердечных мук. Она знала, что заставила сына пойти на неоправданный риск, что эта поездка чревата многими опасностями. Но в глубине души ей не было до этого дела. В своем бегстве индианка увлекала Тошана за собой, и, возможно, это была в какой-то мере ее месть.

Когда они въехали в Роберваль, уверенность Тошана в правильности своих действий снова поколебалась. Еще можно было вернуться… Мысли об Эрмин, такой золотоволосой, светлокожей, с нежным румянцем в свете прикроватной лампы, стали навязчивыми.

«Хорошо, что я просунул записку под дверь нашей комнаты. Мадлен найдет ее. Моя женушка-ракушка не будет ждать меня сегодня вечером, обмирая от волнения».

— А что, если лед на озере еще недостаточно крепкий? — сухо спросил он у матери. — Ты говоришь, что переправа безопасна, но я в этом сомневаюсь!

— Твои сани пройдут легко, мой сын, — успокоила его мать. — Я вешу совсем немного.

Тошан зажег сигарету. Его одолевало тягостное ощущение, будто он пересек некую границу и теперь никогда не сможет вернуться назад.

«Господи, защити нас», — взмолился он про себя.

Будучи крещеным и воспитанным монахами, он все же относился к религиозным обрядам с прохладцей. Его верования были сходны с верованиями Талы, которая поклонялась высшему духу, давшему жизнь всему сущему на земле, а саму землю почитала как животворящую силу.

— Вперед, Дюк! — крикнул он. — Вперед! Живее!

Он решил пересечь озеро Сен-Жан как можно быстрее, но плохое предчувствие не оставляло его в покое. Тала закрыла глаза. Прижавшись к ее груди, маленький хаски согревал ее. Свистел ветер, становилось все холоднее.

«Жослин, я проклинаю день, когда снова увидела тебя, — думала красавица индианка. — И презираю тебя, потому что ты показал себя трусом и себялюбцем. Ты даже не улыбнулся мне, не сказал ни одного ласкового слова, а ведь я спасла тебе жизнь!»

Они были на полпути к набережной Перибонки, когда на северо-восточный регион обрушилась снежная буря. На этот раз Тошан перекрестился — жест, которому он научился, будучи ребенком, и к которому прибегал очень неохотно.

— Мама, мы умрем! — крикнул он, вне себя от гнева.

Громкий вой ветра заглушил его голос. Тала не услышала.

Эрмин посмотрела на часы-браслет, подаренные Тошаном на Рождество. За окном была темная ночь. Ее супруг и Тала должны были уже вернуться. Молодая женщина подумала, уж не снится ли ей все это — в гостиной царила полнейшая тишина и покой. Мукки все так же спал с ней рядом, Шарлотта с Эдмоном исчезли.

— А где мои малышки? — вдруг всполошилась она. — Им пора есть! Ах да, с ними же Мадлен, там, в спальне…

Она прислушалась. Ни один звук не нарушал тишины. Даже в кухне ни разу не звякнула крышка кастрюли.

«Кое-кто перебрал карибу и джина», — подумала Эрмин с иронией.

Ее груди были полны молока, но она не осмеливалась подняться к себе, оставив сына одного на диване. Если мальчик проснется и отправится исследовать комнату, он может обжечься о горячую печку или получить удар током из розетки. Заботливая мать, она ни на минуту не забывала, какие опасности грозят в доме непоседливому малышу пятнадцати месяцев от роду.