— Иногда правда еще опаснее, — сказал Тошан. — Бывает, что откровения разрушают семьи, разлучают супружеские пары.

Сердце Эрмин оборвалось. Эти слова показались ей странными, хотя, по сути, были довольно банальны.

— Тошан, ты меня пугаешь! — сказала она. — О чем ты говоришь?

— Ни о чем конкретном, — сказал он. — Вот, например, возьмем твоего отца. Он подумал, что убил человека, там, в Труа-Ривьер, и пустился в бега с твоей матерью и тобой. А ему нужно было сразу же отправиться в полицию. Дело быстро уладилось бы, потому что тот человек остался жив. Твои родители не оставили бы тебя на пороге у монахинь, и их собственная жизнь была бы счастливее. Вот только трудно признавать свои ошибки, в этом я с тобой согласен.

Тошан встал и разделся. Расстроенная, Эрмин не испытала никакого волнения при виде его наготы. Она задумалась. У нее появилось ощущение, что она стоит на краю пропасти и должна в нее прыгнуть.

— А еще есть люди, которые вообще не хотят ничего обсуждать, — заметила она. — Ты говоришь, что любишь меня всей душой, но при этом тебя не интересует то, что для меня очень важно. Например, прослушивание, которое я прошла в Квебеке! Думаю, тебе не составило бы большого труда спросить, что думают специалисты о моем голосе, о манере исполнения.

Они легли на кровать, стараясь не касаться друг друга. Тошан молчал.

— Когда мы познакомились, я уже пела. Ты слышал меня в церкви в Робервале. И я пела в вечер нашей свадьбы в пустыни Святого Антония. Тогда ты говорил, что восхищаешься моим пением. Не знаю, что пришло тебе в голову, но после рождения Мукки ты противишься тому, чтобы я развивала свой талант!

— Развивала свой талант! — насмешливо повторил он. — Какое великосветское выражение! Я никогда не был против того, чтобы ты пела. И признайся, ты и сама не особо стесняешься, ведь я постоянно слышу, как ты поешь свои гаммы у реки. Мое мнение, что ты — моя жена и мать моих детей, и твое место здесь, с нами, а не на сцене. Если ты будешь встречаться с людьми из театрального мира, будешь ездить из города в город, то станешь другой Эрмин, которую я не смогу любить. Станешь чужой.

Рассерженная, она привстала на постели.

— А у тебя есть полное право наниматься на работу на другом конце страны, уезжать на полгода? Я бы тоже могла получить роль и петь столько месяцев, сколько подразумевает контракт, а потом возвращаться и жить с тобой и нашими детьми. Я бы зарабатывала деньги…

Тошан сердито махнул рукой. При этом он задел простыню, и она сползла. Он встал на колени и посмотрел на жену в умирающем свете свечи.

— Я считаю, что работать должны мужчины! И в ноябре я вернусь в Вальдор. Здесь ты ни в чем не будешь нуждаться. Дров я заготовил больше, чем надо, у нас полно копченого мяса, круп и бакалеи. И так будет всегда. Удел женщины — оставаться у очага. Если бы ты принесла в дом деньги, я бы их сжег!

— Как сани моего отца? — вскричала она.

— Да!

— Значит, ты злишься на папу! Но почему? В новогодние праздники вы были в прекрасных отношениях!

— Оставь меня в покое! — взорвался ее муж.

Это стало последней каплей, как любила говорить Мирей. Молодая женщина сказала твердо:

— Можешь не волноваться, скоро отдохнешь от меня! Я тоже тебе соврала. Я подписала контракт с директором Капитолия после прослушивания! Я буду петь в опере «Фауст». По мнению специалистов, у меня исключительный голос и большой талант, и я не имею права ими жертвовать. В начале сентября я перееду в Квебек, для меня снимут квартиру. Я буду репетировать и заниматься вокалом. Премьера назначена на 27 декабря. За детьми присмотрит Шарлотта, и, может быть, Мадлен, потому что я предложила ей забрать по пути дочку из приюта в Шикутими. Теперь ты все знаешь. Я не могла это дольше от тебя скрывать.

Эрмин закрыла глаза, чтобы не видеть озлобленного лица Тошана. Высказав то, что было у нее на сердце, она теперь дрожала всем телом.

— Нет! — взорвался он. — Нет, нет и нет! Я тебе запрещаю! Это все глупости, это твоя мать вбила тебе их в голову! И твой отец тоже! Если это он возил тебя в Квебек, то он ничем не лучше Жозефа Маруа, твоего опекуна! У них одно на уме — делать на тебе деньги! Я должен был догадаться, потому что Шарден — худший из всех!

Обвинение показалось молодой женщине настолько несправедливым, что она возмутилась и посмотрела на мужа глазами, полными тоски.

— Отец сопровождал меня, потому что тебя рядом не было! Я была бы счастлива поехать с тобой, с тобой посмотреть Квебек, но ты бы все равно отказался. И что плохого сделал тебе папа? Ты же не ревнуешь его ко мне?

— Ревную? Вот еще бредни! — возмутился Тошан.

— Ты сказал глупость: мои родители не нуждаются в деньгах, у них достаточно средств, чтобы жить в достатке до конца дней.

— Именно так, и это для меня невыносимо! Пусть бы приехали в резервацию монтанье, посмотреть, в каких жалких бараках живут индейцы! Вы не поселенцы, вы — завоеватели, хищники! Эта земля принадлежит нам; каждое озеро, каждая река носит имя, которое мы ей дали с уважением. Но вы строите гидроэлектростанции, плотины и заводы ради прибыли, в то время как мой народ прозябает в нищете!

И он замолчал, с трудом переводя дыхание. Эрмин не верила своим ушам. Она искала, что бы на это ответить, когда раздался жалобный плач Мукки. Следом послышался тихий голосок Шарлотты, которая пыталась успокоить мальчика.

— Своим криком ты разбудил сына, — сказала она. — Покричи еще, и малышки подхватят. Давай поговорим спокойно, прошу тебя! Тошан, позволь мне выполнить условия контракта, только этого, и никакого больше! В это время ты сможешь закончить обустройство дома, как ты и хотел. Я мечтала исполнить партию Маргариты. Это юная девушка, благоразумная и набожная, с длинными белыми косами!

— И, разумеется, с большим декольте! — подхватил он. — Надо же чем-то привлекать в театр мужчин!

— Ты говоришь как умалишенный, — возмутилась она. — Люди приходят слушать оперу ради музыки и пения. Да что ты вообще об этом знаешь? Сцена довольно далеко от публики. И если это единственное, что тебя беспокоит, — я надену платье под горло. Я буду так счастлива, Тошан! Предоставь мне это доказательство твоей любви! Будущим летом я вернусь и уже никуда не уеду, разве только в гости к родителям. Позволь мне один сезон петь в опере, прошу!

Она смотрела на него умоляюще — щеки разрумянились, губы приоткрыты… Волосы медового цвета разметались по полуголым плечам. Ее красота только усилила гнев супруга.

— Ты и так уже похожа на проститутку, — с презрением заявил он. — Предупреждаю, если ты станешь певицей, мы больше не будем мужем и женой! Я перестал верить в Бога, который, так сказать, благословил наш союз. У вас практичная религия: можно делать самые отвратительные вещи, а потом просто исповедаться. Я же подчиняюсь другим законам — закону чести и порядочности.

Эрмин разразилась рыданиями. Она подумала о прошлом своей матери, которой пришлось торговать своим телом, чтобы не умереть от голода. То, что Тошан назвал ее так, вызвало у нее тошноту.

— Я не знаю, что с тобой произошло, — сказала она со слезами, — но ты не такой, как раньше. Как только приедет Пьер Тибо, я уеду с ним в Валь-Жальбер. И ты от меня избавишься. Ты тоже меня предал, потому что всегда говорил, что твое крещение и христианская вера имеют для тебя значение. Хочу только напомнить, что твой отец — ирландец, поселенец, завоеватель! А ты — всего лишь индеец!

Тошан встал и оделся. Несколько минут — и он ушел. Звук хлопнувшей двери прозвучал в ночи, как выстрел.

— Господи! — вскричала Эрмин. — Я во всем виновата! Ну почему это с нами случилось? Тошан, вернись, прошу, вернись!

Но в комнату неслышными шагами вошел не Тошан, а Мадлен. Она распустила свои длинные черные волосы, обычно сплетенные в косы, и теперь они лежали красивыми волнами. Просторная туника скрывала ее полненькое тело и крепкую грудь.

— Эрмин, я услышала ваши крики. Что случилось? Мой кузен не ударил тебя?