Полная благих намерений, Лора вытерла щеки. Она убедила себя в том, что если будет еще добрее и снисходительнее к тем, кто ее окружает, то Жослин там, на небесах, сумеет ее простить и никогда не станет преследовать.

Пальцы Эрмин пробежали по клавиатуре фортепиано. В гостиной она была одна. Мысли ее перепархивали с предмета на предмет в такт мелодии, которую она наигрывала немного неумело, но без откровенной фальши.

«Прошел почти месяц с того дня, когда к нам приходил этот импресарио, Октав Дюплесси. Лучше бы я не рассказывала об этом Тошану, он так расстроился!»

Она закрыла глаза и стала вспоминать, как это было. Устроившись на кровати рядом с крошкой-сыном, молодая женщина передала мужу суть разговора между нею, Лорой и гостем. Тошан помрачнел.

«Тебе нет необходимости петь на сцене, где бы эта сцена ни находилась! — заявил он решительно. — Работать — это моя обязанность. Я как раз собирался тебе сказать, что нашел работу. На лесопилке, которая поставляет сырье на бумажную фабрику Ривербенда[8], в регионе Альмы. Теперь твоей матери не придется нас содержать. Я буду жить возле фабрики, но по воскресеньям стану приезжать повидать вас с Мукки».

Эрмин возражала и плакала, но Тошан своего решения не изменил. В аргументах у молодой женщины недостатка не было: он будет редко видеть сына, а ей придется спать одной. Но это не помогло. Тошан испытывал такой дискомфорт, находясь с утра до вечера в четырех стенах, что ухватился за первую же возможность оказаться на свежем воздухе, в глубине леса. Он уехал, а Эрмин осталась в доме матери. Потекли безмятежные дни в обществе Лоры, Ханса и Шарлотты. Такое положение вещей весьма радовало домоправительницу: Мирей старалась изо всех сил, подавая изысканные обеды и ужины, восхитительного вкуса полдники. Лора часто приглашала Элизабет с детьми и учительницу разделить с ними трапезу. В уютном красивом доме царила атмосфера покоя и радости. На улице дул ледяной ветер и шел снег, но в доме слышалось успокаивающее пыхтение печей, носились упоительные ароматы готовящихся кушаний.

«Шарлотта так счастлива, что живет с нами! — подумала Эрмин. — Она расцвела и теперь всегда весела, часто смеется. И стала прекрасной нянюшкой для Мукки».

Но, несмотря на столь приятные мысли, молодая женщина с трудом сдерживала слезы. Она не могла запретить себе мечтать, взволнованная обещаниями славы, которыми так щедро сыпал импресарио в этой самой гостиной. Целый мир возник в ее мечтах благодаря соблазнительным речам Дюплесси: волшебный мир лучших театральных сцен с их яркими огнями! Прекрасный оркестр, готовый по первому мановению дирижерской палочки заиграть одну из знаменитых арий…

У Эрмин хватало воображения, чтобы представить себе кулисы, ложи, яркие костюмы, расшитые цехинами и золотой тесьмой.

«Если бы мне пришлось играть роль Чио-Чио-сан, этой несчастной японки, брошенной возлюбленным-американцем, мне бы понадобился черный парик и соответствующий макияж. Какая я глупая, мне бы не дали эту роль, ведь у меня голубые глаза… Но, быть может, зрители не видят, какого цвета глаза у исполнительницы?»

В груди ее родился вздох сожаления. В доме было очень тихо. Малыш спал наверху. Лора, как обычно после полудня, тоже прилегла отдохнуть. Шарлотта, у которой теперь была собственная комната, открыла для себя удовольствие рисования. Была суббота, день, свободный от уроков. Девочка ходила в школу, где училась читать, поражая своими успехами учительницу, мадемуазель Лемэ[9], серьезную, набожную и очень добрую девушку.

«Я не могу петь! Я растревожу весь дом, но мне так хочется! — сказала себе Эрмин. — Так хочется!»

Она бесшумно встала с табурета. Оделась потеплее, решив немного пройтись по улице. С темно-серого неба спадал тяжелый занавес из снега. Стволы деревьев и очертания домов тонули в обширном белом море. На расстоянии метра уже невозможно было что-либо разглядеть. Было довольно холодно, но Эрмин, выросшая в краю с суровыми зимами, к этому давно привыкла.

В розовой шерстяной шапочке, с повязанным вокруг шеи шарфом, обутая в высокие, подбитые мехом сапожки Эрмин скользнула под сень кленов, растущих у дома матери. Она пошла по расчищенной Арманом тропинке: по утоптанному снегу шагать было намного легче. Молодой женщине хотелось уйти как можно дальше от жилых домов. Одолев порядка сотни метров, она остановилась. Желание петь было настолько велико, что причиняло боль. Осмотревшись и убедившись, что вокруг ни души, Эрмин запела полную надежды арию прекрасной Баттерфляй, поджидающей возвращения своего возлюбленного:

Она выучила ее сама, без помощи Ханса, хотя музыкант часто предлагал ей позаниматься, чтобы потренировать голосовые связки. Электрофон последней марки, купленный Лорой, стал для нее механическим учителем. Каждое утро Эрмин слушала записи оперных партий, упиваясь вокальным мастерством артисток, чьи имена она знала на память. Ее любимым композитором оставался Пуччини, автор «Тоски», «Богемы» и «Мадам Баттерфляй».

Эрмин отдалась эмоциям. Она достигла нот редчайшей силы, чистых, как хрусталь. Дрожащая, с закрытыми глазами, Эрмин представляла себя в огнях рампы, одетой в шелковое кимоно, поэтому, закончив арию, не удивилась бы, услышав бешеные овации восхищенной публики. Но все дело было в том, что кто-то на самом деле ей аплодировал!

Молодая женщина в растерянности огляделась. Никого. Только белое покрывало снега, густо сыплющиеся с неба снежинки, пушистые деревья…

— Кто здесь? — спросила она.

В тот момент, когда Эрмин уже решила, что стала жертвой галлюцинации, из-за ствола огромной сосны вышел мужчина на лыжах. На нем была толстая шерстяная куртка в шотландскую клетку, а волосы его прятались под меховой шапкой. Незваный слушатель подошел поближе.

— С каких это пор ты, Мимин, поешь серенады птицам? Или, может, ты так старалась ради волков?

Сперва она узнала насмешливый низкий голос, а потом и слегка надменное лицо.

— Симон? — удивилась Эрмин. — Симон, это правда ты?

— Конечно я! Приехал к родителям на несколько дней.

Юноша, старший из сыновей четы Маруа, внешне был копией своего отца, Жозефа, вот только улыбался намного чаще и был чуть выше ростом. Эрмин относилась к нему как к брату. Когда монахини стали искать кормилицу для малышки, найденной на пороге их монастырской школы, Элизабет как раз отняла от груди восемнадцатимесячного Симона. Мальчик сперва ревновал, но быстро привязался к белокурой голубоглазой Эрмин.

— Симон! А я отправила тебе поздравительную открытку в Монреаль! У тебя отпуск?

— Да. И, как видишь, я решил устроить себе пешую прогулку. Мне очень хотелось повидать маму и братьев. Эдмон сильно вырос. И Арман тоже.

— Арман уже совсем взрослый парень! Он работает у мамы вместо Селестена, того противного типа, которого она уволила.

Они смотрели друг на друга — оба взволнованные, радостные. Последний раз они виделись полтора года назад, в конце лета 1930 года. Благодаря помощи Лоры Симону удалось уехать на работу в Монреаль. Она дала ему рекомендательное письмо к старшему мастеру принадлежавшего ей завода.

— Ты до сих пор не выбрал себе невесту? — шутливо спросила Эрмин. — А может, приехал, чтобы объявить родителям о скорой помолвке?

Симон, весьма видный юноша, имел успех у девушек. Однако, услышав вопрос Эрмин, он только досадливо поморщился:

— Никаких невест нет и в помине! У меня совсем мало времени на развлечения. Проводишь меня, Мимин?