Уйдя с проданного Лёвкой НРТ, она теперь возглавляла женский журнал «Воги», входивший в холдинг. Так как выпускавшиеся холдингом газеты и журналы были в основном развлекательного толка, то «Царь–медиа» пока и не трогали, позволяя резвиться в широких пределах на строго ограниченной территории.

Кортеж, минуя здание аэропорта, въехал сразу на лётное поле.

Гошин «Боинг» с хорошо читающейся надписью «Севернефть» на борту уже приземлился и подруливал к месту стоянки. Из здания правительственного аэровокзала высыпали журналисты.

Было бы почти темно, если бы бетонное просторное поле не заливал яркий свет бьющих со всех сторон прожекторных лучей. Поле матово и влажно поблёскивало. Падал редкий крупный снег.

Самолёт остановился. Спустя несколько минут выключились двигатели. К центральному люку подъехал трап. Люк начал бесконечно медленно открываться. Журналисты заняли исходные позиции справа от трапа. Их напор сдерживали люди из охраны.

Всех ближе к подножию трапа стоял Соловьёв, исподлобья зорко смотря по сторонам.

В одном мгновение выражение его лица изменилось. Он сделал шаг назад, словно прикрывая своей широкой спиной и встречавших, и журналистов, и даже охранников. И, подняв руки, раскинул их в сторону и крикнул:

— Сопротивления не оказывать! Это — приказ!

Три микроавтобуса затормозили возле самолёта. Из них, как чёрные семечки из прорвавшегося кулька, посыпались люди с автоматами наперевес.

Главный из них, направив автомат на мгновенно сжавшуюся толпу ожидающих, гаркнул:

— ФСБ! Оружие на землю! Не двигаться! Иначе стреляем! Отключить камеры! — последние слова были обращены уже непосредственно к телеоператорам.

Часть чёрных держала под прицелом сжавшуюся в один миг толпу. Семеро окружили самолёт по периметру. Ещё семеро во главе с командиром рванули вверх по трапу.

Трое чёрных с непроницаемыми лицами сверхлюдей обошли телеоператоров и изъяли из камер кассеты.

Соня, прижатая толпой к борту Гошиного «БМВ», не отрываясь, смотрела на жёлтый зев открытого люка.

Наконец, из самолёта вывели Гошу, с заломленными назад руками. Сводили его по ступенькам трапа двое чёрных с закинутыми за спину автоматами.

Соня смотрела на Гошу в упор. И, хотя расстояние между ними было метров восемь–десять, он, подняв голову, её увидел.

От изумления Соня чуть не прикусила губу — Гоша улыбался во все свои тридцать два зуба. И не только улыбался. Соня голову бы на отсечение дала, что Гоша ей подмигнул.

16 января 2004 года

Соня решила закупить хлеба с запасом. Чтобы хватило наверняка. Обычно она покупала хлеб в супермаркете — хрустящие такие батоны с абсолютно обалденной корочкой, что до дома она обычно доносила жалкий огрызок. Но для сухарей явно требовалось что–то более простое. Поэтому Соня отправилась не в супермаркет, а в обычную булочную, куда её, ещё школьницу, гоняли за хлебом родители.

Эта булочная в глубине квартала теперь носила гордое заграничное имя «Бред». Очевидно, имелся в виду английский «bread», то есть хлеб — «брэд». Но такой вот, русифицированный вариант Соне понравился больше. Тем более, что в «Бреде» продавался не только хлеб, но и многое–многое другое. Газировка, вино, мороженое и даже рыба.

Вдобавок ко всему в предбаннике «Бреда» топтался толстый парень, предлагая всем посетителям купить у него чахлые, уже потемневшие головки чеснока. Этот парень, точнее, уже мужик с неизменным отсутствующим выражением лица находился на этом месте и десять лет назад. Соня его хорошо помнила. Даже чеснок, похоже, был всё тем же. Видно за десять лет ни один человек так и не рискнул соблазниться сомнительным товаром…

Только встав в очередь в кассу, Соня поняла, что не знает, сколько сейчас стоит хлеб. Ну ничего, будем надеяться, что кассирша в курсе, — решила Соня.

Когда подошла её очередь, она попросила, ругая себя за невольно появившиеся в голосе просительные интонации:

— Будьте добры, мне четыре чёрного и четыре, нет, пять батонов…

— Какого чёрного и каких батонов? — рявкнула было сердитая кассирша с синем сатиновом халате. На отвороте халата, пристёгнутый английской булавкой продолжался всё тот же «бред». Пожалуй, бейдж с логотипом булочной был в этом, отдельно взятом месте, единственной приметой перемен, происшедших со страной за последние десять–пятнадцать лет.

Соня растерялась — в булочной её детства черным назывался кирпич «орловского», а батоном — обычный белый хлеб за двадцать пять копеек. Надо было всё–таки перед тем, как вставать в кассу, пробиться к витрине с образцами… Но тут лицо кассирши расцвело:

— Ой, я вас узнала! Вы — Софья Перовская с НРТ, верно?

Вскоре уже весь персонал булочной помогал Софье Перовской покупать хлеб.

Выйдя из «Бреда», Соня тяжко вздохнула. Ей предстояло ещё самое сложное: насушить сухарей. Она не была уверена в том, что в московскую тюрьму в двадцать первом веке нужно посылать в передаче именно сухари, но действовала как классическая подруга арестанта. Во всяком случае, возня с хлебом — а ведь ей ещё предстояло не только резать его, но и разжигать духовку! — могла хоть немного отвлечь её от страшных мыслей о Гоше и его дальнейшей участи…

В «Матросской тишине» Гошу разместили по здешним меркам комфортно. В камере на троих. В большинстве остальных, как ему пояснил один из сокамерников, было набито под завязку — минимум человек по пятнадцать. Через две стенки, тоже в комфортной камере на четверых, сидел Ходырев, ещё недавно всесильный глава УКОСа. Сидел давно. И, похоже, без особых шансов освободиться в ближайшее время. Читал, говорили, бесконечные тома своего уголовного дела. «Войну и мир» двадцать первого века.

Гоше обвинения предъявили по статье об уклонении от налогов. Ничего личного. Просто нашли какие–то изъяны в бухгалтерии и рассмотрели под нужным углом.

Старый новый год Гоша встретил в компании господ Калистратова и Сёмушкина. То есть, как встретил? Во сне. Оказавшись в камере и представившись соседям, он просто заснул. И спал сном праведника до самого подъёма.

Калистратов был одним из знаменитых в своё время создателей финансовых пирамид. И, в отличие от многих, успел вовремя свалить. Спустя почти десять лет, думая, что всё уже забылось, вернулся в Россию и даже открыл какой–то новый бизнес. Тут–то его и сцапали.

Большую часть времени, свободного от вызовов на допросы, Калистратов читал томик Карнеги. Видимо, строитель пирамид ещё надеялся применить советы знаменитого менеджера на практике. Хотя, по мнению Гоши, светило Калистратову не меньше десятки. С другой стороны, предприимчивые люди — они и на зоне не пропадут.

Второй сосед, Сёмушкин, был арестован за похищение со станции Москва–сортировочная состава с дизельным топливом. Состав он якобы отправил в Калининград какой–то воинской части, а тот оказался в независимой Латвии. Нечто подобное, правда, в начале девяностых, провернул удачливый олигарх–авантюрист Рома Абермович. По тем временам всё сошло с рук, ныне же такие афёры квалифицировали в полном соответствии со статьями уголовного кодекса.

Сёмушкин и вовсе был тихоней, видимо, окончательно смирившимся со своей участью. Он целыми днями, вместо того, чтобы читать материалы своего дела, смотрел телевизор. Мелькание беззвучных кадров Гошу не раздражало. Звук деликатный Сёмушкин включал через наушники.

Один раз в день всех троих на сорок минут выводили на прогулку во внутренний дворик, забранный сверху решеткой. Ещё сорок минут, за отдельную плату, можно была заниматься в спортивном зале. Гоша с удовольствием качался на стареньких скрипучих тренажерах и даже тягал штангу в качестве ежедневной зарядки.

Через адвоката Пойду Гоша получал все ежедневные газеты, которые и просматривал, стараясь успеть до очередной встречи со следователем.

В остальное время он или читал толстый том «Мифологического словаря», доставленный ему из тюремной библиотеки, или просто размышлял. Наконец–то у него нашлось время и пофилософствовать.