Отчего бы его не любить? Как раз это делало его таким притягательным, и люди ликовали при виде его, каждый на свой лад, и ему это было вроде бы приятно. Среди окружавших меня людей не было никого, кто не ликовал. Только я стоял и молчал и смотрел, как он приближается.

Во мне все всколыхнулось. Я задрожал. Почему ты так разволновался, говорил я себе, чтобы взять себя в руки. Ответа на вопрос не было, и мое волнение росло. Вот он, пронеслось у меня в мозгу, посмотри на него хорошенько, это действительно он, да, это действительно он. Я узнал его по бесчисленным изображениям. Но тот, кто медленно приближался ко мне, стоя в своем автомобиле, был другой. Я боялся, что не постигну, что это в действительности он и есть, тот, кого я знал по изображениям и чей голос я однажды подслушал. Я боялся, что мне лишь мерещится, будто он проезжает здесь мимо меня, что зрение мое слишком слабо, чтобы видеть его и снова и снова глядеть на него и знать, что наконец-то, наконец-то я его увидел. Я медленно отодвинулся от стены дома, сделал несколько шагов по опустевшему тротуару и ступил на мостовую. Там стоял он, а здесь стоял я.

Дети с их зачарованными мамашами, все еще плясавшие перед его автомобилем, ехавшим в шаге от них, кажется, сумели привлечь его внимание. Его поза изменилась. Он наклонился немного вперед и крикнул (и я снова услышал его голос), обращаясь частью к водителю, частью к окружающим, как бы предостерегая: «Осторожно, дети. Осторожно!» И руки его при этом нервно задергались.

Тогда этот возглас казался простым и полным тревоги, и только сегодня его значение предстает в истинном свете. Сегодня он безжалостно приносит в жертву своей борьбе таких же детей, как те, которых он тогда боялся задавить своей машиной.

Его взгляд блуждал над дорогой. Я увидел светлячки его глаз и желал только, чтобы его взгляд еще немного отклонился в сторону, где стоял я и, словно во сне, разглядывал его реальную фигуру. И я, как весь глазеющий на него народ, инстинктивно вытворявший черт знает что, стараясь обратить на себя его внимание, почувствовал желание, чтобы он взглянул на меня. Я пожелал хоть на мгновение удержать его взгляд в моем глазу. Может быть, я бы тогда проник за внешний облик в суть этого явления, ускользнувшего от меня в тот момент, как я его увидел. Неужели это он много лет подряд занимал мои мысли? Не может быть. Или все-таки это он, а во мне было что-то другое, чего я не сумел распознать в его телесном воплощении? Обычная внешность мужчины средних лет сбивала меня с толку. Я слышал его голос и вообразил, что проник в его тайну.

Но то был другой голос, и он со всем прочим не вписывался красками добродушной, общительной порядочности в декорации триумфального проезда.

Позади него в машине я вдруг обнаружил обвешенных оружием солдат. Обнаружил внезапно, хотя видел их все время. Их мрачные лица производили менее благодушное впечатление. Они сидели, немного высунувшись направо и налево, готовые к прыжку, и пристально всматривались в толпу. Они видели каждого. Они так органично вписывались в картину, что их было почти незаметно на фоне главного персонажа за лобовым стеклом. Неистовое ликование на улице, казалось, не трогало их. Они сидели, напрягшись всем телом, и, когда люди слишком тесно окружали машину, они немного приподнимались с сидений, крепче упирались ногами в пол и еще более мрачно озирались вокруг.

На них все еще не обращали внимания. Они были статистами, к ним так привыкли, что смирялись с ними как с элементом декорации.

Видимо, его вид поначалу так поразил меня, что мне не пришло в голову рассматривать фигуры в автомобиле как некое целое, где не было главных и второстепенных персонажей. Кортеж проехал так быстро, меня захлестнули впечатления, я разволновался, и торопливо брошенные им слова «Дети, дети!» чуть не лишили меня самообладания. Я оказался здесь случайно, при мне не было оружия, и вообще у меня не было намерения причинить ему какой-либо вред. На мой взгляд, вооруженных людей, сидевших позади него в автомобиле, он мог бы оставить дома. И вот я увидел, как они напрягают тела, кладут руки на край автомобиля и, слегка изогнувшись, пристально осматривают каждого в толпе. Они тебя обнаружили, пронеслось у меня в голове, сейчас они подъедут, выпрыгнут из машины и схватят тебя. Я стиснул зубы. Одновременно я видел, как он стоял там впереди, все добродушнее глядя на толпу, отечески улыбаясь и, видимо, не зная, кого везет в машине позади себя.

Внезапно все переменилось. Мое наваждение рассеялось. Я понял, что обманывался и что помогал ему обманываться и обманывать меня. Раз я считал, что он мне друг, не нужно было замечать людей на заднем сиденье его автомобиля, и я мог дать ему повод тоже не видеть их, разъезжая с ними по городу. Но они всегда были вокруг него. Они были частью его самого. А если я считал, что он мне друг и давал повод не замечать их, то мне тоже ни к чему разглядывать, кого он там везет позади себя в своем авто. Это был двойной обман.

Я заплатил за это. Я дорого заплатил за свою детскую глупость. Я относился к нему как ребенок, дрожа от страха, дрожа от страха, что можно угадать мои мысли. Я даже съежился, чтобы меня не разгадали. Я убил его, мысленно я его застрелил. Никто не знал об этом. Разве что кто-то из вооруженной свиты в его машине. Еще прежде, чем он успел обернуться и отдать приказ, я застрелил его. Это был один лишь миг. Но он упал, я отчетливо видел, что он упал. Он опрокинулся навзничь на руки вооруженных мужчин, и я не мог в это поверить, а когда присмотрелся, он снова стоял, и его сияющие глаза следили за чем-то, что витало между небом и землей. Я смотрел на него с тоской. Я не думал: сейчас я выстрелю, я ненавижу его, я застрелю его. И пока я стоял там во всей этой реальности и пытался постичь, что это он, это он проезжает мимо, мною владела только одна мысль, только одна: какой шанс для человека действия, какой шанс!

И снова все кончилось. Ликование перемещалось вдоль улицы, вздымалось до фронтонов серых домов, и снова откатывалось, и снова вздымалось и замирало.

Теперь лишь эхо доносилось издалека как воспоминание, как обман слуха.

Я снова стоял, прислонившись к стене, а люди шли мимо. Я видел их лица и слышал их разговоры, и все снова стало таким нереальным в своей реальности.

— Я первый раз видела его так близко, — сказала какая-то осчастливленная женщина, проходя мимо.

Я видел перед собой его образ, он плясал перед глазами, как зажженный факел. Я пытался удержать его взглядом, но мне это не удалось. Потом я вообразил, что в тот момент, когда он устремил взгляд вдаль, поверх толпы, наши глаза на какую-то долю секунды встретились.

Я точно представлял себе, как все произошло, он там, я здесь.

Но тщетно. Старая шулерская игра фантазии была окончена. Я видел его живьем, вблизи, его существование обрело доказательную силу, и он утвердился во мне самом. Добродушный, по-отечески внимательный господин, а за ним вооруженные люди! И потом эта сверлящая мозг мысль: какой шанс для человека действия, какой шанс! Люди вокруг меня пребывали в хорошем настроении, они обнимались, смеялись и возвращались домой, став богаче на еще один красивый обман.

Я был подавлен, я устал. Больше всего мне хотелось лечь на скамью в ближайшем парке и заснуть. Я видел только вооруженных подручных с их угрожающими лицами, их напряженные тела, готовые к прыжку. Его фигура как бы растаяла в тумане, остались только эти люди. Он всюду брал их с собой, и они исполняли его приказы. Он мог приказывать по телефону или с помощью граммофонной пластинки. Они исполняли приказы. Несколько лет назад я слышал его голос по радио.

И позже, во всех, даже самых его чудовищных деяниях, я замечал остаток того непроницаемого тумана, в котором он стоял, отдавая приказы и повелевая совершать свои злодеяния. С какой целью?

Может быть, он подчинялся еще более чудовищной высшей власти, чем мы, подчинявшиеся его власти?

Ледяные узоры на окне, ледяной ветер на дворе. Ночью серп луны сияет так, словно стужа выломала его из небосвода. В звездном морозном небе шастают невидимые самолеты. Глухой рокот их моторов — тот язык, на котором в ночи говорит смерть, говорит смерть. Кто знает, кого она выберет сегодня? Я лежу одетым на кровати, слушая шум среди звезд и думаю о том о сем. Мысли, как самолетики, проносятся у меня в голове, они поднимаются вдали, это лишь легкое предчувствие, они приближаются, и вот уже кружатся надо мной и вокруг меня. Потом они улетают прочь, и я прислушиваюсь вслед им, и во мне остается спокойная уверенность, что однажды они меня посетили.