Вся эта огромная страна между Обью, Иртышемъ, Енисеемъ, Тобольской, Томской и Енисейской губерніями – необитаемая, въ настоящемъ значеніи этого слова, хотя это не холодная тундра, какъ Обдорскъ, Березовъ, Туруханекъ. Совсѣмъ нѣтъ! Васыоганъ можно назвать «дикимъ раемъ!»^. Неистощимые и громадные лѣса, изумительное обиліемъ рыболовство и звероловство: неисчерпаемая сокровищница дичи, орѣховъ, ягодъ, грибовъ; множество сочныхъ луговъ, и даже тучныхъ пахатныхъ земель; вероятное обиліе золота въ лабиринте этихъ рѣчекъ, которыхъ родникъ – Алтай: и привсемъ этомъ – мягкій климатъ, отзывающійся близостью южныхъ округовъ, такъ что на Тартасѣ, где есть богатые липовые лѣса, пчеловодство начало сильно развиваться у окрестныхъ русскихъ крестьянъ... Все въ этой сибирской Австраліи есть для жизни, для труда, для богатства, но какъ и срединная Австрадія, это покуда таинственная область, гдѣ съ сотворенія міра не бывала нога человеческая потому что Васьюганъ соединяется съ тайгами березовекими, томскими и енисейскими, и только собственно но бассейну свопхъ водъ сколько нибудь приблизительно известенъ; но въ связи съ соседними урманами тянется непрерывнымъ дремучимъ лесомъ отъ предгорій Урала до Камчатки. Изрѣдка лѣтомъ отваживается сюда тарскій татаринъ да русекій торговецъ, скупающiе орѣхи и сушоную малину, белку и соболя, лосину и оленину у здѣшнихъ жителей. Все населеніе, всѣ «жители» этой пустыни, (разумеется, на ея окраинахъ) не простирается ныне и до 470 д. о. п. остяковъ Нарымскихъ и тумгусовъ Енисейскихъ. Остяцкий юрты разбросаны здѣсь верстъ на 70, иногда на 100. Какъ и въ Березовскомъ краѣ, остяки здѣсь съ апрѣля уже покидаютъ юрту и идутъ охотиться на лося; съ вскрытіемъ же рѣкъ, озеръ и болотъ ловятъ рыбу и живутъ въ берестяныхъ шалашахъ. Осенью собираютъ они орѣхи и сушатъ малину; а зимой питаются лосинымъ мясомъ и олениной. Въ продолженiи зимы Васьюганъ мертвъ; только табуны лосей и дикихъ оленей пасутся на немъ, питаясь бѣлымъ мохомъ...

Въ зрительную трубу Васьюганъ (съ его островами, холмами, лѣсамя и разнообразной зеленью, ростущей даже на водахъ, съ пестрыми коврами цвѣтовъ, постоянно освѣжаемыхъ вѣчной влажностью почвы) представляетъ безпредѣльную и очаровательную картину какихъ-то волшебныхъ армидиныхъ садовъ. Возвышенный пунктъ, близь начала рѣки шиша, котораго мы достигли послѣ неішовѣрныхъ усилій, былъ полонъ вокругъ насъ, верстъ на 20, подобныхъ разнообразнѣйшихъ ландшаФтовъ, достойныхъ кисти Каллама. Вдали, къ сѣверовостоку, сливалась съ горизонтомъ безпредѣльная масса водъ, волнуемая тихимъ вѣтеркомъ, точно морскіе рейды, какъ они представляются съ Одесской набережной, либо съ дальнихъ Кронштадтскихъ Фортовъ. По разсказамъ бывшихъ съ нами прииртышскихъ крестьянъ и встретившихся намъ Иарымскихъ остяковъ, Ваеьюганъ простирается еще отсюда верстъ на 400, и чѣмъ далѣе, тѣмъ богаче рыбой. О величине и глубинѣ главнаго озера и частей его, соединяющихся съ нимъ проливами, никто ничего не знаетъ! Известно только, что вовремя сильныхъ осеннихъ дождей, совпадающихъ со временемъ начала звѣропромышленности, Васьюганъ становится еще обширней, многія сухія части его покрываются водой и образуютъ какъ бы внутреннее въ этихъ дремучихъ урманахъ море. Весною же въ глубь этихъ таинственныхъ дебрей никто не отваживается ходить; да и зимой зверопромышленники ходятъ въ него на лыжахъ, не отдаляясь однако отъ рѣчныхъ системъ; иначе гибель неизбѣжна.

Слѣдуя по теченію рѣки Шиша, сначала верхомъ, потозгь вѣшкомъ, а потомъ и по драницамъ, да кой-гдѣ и на ходуляхъ – достигли мы собственно «Васьюганъморя», примерно въ 250 верстахъ отъ Иртыша, гдѣ сходятся вершины Шиша, Туя и Уя. Разстояніе это измеряли мы часами, полагая однако ходу въ часъ только по 3 версты, – большая скорость здѣсь невозможна. Верстъ за 100 отъ Иртыша страна прпмѣтно возвышается, такъ что на многіе увалы и холмы мы вынуждены были подниматься по крайней мѣрѣ часа два. Впечатлѣніе, какое производить здешняя местность, вовсе не похоже на то, которое мы испытали ныне за Обдорскомъ и на прибрежьи Ледовитаго океана, и какое испытывали некогда между Якутскомъ и Ниижнекодымскомъ въ Восточной Сибири – впечатлѣніе пустыни, раждающее невольное чувство страха и унынія... Живо сознавали мы тогда свое одиночество, жаждали общества, двпженія, проявленія дюдскости. Но пустыни здешняго «дикаго рая», полныя свойственной лѣеамъ гармоніи, ихъ роскошная растительность, великолепные ковры цвѣтовъ и влажно-бархатистой, густо-сочной и шелковисто-мягкой зелени, кристальный воды озеръ, ропотъ рѣкъ и рѣчекъ. съ усиліемъ пробивающихся сквозь эти дремучія дебри, наконецъ жизненная сила во всемъ и на всемъ: звери, птицы, насѣкомыя пресмыкающіяся: – все это, такъ сказать, кишащее въ этомъ первобытномъ мірѣ, именно какъ бы онъ только что вышелъ изъ рукъ Творца всяческихъ... Тутъ нетъ мѣста унынію и страху, не тяготите человека одиночество. Благоговейное умиленіе, какая-то тихая радость, вотъ что наполняете сердце. Воображаете себе таинственную седьммцу міроздаиія, когда все получило жизнь и голосе и невольно спрашиваете себя: «гдѣ первозданный человеке этого эдема?» Ибо все благоухаетъ, все цвѣтетъ, все радостно движется; а недостаетъ только его, вѣнца божественнаго творчества, его, въ первобытной чистоте и невинности.

Однажды остановились мы для ночлега среди едва проходимой дебри гигантскихъ лѣсовъ, на берегу безыменной и быстрой рѣчки, съ крутыми подъемами, шириной всего сажени въ две, вблизи неглубокаго обрывистаго оврага съ одной стороны, и кристальнаго озерка съ другой. Было только шесть часовъ; но въ лѣсу уже становилось заметно темно. Разложивши яркіе огни и навесивши на железные треноги походные котелки, принялись мы кипятить воду. Между темъ охотники разсыпались по окрестности, чтобы настрелять дичи къ ужину. Не прошло получаса – онп натащили глухарей, куропатокъ, утокъ, и приволокли двухъ ширныхъ козуль. Такое обиліе разеьшано въ этой дремучей тайгѣ! После сытаго ужина составили мы кружки около пылающихъ огней. Пѣсни, смѣхъ, говоръ раскатывались по этимъ безпредельнымъ лѣсамъ какимъ-то громовымъ эхомъ, распрыскивались тысячами разнороднѣйшихъ голосовъ и звуковъ. Медвѣди, волки, гуси, утки, певчія птицы, даже лягушки, пробужденный этими, можетъ быть отъ сотворенія міра, неслыханными у нихъ хозяйничаньями человека – заревели, завыли, закричали, засвистали, заквакали. При треске пылающихъ костровъ все это вторилось по дебри какой-то ужасающей мелодіей. Между темъ заревѣлъ вѣтеръ, начали раскачиваться верхи громадныхъ кедровъ, ляственницъ, елей, сосенъ; разыгралась быстрая рѣчка и всё это слилось своими голосами съ тѣмп звуками, которые уже наполняли окрестность. Яркое же пламя, озаряя всю эту окрестность, представляло намъ громадныя деревья какимито багрово-зелеными чудовищами, принимающими непрерывно новые виды и новыя Формы. Всплылъ мѣсядъ, ударилъ широкими лучами на озерко и разбрызнулись они купиной драгоцѣнныхъ камней въ этихъ свѣтлыхъ водахъ, какъ въ хрустальной чашѣ.

Долго наслаждались мы этой дивной картиной. Въ четыре часа утра, кромѣ насъ, все мирно спало... Вѣтеръ утихъ, замолкъ и дремучій лѣсъ. Даже журчанія рѣчки мы уже не слыхали. Торжественная тишина и спокойетвіе, насъ окружившія, были до юго поразительны, что мы отошли отъ угасавшихъ огней немного въ сторону и усѣвшись на огромной колодѣ, долго еще мечтали, не могли оторваться окомъ, слухомъ, душой и чувствами отъ этого высонаго поэтическаго зрѣлища. И вотъ на вершинѣ деревъ и на открытой лѣсной полянѣ около озерка показался сперва тусклый свѣтъ, какъ бы носящіяся по воздуху полубѣлын полосы... Вотъ и заалѣлъ востокъ... И вдругъ все живо пробудилось. Казалось, что самый деревья, цвѣты, травки ожили, закачавъ тихо своими вѣтвями и стебельками. Солодковый корень, алан сарана, морковникъ, паноротникъ, земляной ладанъ, бѣлоголовникъ, чемерица, лабазникъ, сибирская пурпуровая и бѣлая лилія, чудныя незабудки, колокольчики, ФІалки, оживленный сыростью почвы, свѣжеетью воздуха, – наполняли окрестность своими роскошными испареніями. Насѣкомыя и гады первые нарушили спокойствіе пустыни. Расправивъ крылышки и ножки, онѣ полетѣли, поскакали, поползли, зажужжали, засвистѣли, зашипѣли въ травѣ и въ кустарникахъ. На этихъ возвышенностяхъ нѣтъ тарскаго и барабинскаго бича – комаровъ, пауковъ, микроскопической мошки; воздухъ былъ чудно чистъ, невыразимо благоухагощъ, упоительно свѣжъ. Змѣи и ящерицы, быстро переползая и перебегая съ вѣтки на вѣтку, съ сучка на сучокъ, устремили любопытные глаза на красные угли угасавшихъ огней, на спящихъ людей, на насъ и нашъ таборъ. Мы видѣли, какъ они отворяли пасти, нюхали, какъ бы стараясь разгадать, что это за предметы, невиданные ими дотоле. И вдругъ, какъ бы понявъ, что тутъ «люди», опрометью, съ пискомъ и шипѣньемъ скрылись въ лесной чащѣ. Между тѣыъ зачирикали, засвистали, запѣли чижи, зяблики, перепелки, жаворонки, скворцы, соловьи и вся семья иернатыхъ. Озерко и ближайшія болота огласились смѣсью голосовъ водныхъ птицъ. «Ронжа» (птица принадлежащая къ породе дятла) и бѣлка залетали по кедрамъ и принялись ѣсть орѣхи. Шумно и весело бѣгали и прыгали дикія козы, зайцы, лисицы, соболи, горностаи. Два волка показались за озеркомъ, у опушки леса; а на противоположной сторонѣ рѣчки высунулась изъ чащи огромная морда лося. Хозяине этой дремучей пустыни, черный медведь, съ какимъ-то веселымъ хрипѣньемъ и тихимъ ревомъ вылѣзъ изъ оврага, и съ трескомъ ломая молодыя древесныя поросли, пришелъ пить къ рѣчке. Но проснулись наши спутники, зашумѣли, засуетились, начали разводить опять огни, наставлять котелки и чайники... И вдругъ вся эта лесная семья остановилась, какъ вкопаная; начала вглядываться. прислушиваться, робко поднимать голову, озираясь; чрезъ несколько минутъ все скрылось въ глубине лѣса.